INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак (чтение книг .TXT) 📗
Так прошли годы — в отупляющей работе, в вечных помыслах об экономии и в немом восхищении перед женой патрона, чьи прелести не меркли для приказчика, невзирая на бег времени. Настал день, когда Нежо исполнилось сорок лет: он потерял два зуба, но зато приобрел брюшко и множество седых волос.
Теперь он мог бы жениться, ибо стал совладельцем своего патрона — пятая часть фирмы отныне принадлежала ему. Однако поначалу он никак не решался, затем долго выбирал среди предлагаемых ему невест ту, которая больше всего напоминала бы мадам Гобен, — короче говоря, ничего не успел сделать к тому дню, когда неслыханная, ужасающая, оглушительная катастрофа разом опрокинула здание его надежд, уничтожив одним ударом накопленные таким трудом сбережения.
Господин Гобен, подобно своему приказчику, стремился разбогатеть и с этой целью пустился в финансовые спекуляции, которые в конце концов привели его к банкротству. По договору между несостоятельным должником и кредиторами несчастный Нежо получил смехотворную сумму — триста франков ренты!
Таким образом, после тридцати лет каторжной работы, после добровольного отказа от всех радостей жизни он стал нищим — произошло именно то, чего он больше всего опасался! Отныне он должен был терпеть лишения не из бережливости, а вынужденно! Отныне ему предстояло зарабатывать на хлеб насущный, а не копить средства для сытой праздной жизни!
Сначала Нежо думал, что лучше было бы умереть; затем понял, что даже отчаяние не дает ему права сидеть сложа руки, и стал обдумывать, каким образом увеличить свой доход в сто экю. Итак, договорившись с двумя-тремя мелкими фирмами, у которых не было своего бухгалтера, он начал вести для них приходо-расходные книги. Это приносило ему шестьсот франков, уходивших в оплату за пансион в доме Бюно, тогда как оставшиеся триста предназначались для расходов на одежду, стирку и прочее. При этом он еще ухитрялся откладывать большую часть этой суммы.
Вот так, вследствие этих простых обстоятельств и самого хода жизни, чуждой потрясений и страстей, человек, одаренный здоровьем и умом, был превращен в отупевшее существо, с которым мы познакомились в начале нашего повествования.
На следующее утро, когда колокольчик призвал на завтрак в столовую всех постояльцев дома Бюно, письмо из Америки уже красовалось на большой тарелке, поставленной посреди стола, словно ваза — точнее, словно плотина, призванная умерить аппетит самых прожорливых студентов.
— Кто будет читать? — вскричали молодые люди разом.
И каждый из них осмотрел конверт, обнюхал его, пересчитал марки со штемпелями.
— Слушайте, Нежо, а вдруг брат просто решил известить вас о своей женитьбе?
— Боже мой, это вполне возможно, — жалобно ответил бухгалтер. — Только бы не просил у меня взаймы… Боюсь, что бедный Доминик очень нуждается!
— Ну-с, сейчас мы все узнаем, — воскликнул, ломая печати, студент, державший послание в руках. — Папаша Бюно, прочтите нам это в качестве почетного председателя нашего собрания!
Бюно надел очки, раскрыл конверт и начал читать письмо вслух:
«Дорогой брат,
Ты, должно быть, полагаешь, что я умер, поскольку уже тридцать лет не получал от меня вестей; я же, выводя эти запоздалые строки, не слишком надеюсь дождаться ответа. Если же ответ придет, знаю заранее, что подтвердятся мои предположения о жестокой утрате. Родителей наших, конечно, уже нет на свете, и совесть грызет меня, ибо я не удосужился облегчить, хотя бы посредством письма, их последние мгновения. Если же, паче чаяния, они живы, будь моим ходатаем перед ними, дорогой Франсуа, выпроси у них прощения сыну, который не переставая их любить и у которого осталось лишь одно желание — загладить свои провинности. Друг мой, не верь, что очерствело и загрубело сердце того, кто, подобно мне, пытался нажить богатство в далеких краях, а не писал только потому, что множество забот отвлекало от добрых побуждений. И вот, хвала Господу, я добился успеха. Я, как принято говорить, преуспел и хочу теперь разделить счастье свое с родными мне людьми. Я очень богат, Франсуа… богат настолько, что во Франции состояние мое сочли бы чрезмерным. Однако в письме опасаюсь пересылать слишком значительную сумму, ибо послание может и не добраться до тебя. Итак, прилагаю пока вексель на десять… тысяч… франков…»
Бюно умолк, поскольку от удивления голос у него пресекся, письмо же выпало из рук на тарелку.
Тогда из сложенных пополам страниц медленно выскользнул листок бумаги, частично заполненный от руки и частично отпечатанный типографским способом; на полях была наклеена марка, а графы посредине — исписаны мелким почерком.
Нежо схватил вексель под победный вопль студентов и протянул руку за письмом, чтобы прочесть его самому.
«Не сочти, будто я посылаю это на бедность, дорогой брат, ибо помню, как ты был бережлив и как усерден в работе. Несомненно, ты тоже достиг по меньшей мере благополучия, и, если наши родители еще живы, они не должны ни в чем нуждаться рядом с тобой. Однако во Франции десять тысяч франков составляют изрядную сумму, и если ты, против всяких ожиданий, не добился удачи, я был бы рад, если бы эти деньги тебе помогли. Если же ты, напротив, богат, то сумеешь оплатить любую прихоть жены или же увеличишь приданое одной из дочек (ведь ты, полагаю, женат, отец семейства)!»
— Добрый брат! Изумительный брат! — пробормотал Нежо, вытирая глаза. — Десять тысяч франков! Подумать только!
«…Если же это напрасные мечты, если ты холост и беден, то, может быть, тебе стоило бы решиться на путешествие, приехать сюда, чтобы помочь мне в моей обширной торговле и стать совладельцем дела? Тебе пятьдесят лет, если я не разучился считать. В этом возрасте еще можно чувствовать себя молодым, и тебя не должны пугать несколько тысяч лье по морю. Ты найдешь здесь родных и друзей, поскольку у меня они есть. Моя жена, образованная и умная американка, прекрасно разбирается в коммерции и быстро введет тебя в курс дела. Моя дочь — девочке всего восемнадцать лет, дорогой Франсуа, она красива, изящна, остроумна — полюбит тебя, ведь ты ей дядя. Америка прекрасная страна, а в Новом Орлеане климат вовсе не такой ужасный, как утверждают. Работая в моих магазинах, где продаются товары из всех стран мира, ты за пять-шесть лет сколотишь себе состояние. Подумай над этим предложением, если во Франции тебе живется не так хорошо, как хотелось бы, если у тебя есть желание путешествовать, если, наконец, ты хочешь вновь увидеться с братом, который оставил тебя юношей, почти ребенком, а теперь превратился в бородатого старикана — брата, который уезжал, словно солдат удачи, унося с собой три рубашки и проклятие кредиторов, а теперь стал одним из самых значительных лиц среди коммерсантов Нового Света.
Прощай или до свиданья. Напиши мне сразу же, как получишь это письмо вместе с его содержимым. С какой радостью прочту я твой ответ! С какой радостью услышу отзвук мира, оставленного мной… а также благословение первой моей семьи!
Доминик Нежо. Новый Орлеан… марта 18… года».
— Браво! Брави! Брава! Брависсимо! — кричали студенты, заглушая друг друга. — Вот это брат! Ах, если бы этот брат был моим дядюшкой! Нежо, скорее езжайте в Америку и возьмите нас с собой как своих детишек!
— Да, дражайший господин Нежо, жизнь полна неожиданных поворотов, — флегматично заметил Бюно, который ясно видел в этом взрыве энтузиазма неизбежную потерю постояльца. — То густо, то пусто! Теперь вы богаты, и вам больше не нужно заниматься двойной бухгалтерией, чтобы заплатить за пансион…
— Наверняка ему вообще не придется за это платить, — язвительно заметила одна из старух, до сего времени не принимавшая никакого участия в суете вокруг письма. — Быть может, он уже сегодня съедет!
— Неужели вы считаете нашего друга Нежо настолько скаредным? Конечно же он отщипнет из своего нового богатства кусочек и для нас! — тут же парировали студенты. — Разумеется, он будет счастлив угостить нас хорошим ужином…
