INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак (чтение книг .TXT) 📗
Лотарио начинала трепать лихорадка, и галлюцинации, рождавшиеся в его мозгу, вели вокруг него свой хоровод. Ему чудилось, будто скелет в шляпе приближается к нему с угодливой улыбкой и преувеличенно вежливыми поклонами, умоляя от имени остальных трупов оказать им честь и составить компанию: они обожают играть в вист; они давно ждали такого случая, но, поскольку нравы смягчаются, в каменный мешок уже много лет никого не бросали. Потом картина менялась. Статуи выходили из ниш, фрески отделялись от стен и в мифологической своей наготе принимались отплясывать вокруг князя стремительную сарабанду. «Античный бред лучше современного, — говорил себе Лотарио, — эти танцовщицы в прозрачных розовых одеждах куда приятнее скелетов в лохмотьях, а звон их золотых монист милее скрипа суставов».
Чувствуя, что видения, рожденные лихорадкой, забирают над ним все большую и большую власть, князь резким усилием воли стряхнул с себя наваждение. Успокоившись, он продолжал свой путь, и вскоре слух его поразили плеск воды и грохот, похожий на шум водопада. Труба, по которой в термы поступала вода, давно разрушилась под действием времени, и поток, проложивший себе новое русло через развалины, устремлялся к темной дыре, куда и низвергалась его черная лента, рассеченная огненными полосами — отблесками света факела. Над потоком была перекинута балка, образующая узкий мостик, на которую Лотарио не решался ступить, опасаясь какой-нибудь хитрой ловушки, какой-нибудь умело замаскированной трещины. Но выбирать ему не приходилось, и он отбросил сомнения. Балка не обломилась у него под ногами и не причинила ему никакого вреда. На другом берегу его глазам предстали залы, несколько менее разоренные. Сквозь щели в потолке пробивался слабый голубоватый свет — ведь подземное странствие князя длилось несколько часов, и над римской кампаньей {348} уже занимался день. Вскоре свет сделался ярче, и Лотарио смог бросить факел. Сквозь расселины, заросшие травой и кустами, в развалины проникали лучи солнца. Колонны с полустершимися каннелюрами и замшелыми капителями поддерживали свод здания, а наготу его стен, с которых давно осыпалась мраморная облицовка, укрывал зеленый полог плюща. Вверху сверкал, словно звезда, крохотный кусочек синего неба. Взобравшись на кучу кирпичей, камней и обломков мрамора, перемешанных с землей, Лотарио оказался подле этого отверстия, в которое легко пролез, поскольку, как мы уже сказали, был строен и худощав. Ухватившись ладонями об его края, он подтянулся и вышел на свет Божий посреди стада буйволов, которые глядели на него с яростным изумлением, фыркая, роняя слюну и скребя землю копытами. Успокоив животных теми словами, какие обычно говорят им пастухи и погонщики, Лотарио проложил себе путь сквозь стадо и удалился медленным шагом; ни один буйвол на него не бросился.
Розовый и голубой утренний свет лился на просторные безлюдные поля, золотя арки акведуков и тысячью отблесков отражаясь в лужах. В прозрачном воздухе устремлялись к небу легкие дымки от пастушьих костров; алчущие добычи осоеды описывали круги в лазури над бескрайней пустыней. На горизонте вырисовывались силуэты римских зданий, над которыми нависал, подобно округлой горе, купол Святого Петра. Князь с неизъяснимым наслаждением вдыхал этот чистый воздух, радовался свежему ветру и ясному дню, покойному и пышному великолепию природы; грудь его, которую несколько часов подряд сдавливали своды этих подземелий, готовых стать крышкой его гроба, вздымалась свободно. Он поднимался из бездны, он оживал, он возрождался.
Карета, накануне отвозившая путешественников в Кастель-Гандольфо, возвращалась назад пустая. Лотарио нанял ее, и меньше чем через час маленькие римские лошадки, такие быстрые и горячие, доставили его домой; он лег в постель и заснул глубоким сном. Проснувшись около полудня, он прошептал, зевая и потягиваясь: «А еще говорят, что нынче не бывает приключений».
Никто не смог проникнуть в тайну исчезновения Виоланты; начатое следствие было прекращено за неимением улик. Люди благочестивые говорили, что княгиню, занимавшуюся колдовством, унес дьявол. В Риме это объяснение никому не кажется неправдоподобным.
Сын тенора Амбросио простудился и умер.
Дафна вернулась в Париж, куда последовал за нею юный посольский атташе. Она зажила, как прежде. Однажды, во время последнего карнавала, она вместе с несколькими красотками и несколькими щеголями самой высокой пробы отправилась поужинать в «Английское кафе»; пиршество было в разгаре и пирующие уже дошли до битья хрустальных бокалов, когда бледный и изящный юноша с черными бакенбардами, без сомнения, ошибясь номером, открыл дверь кабинета; под руку он держал очень элегантное синее домино, которое повстречал в Опере. То был не кто иной, как Лотарио; учтиво извинившись за то, что потревожил честную компанию, он уже собирался удалиться, когда Дафна вдруг поднялась во весь рост и обвела комнату блуждающим взглядом; лицо ее сделалось мертвенно-бледным; на нем был написан неизъяснимый ужас, словно она увидела привидение. «О! Значит, мертвые возвращаются», — прошептала она сдавленным голосом и упала замертво, опрокинув стул и потянув за собой скатерть, в которую вцепились ее судорожно сжатые пальцы; она была белее своего платья из белой тафты; смерть покрыла ее щеки своей ужасной рисовой пудрой.
Сотрапезники бросились к ней, подняли, но все было напрасно.
Она прошептала несколько непонятных слов: «Черная женщина, левый глаз правого сфинкса, нажать на кнопку, хлоп», — и испустила дух.
— Вот так конец, — сказала Зербинетта, — Дафна объелась раками по-бордоски. Это судьба: нас убивает то, что мы любим.
Таково было надгробное слово мадемуазель Дафне де Монбриан, а в довершение Дафниных несчастий смерть, большая правдолюбка, поместила ее на Монмартрском кладбище под именем Мелани Трипье.
По правде говоря, она не заслужила ни другого надгробного слова, ни другой эпитафии.
Князь Лотарио осторожно закрыл дверь; минуту спустя в соседнем кабинете он уже снимал кружевную маску с синего домино, сопротивлявшегося его нескромности, и срывал с губ, говоривших «нет», поцелуй, говоривший «да».
ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ
Поэт и прозаик, один из наиболее глубоких представителей французского романтизма, Жерар де Нерваль (наст, имя Жерар Лабрюни, 1808–1855) очень мало работал в «готическом» жанре, а некоторые новеллы такого рода, публиковавшиеся в начале 1830-х годов и впоследствии считавшиеся его произведениями («Соната дьявола», «Дьявольский портрет»), отводятся современными публикаторами как приписанные ему ошибочно. Обычно он пользовался подобными мотивами лишь в откровенно пародийном ключе.
Зеленое чудовище
Впервые напечатано в октябре 1849 года в газете «Силуэт». Эпоха первой половины XVII века, к которой отнесено действие новеллы, не раз привлекала внимание и друга Нерваля Теофиля Готье (цикл критических статей «Гротески», роман «Капитан Фракасс»), и самого Нерваля (фантастическая новелла «Заколдованная рука», 1832). Заглавие «Зеленое чудовище» происходит, как установили комментаторы, от названия модного водевиля Мерля и Антони (1826), а впоследствии не раз упоминалось у Готье, который даже сделал его прозвищем своей младшей дочери. Центральная сцена смертельного танца, после которого героиня (оживший предмет посуды) падает бездыханным трупом, непосредственно навеяна аналогичной сценой из фантастической новеллы Готье «Кофейник» (1831); одним словом, ироническая новелла Нерваля явилась плодом его тесного общения с Готье и другими представителями романтической богемы 30- х годов. Мотив одушевленной винной бутылки может восходить также к творчеству Гофмана, с его мистической поэтизацией спиртного.
Перевод печатается по изданию: Нерваль Жерар де. Дочери огня. Л., Художественная литература, 1985. В примечаниях использованы комментарии Жака Бони и Жан-Люка Стенмеца к изданию: Nerval Gerard de. CEuvres completes. Paris, 1993. T. 3 (Bibliothequede la Pleiade).
