Римская карусель (СИ) - Дельта Марк (бесплатные серии книг TXT) 📗
- Ничего! - увещевал Александр, пытаясь справиться с разочарованием и больше всего на свете желая стереть удрученное выражение с лица брата. - Ты сможешь ходить на наши собрания. Мои новые друзья возражать не будут, я уверен. Они объяснят тебе, как развить такие способности. Нет сомнений: ты очень скоро научишься делать все то же, что и я!
Он принялся рассказывать о Воине-Ибере, о сходстве между явью и сном, упомянул философскую школу скептиков, основанную Пирроном из Элиды после возвращения из Индии, куда он сопровождал Александра Великого, процитировал высказывания Пиррона, свидетельствующие о его знакомстве с учениями индийских гимнософистов:
- "Ничто в действительности не является ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым, так как в себе все одинаково...".
- Как я понял из твоих объяснений, - перебил его Алкиной, - речь идет об очередной языческой философии. Зачем мне изучать ее, если у меня есть знание истинной веры?
- Нет-нет, - уверил его Александр. - В этом учении говорится о способностях человеческого разума. О богах там нет ни слова.
- В таком случае твои друзья - безбожники, вроде эпикурейцев. Нет, брат мой, я не буду ходить на их собрания.
Александр наконец понял, что попытки заинтересовать Алкиноя лишь настраивают брата против "кентавров" и их учения. Он был так огорчен, что только спустя два дня вспомнил о своем обещании стереть из памяти Алкиноя разговор об орбинавтах, если таковой сложится неудачно. Сгорая от стыда, он бросился было делать это, как вспомнил, что глубина ствола не может превышать суток. Собственной глубины ствола Александр еще не знал, но понимал, что для новичка она вряд ли составляет более восьмой или девятой части суток.
Пришлось ему попросить Алкиноя никому не рассказывать о содержании их разговора и положиться на данное ему слово.
***
Не обращая внимания на промозглый январский ветер, Алкиной шел домой в состоянии душевного парения, обычного после молитв в общине и вдохновенной проповеди пресвитера Иринея. Чувствовал он себя так, словно прозрачная вода апостольских наставлений смыла с души липкую мутноватую пыль повседневности.
Казалось, никто не способен устоять перед силой убеждения слов пресвитера, все еще продолжавших звучать в мыслях молодого актера. Это чувство сопровождало Алкиноя всякий раз после собрания общины. Тем не менее, сколько он ни повторял другим людям те же волнующие слова, ему до сих пор не удалось не только обратить в свою веру, но даже всерьез заинтересовать ею ни брата, ни приемных родителей, ни Хлою, ни остальных членов труппы.
Вспомнив Хлою, Алкиной подумал о том, что скоро увидит смеющиеся черные глаза ладно скроенной танцовщицы, и прибавил шаг.
Небольшой дом располагался в восточном пригороде Кордубы, недалеко от того места, где Декуманус Максимус - самая крупная из улиц, идущих с запада на восток, - переходила в Августову дорогу, соединяющую Кордубу с важными центрами Бетики и Тарраконской Испании. Местный патриций Марк Анней, состоятельный потомок великого Сенеки - тоже уроженца Кордубы, - предложил актерам поселиться в одном из его домов. Он покровительствовал труппе Семпрония, будучи поклонником их искусства, особенно когда речь шла о мастерстве Хлои.
Вокруг дома расстилался зимний пейзаж оголенных деревьев и виноградников, перемежаемый серо-зеленоватой листвой невысоких олив, чьи причудливо перекрученные стволы казались порой творением талантливого и обуреваемого страстями скульптора.
В атрии дома стоял маленький алтарь Меркурия. Привычно сплюнув при виде мерзкого идолища, Алкиной быстро миновал его и прошел в комнату приемных родителей.
В тот год, когда в Тарракон вторглись полчища франков, Семпроний и Лаодика бежали из города. Они взяли с собой и двух восьмилетних близнецов, заменив им родителей, погибших в дни нашествия.
Семпроний был архимимом, т.е. старшим из мимов и руководителем труппы, а также ее мимографом - составителем пьес. Впрочем, чаще всего это были переработки произведений старых греческих авторов. Во время выступлений мимы не особенно тщательно придерживались предписанных текстов. В отличие от актеров трагедий и комедий, они позволяли себе вносить в представление собственные изменения и находки.
Алкиной застал приемного отца в разгаре разговора с Иберием. Худощавый жилистый акробат в очередной раз уговаривал архимима в необходимости выкупить Спурия из рабства. Он утверждал, что мальчик - настоящая находка для труппы, и его необходимо ценить и поддерживать, а не оставлять в презренном и бесправном рабском состоянии.
- Мы все безусловно ценим твоего юного друга, - успокаивающим тоном говорил, щурясь, дородный архимим, - и не заставляем его обслуживать нас, несмотря на то, что Спурий - единственный раб среди нас. Но хозяева отдали мальчика нам на обучение, рассчитывая, что со временем он будет веселить их самих и их гостей своим искусством акробата. Подумай, какую цену они заломят, если мы пожелаем выкупить его!
- Где мы возьмем средства для этого! - подала голос маленькая Лаодика. - Всем уже давно пора обновить одежду. Денег едва хватает на то, чтобы...
Величественным жестом большой пухлой руки Семпроний остановил ее.
- Клянусь Геркулесом, она права! - воскликнул архимим. - К тому же, давно пора сменить наших ослов и маленькую повозку на большую с волами, чтобы мы все могли одновременно помещаться в ней.
- Но, мой Семпроний, - возражал акробат. - Через полгода истекает срок ученичества Спурия, и его придется отдать хозяевам! И мы будем вынуждены отказаться от номеров, которые особенно сильно привлекают зрителей, например - от танца мальчика на шесте.
- Если уж говорить о танцах, - вставила Лаодика, - то людей намного больше привлекают пляски Хлои с ее летящими в воздухе покрывалами. Ты уж не обижайся, мой Иберий, но большинство мужчин, в отличие от тебя, ценят красивых девушек больше, чем гибких малолетних рабов.
Акробат вспыхнул, и руководитель мимов с легкой укоризной взглянул на жену, нахмурив густые брови. На пухлых щеках его проступил румянец, однако, заговорив, Семпроний все-таки поддержал жену.
- Лаодика права: тобой руководит не здравый смысл и забота о прибыли, а привязанность, - сказал он недовольному Иберию. - Влюбленность редко бывает мудрым советчиком, клянусь Юпитером!
Алкиной, морщась при упоминании Геркулеса и Юпитера, которых считал злобными демонами, подумал, что в словах приемного отца может быть какая-то правда. Ему даже послышался намек на его собственные чувства к Хлое. Следовало ли так тянуться к девушке, покуда она не приобщилась к святой церкви?
Тут спорщики заметили вошедшего, и разговор о мальчике-рабе прекратился. Так ничего и не добившись, Иберий покинул комнату. Алкиной обнял Лаодику. Та пыталась отвести его в кухню, чтобы накормить, но молодой актер завел речь о том, что беспокоило его куда больше, чем ужин.
Он говорил, как тяготит его с некоторых пор пребывание в составе труппы мимов, совершенно несовместимое с его верой. Опасаясь упустить что-либо из пламенных высказываний пресвитера Иринея в адрес актерской игры вообще и мимов в частности, юный бунтарь произнес сразу все, что запомнил.
Ошеломленные приемные родители узнали, что их ремесло есть не что иное, как училище порока и огненная печь, и что топит эту печь сам дьявол. Лаодика лишь всплескивала руками, качая головой и бормоча что-то горестное и неразборчивое. Семпроний же попытался воззвать к рассудку Алкиноя.
- Сын мой, - восклицал он, раздувая щеки. - Не думаешь же ты, что, если когда-нибудь у христиан будет своя страна, и они смогут устроить в ней все по собственному разумению, они не откроют там театров?!
- Для чего?! - Алкиной раскраснелся, досадуя на упрямство отца и собственную неспособность к убеждению. - Чтобы люди видели в них ложь и прелюбодеяние, чтобы учились нарушать клятвы и проливать кровь? Мимы это мистерии сатаны! Они только отвлекают людей от честного труда, вызывая в них бездумный смех!
