Путь волшебника - Адамс Джон Джозеф (полная версия книги txt) 📗
И, сделав глубокий вдох, Энжи подсунула письмо под дверь. Всю дорогу назад до Парнелл-стрит они бежали, хохоча так, что едва не задохнулись…
…А утром Энжи проснулась, бормоча: «О боже, о боже, о боже», еще до того, как окончательно вынырнула из сна. Целый час она лежала в кровати, безмолвно и отчаянно молясь, чтобы вчерашний вечер оказался сумасшедшим, кошмарным сном и чтобы, когда она полезет в рюкзак, письмо еще лежало там. Но, к ужасу своему, знала: надеяться не на что, и в отчаянном броске к телефону даже не потрудилась заглянуть в рюкзак.
— Ну ведь ты его не подписала, — попыталась успокоить ее Мелисса. — Этого не отнимешь.
— Я тебе соврала, — выдавила Энжи.
Подруга не ответила.
— Пожалуйста, — взмолилась Энжи, — ты должна со мной пойти. Пожалуйста.
— Ладно, — наконец откликнулась Мелисса. — Собирайся. Сейчас же. Встретимся на месте.
Поскольку Энжи жила ближе, то к дому Петракисов она пришла первой, но не намеревалась звонить до появления Мелиссы. Вышагивая взад-вперед по веранде, она проклинала себя, била кулаками по бедрам и размышляла, нельзя ли переселиться к сестре отца, тете Пегги в Гранд-Рейпидс, когда соседка крикнула ей, что Петракисы уехали из города на какое-то семейное сборище.
— Еще вчера днем уехали. Просили присмотреть за домом, потому что до воскресного вечера не вернутся. Вот почему я сейчас здесь.
Она предостерегающе улыбнулась Энжи, а после вернулась к себе в дом.
Но ее очень большая собака осталась на крыльце. Пес, казалось, был размером с машину «виннебаго» и, очевидно, уже проникся неприязнью к Энжи.
— Хорошая собачка, — сказала она, и пес зарычал.
Когда она попробовала: «Эй, золотко» (так ее отец обращался ко всем животным), пес оскалился и шерсть у него на загривке стала дыбом. Потом он лег, застыв в позе бдительного стража.
— Обычно я умею хорошо ладить с собаками, — грустно заметила Энжи.
— Ну, мы просунули его под дверь, значит, оно не может быть очень далеко, — констатировала появившаяся наконец Мелисса. — Может, подцепить его палкой или проволочной вешалкой?
Но всякий раз, когда они смотрели на соседский дом, то видели, как в окне колышется занавеска, и в конце концов ушли, раздумывая, что бы еще предпринять. Делать было нечего, и вскоре горло у Энжи настолько распухло от стараний не плакать, что стало больно говорить. Она проводила Мелиссу до автобусной остановки, и на прощание подруги обнялись так, словно никогда не увидятся.
— Знаешь, — сказала Мелисса, — мама говорит, что ничего не бывает так страшно, как собственные выдумки. Ведь с ужасами из твоего воображения ничто не сравнится. Поэтому… ну, может… знаешь…
Но она прервалась, так и не закончив. Еще раз обняв Энжи, Мелисса поехала домой.
Оставшись дома одна, Энжи тихонько сидела на кухне и продолжала не плакать. От этого болело все лицо, а веки казались невероятно тяжелыми. В голове было пусто и звонко, за что она мысленно благодарила небеса. Так продолжалось, покуда с баскетбола не вернулся Марвин. Поскольку он был мельче всех остальных, его часто толкали, и домой он приходил весь в синяках и ссадинах. Энжи даже думала, что он прибавит в росте или способности прыгать выше, но пока ни того ни другого не наблюдалось. Сейчас он посмотрел на сестру, сделал пас невидимым мечом и тихонько спросил:
— Что стряслось?
То ли дело было в неожиданном хрипловато-мягком тоне, то ли в том, что он вообще задал этот вопрос. Какова бы ни была причина, Энжи вдруг разразилась отчаянными слезами, ярость которых обращалась исключительно на нее саму: и за то, что вообще написала Джейку Петракису, и за то, что расплакалась сейчас. Она махнула Марвину: мол, убирайся, но — к величайшему ее изумлению — брат терпеливо ждал, когда она затихнет. Наконец слезы ее иссякли, и он повторил вопрос:
— В чем дело, Энжи?
И Энжи рассказала. Она уже собралась добавить: «Если попробуешь улыбнуться, Гуталакс…», когда вдруг сообразила, что в этом нет нужды. Марвин чесал в затылке, хмурясь так, что повязка ползала по лбу, а потом внезапно сунул руки в карманы, запрокинул голову — прямо-таки образчик веселой беспечности — и почти небрежно сказал:
— Я мог бы вернуть этот конверт.
— Ну да, конечно. — Энжи даже головы не подняла. — Ага.
— Нет, мог бы! — Марвин тут же стал самим собой, и куда только подевались небрежность и беззаботность. — Я много чего могу.
Намочив бумажное полотенце, Энжи попыталась вытереть заплаканное лицо.
— Хотя бы одно назови.
— А вот и назову! Помнишь, в какой почтовый ящик ты его опустила?
— Под дверь подсунула, — пробормотала Энжи. — Я подсунула письмо под дверь.
Марвин хихикнул:
— Ух, как «валентинку»!
У Энжи не нашлось сил дать ему подзатыльник, но все равно она вскинула руку — хотя бы для порядка.
— Я могу заставить бумажку просто вылезти из-под двери. Или, готов поспорить, саму дверь смогу открыть, если никого нет дома. Для нас, ведьм, это проще простого.
— Петракисы только в воскресенье вернутся, — сказала Энжи. — Но там есть соседка, она за их домом следит, как ястреб. А когда не торчит у окошка, огромную собаку выпускает. Даже будь ты самая крутая ведьма на свете, не стоит связываться с этим волком-оборотнем.
Марвин, который, как знала Энжи, побаивался больших собак, снова почесал затылок.
— И вообще, это слишком просто. Никакого веселья, так что забудь. — Он сел рядом с сестрой, совершенно поглощенный проблемой. — А как насчет… Нет, это для малышей, с таким любой справится. Но есть одно заклинание… Могу заставить письмо самоуничтожиться, прямо в доме, — как в старом телесериале. Останется только горстка пепла, они соберут ее пылесосом и даже не заметят. Как тебе идея?
Не успела Энжи высказаться, как парнишка уже тряхнул головой:
— Все равно слишком просто. Детское заклинание, для начинающих. Терпеть их не могу.
— Чем проще, тем лучше, — серьезно сказала Энжи. — Я люблю, когда просто. К тому же ты и есть новичок.
Марвин тут же возмутился, и его обычный альт превратился в обиженный писк.
— А вот и нет! Никакой я не новичок! — Вскочив, он затопал ногами, чего с двух лет не делал. — Знаешь что… за это… за это… я верну тебе письмо, но не скажу как. Сама увидишь, и все!
Он сердито направился в свою комнату, но Энжи окликнула его. Первый лучик надежды блеснул ей, казалось, впервые за целое столетие.
— Ладно, великий и ужасный король ведьм. Чего ты хочешь?
Повернувшись, Марвин уставился на нее недоуменно.
— За просто так ничего не бывает, это ведь твои слова? Ну, какова твоя цена спасения моей жизни?
Если бы голос Марвина стал еще выше, его услышали бы лишь летучие мыши:
— Я тебя спасаю, а ты думаешь, я чего-то хочу взамен? Юлий Санта-Клаус! — Это было единственное ругательство, которое ему позволялось. — Да что с тебя взять-то? Разве что…
Незаконченная фраза повисла в воздухе.
— Разве что? — подстегнула Энжи.
Зацепившись рукой за косяк, Марвин качнулся в кухню, растянув губы в пиратской ухмылке.
— Ненавижу, когда ты зовешь меня Гуталаксом. Сама знаешь, что ненавижу, и все равно так делаешь.
— Ладно, больше не буду. Никогда. Честное слово.
— Мм. Мало. — Усмешка стала определенно зловредной. — Думаю, тебе две недели следует звать меня «о Великий».
— Что? — На минуту забыв про свое горе, Энжи вскочила. — Ты всерьез, Гуталакс?.. Две недели? Не выйдет!
Целое мгновение они в ярости мерили друг друга взглядами, но наконец Энжи сказала:
— Не перегибай палку. Неделю. Неделю и не больше. И когда никого рядом не будет.
Марвин скрестил на груди руки.
— Десять дней. С этого момента.
Энжи все еще смотрела на него свирепо.
— Тебе нужно это письмо? — спросил Марвин.
— Да.
Марвин ждал.
— Да, о Великий.
Марвин победно протянул ей руку ладонью вверх, и Энжи по ней хлопнула.
— Когда? — спросила она.
— Сегодня вечером. Нет, завтра, сегодня я иду в кино с Сунилом и его родителями. Завтра.