Римская карусель (СИ) - Дельта Марк (бесплатные серии книг TXT) 📗
- Неужели даже могущественные боги Олимпа не властны над ним? - допытывалась Кассия. - Ни Юпитер, ни Марс, ни Квирин?
- Ни они, ни их предшественники-титаны, - авторитетно шамкал Строфий, воздевая ладони. - Над временем не властен даже сам бог времени, нестареющий Хронос!
Возможно, решила Кассия, Строфий все же ошибается в том, что касается богов: едва ли кому-либо из людей известны подлинные пределы их могущества. Уже само их бессмертие является верным указанием на то, что они не подчинены времени, подобно людям и животным. Да и эпитет "нестареющий", по мнению Кассии, был в равной степени применим ко всем бессмертным, а не только к Хроносу, что демонстрировало определенную ограниченность представлений ученого грека.
И все же этот разговор убедил Кассию в том, что нигде в литературе и истории не содержалось сведений о ком-либо, кто владел бы способностью влиять своими мыслями на уже свершившееся прошлое. Кассия поняла - это не просто способность, вроде таланта к пению или счету. Это поразительный, несравненный дар, о котором, как кажется, все другие смертные не знают даже понаслышке!
Осознание своей исключительности усиливалось в девушке, когда она в очередной раз обыгрывала брата в кости, выбирая из густого пучка возможностей такую последовательность событий, где кости выпадают благоприятным для нее образом; когда одерживала верх над преподавателем риторики, используя в споре его же - еще не высказанные - аргументы; когда в точности предсказывала, что вскоре изменится погода, поскольку уже побывала в том будущем, где внезапно налетает ветер со снегом.
Кассия стала забывать робкую, нескладную девочку, вздрагивавшую при виде преторианцев, испуганно оглядывалась при звуках падающих капель и вжимала голову в плечи перед ударом линейки по пальцам. Наблюдать, как уходят страхи, было для Кассии Луциллы Пармензис упоительным переживанием. Воздух переполнял грудь, и весь мир, казалось, находился у ее ног.
Размышляя о событиях прошлого, Кассия понимала, что именно арест несчастного дяди Публия и его жены толкнул ее на догадку о том, что Этеокл написал донос на ее Кассия Старшего, а без этой догадки она не открыла бы своих способностей и не спасла бы отца.
Неужели, неужели, неужели, думала Кассия, она прожила бы всю жизнь, не узнав об этом поразительном даре, если бы не гибель Публия и Метелии? Время шло, жалость к безвинно казненным родственникам постепенно притуплялась, и Кассия все отчетливее понимала: если бы боги предложили ей спасти дядю с его женой, но за это она никогда не узнала бы о своей способности менять прошлое, она бы на это не пошла!
Порой ей приходило в голову, что Публия и Метелию необходимо было принести в жертву некоему неведомому и могущественному божеству в обмен за подобный дар. Это было нелепо, ибо Кассия никакой ответственности за их смерть не несла и даже попыталась их спасти. Но, вопреки всем доводам рассудка, она чувствовала, будто сама была жрицей, сотворившей жертвоприношение божеству, и - о бесчувственность! - не жалела о своем выборе.
Что это было за божество, Кассия не ведала.
За месяцы, предшествовавшие совершеннолетию Кассии Луциллы, она резко изменилась внешне. Угловатость исчезла, худое тело обрело стройность и изящную плавность движений. Лицо ее почти не изменилось - те же не совсем правильные черты, те же зеленые глаза, то распахивающиеся, то превращающиеся в щелочки, как у кошки, одна бровь немного выше другой, - но это лицо излучало теперь такую уверенность в собственной неотразимости, что действительно воспринималось таковым. Каждый шаг Кассии был грациозен, голос обрел приятную мелодичность, и она все чаще замечала восхищенные взгляды мужчин - от сыновей сенаторов до вольноотпущенников и цирковых атлетов.
- Ты теперь Пифагор, вселившийся в тело Елены Прекрасной, - говорил ей отец, удивляясь и радуясь этой метаморфозе.
Сама Кассия очень ясно осознавала случившуюся с ней перемену, пристрастившись в последнее время к разглядыванию своего обнаженного тела в зеркале и досадуя на тусклость полированной металлической поверхности. Впрочем, несовершенство отражения не могло скрыть соразмерности форм. Привыкать к таким метаморфозам было приятно. Кассия медленно водила узкой рукой от сосков до лобка, вздрагивая и сладостно замирая, не отрывая глаз от фигуры в таинственной матовой глубине зеркала, и та своей безупречностью и томной грацией казалась ей Ледой, способной соблазнить верховного бога.
Как-то само собой получилось, что в стайке молодых девушек, с которыми водилась Кассия, она заняла с безропотного согласия остальных верховодящую роль. Какое-то время сопротивлялась Курция Прима. Не будучи в состоянии потягаться с Кассией во внешней привлекательности и уж тем более в начитанности и быстроте ума, Прима поначалу надеялась сохранить за собой преимущество в гимнастическом зале, прежде бывшее неоспоримым. Однако ей пришлось уступить и в этом.
Прежде болезненная, склонная к простудам Кассия уже много месяцев не только не болела, но была переполнена поразительным ощущением радости жизни. Девушка переживала его так же, как, вероятно, дискобол переживает свою силу и точность броска. Это чувство вибрировало и пенилось в Кассии молодым шипящим вином, и трудно было понять, где заканчивается радость души и начинается упоение тела. Она стала одерживать верх над подругами в беге, прыжках, игре в мяч, в борьбе. И Прима, и ее сестра, Курция Секунда были старше Кассии и раньше казались ей крепкими и ловкими. Теперь же Кассия не могла понять, как могла когда-то так думать: ее преимущество в силе, быстроте и точности любых телесных упражнений было столь очевидным, что вскоре среди подруг у Кассии Луциллы не осталось соперниц.
***
В год третьего консульства Гая Цезаря - позже Кассия назвала бы его 40-м годом по летоисчислению христиан - младший Секст Кассий и Кезон Курций отправились служить в составе Пятнадцатого легиона Фортуны Перворождённой, расквартированного вблизи Среднего Рейна. Через месяц императорская почта доставила из лагеря Преторий Агриппины письмо от Секста. Его отец велел своему племяннику и приемному сыну Гнею зачитать его вслух в присутствии всей семьи.
Кассия, слушая о боях с германцами из племен хавков и хаттов, думала об опасностях, угрожающих брату, и о том, что если бы она находилась рядом с ним, она могла бы предотвратить их, меняя недавнее прошлое. Впрочем, могло сложиться и так, что стрела врага достигла бы Кассию раньше, чем она успела бы найти нужную последовательность событий среди несметного числа возможных. Умом Кассия понимала, что и такое возможно, но эти соображения не могли затмить чувств, а чувства говорили ей, что она всесильна.
У Кассии возникла новая привычка. Она теперь совершала длинные прогулки по Вечному городу в сопровождении одной лишь Олуэн. Долгие пешие переходы даже по самым труднопроходимым, шумным плебейским районам Рима теперь не утомляли и не пугали ее. Родители пытались говорить с ней о неразумности такого поведения. Она не спорила, лишь иногда мимолетно улыбалась правой половинкой рта, и было в ее взгляде что-то такое, из-за чего ни мать, ни отец ни разу не решились на прямой запрет.
На грубом лице Олуэн, словно вытесанном из камня неумелым учеником ваятеля, редко появлялось оживленное выражение. Но Кассия уже давно разглядела в Олуэн хранительницу важного жизненного опыта, который вызывал в ней острое любопытство. Девушка обращалась с британкой с большей внимательностью, чем с другими рабами, и была вознаграждена за это. Если бы не Олуэн, ухаживания поклонников еще долго не привели бы ни к чему, несмотря на сжигавший Кассию огонь, ибо юная аристократка содрогалась при одной лишь мысли о возможности забеременеть в свои пятнадцать лет. Случись такое, ей не помог бы даже дар менять прошлое, ведь он распространялся всего на несколько последних часов.
