Зеркало для героев - Гелприн Майк (библиотека книг .TXT) 📗
Добираюсь до северной окраины. Здесь малинник, сегодня мне предстоит очистить от ягод два куста. Срезать десяток грибов и прикончить здоровенную гадюку, которая очухивается раньше нас и потому успевает уползти, так что её приходится разыскивать. Змея — единственный, кроме нас, постоянный обитатель капсулы, если не считать головастиков и насекомых. Раньше мы пожирали гадюку сразу, но, набравшись опыта, стали вялить на солнце — теперь за счет змеиного мяса удаётся протянуть дня три-четыре.
Касаясь пальцами оболочки, бреду вдоль неё на восток. Раньше капсулу мы называли ловушкой. До тех пор пока гостем не забрёл профессор из Москвы, который выдвинул красивую гипотезу, прежде чем мы его сожрали. Согласно этой гипотезе, мы втроём угодили во временную петлю, образовавшуюся в результате мощного взрыва. Как угодили и почему именно мы, профессор объяснить не сумел и психанувший Клаус его прикончил. Так или иначе, драпали мы из-под Курска так, что земля стонала под сапогами. Отбившись от части, три недели плутали по лесам и забрались в самую глушь. На лесную поляну с заброшенной землянкой по центру наткнулись, когда вконец уже обессилели. В этой землянке мы провели ночь, а пробудившись наутро, решили отоспаться и днём. Вновь проснулись уже в сумерках, от доносящихся с востока человеческих голосов. Говорили по-русски, но мы даже обделаться от страха не успели, а лишь заорали от ужаса, потому что над головами уже стремительно разрастался огненный шар. Обрушившись, он разом заткнул и русских, и нас.
Жуткая вещь эта капсула. Изнутри — словно купол с прозрачными стенами: у нас вечный август, а за ними то январь, то апрель. Зато снаружи никаких стен вовсе нет, все гости это подтверждают. И капсулы никакой нет, пока внутри не окажешься. Московский профессор плёл что-то насчёт разрыва в пространственно-временном континууме. Анизотропного разрыва — в одну только сторону. Вот нас этим разрывом и угораздило — по самые анизотропы.
Гадюка обнаруживается в корнях могучей сосны. На меня у неё выработался условный, как и всё здесь, рефлекс: при моём приближении змея сворачивается в клубок и готовится к атаке. Мы враги — я убивал её двести восемьдесят три раза — и, будь я на её месте, всё бы отдал за возможность хотя бы раз ужалить в ответ. К гадючьей беде, я так же опытен, как она, зато намного сильнее — поэтому ужалить снова не удаётся. После серии обманных движений я тесаком сношу гадюке башку. Закидываю ещё дёргающуюся в руках мёртвую тварь на плечо и бреду дальше.
С востока оболочка капсулы не такая, как по остальному периметру. Участок метров в пять длиной непрозрачен, будто разрыв в стекле забили фанерой. Что снаружи, сквозь него не видать, да и гости к нам через этот участок не проникали. Съеденный профессор говорил, что здесь, возможно, завязана пуповина капсулы. Нам, впрочем, от этого знания ни тепло, ни холодно.
Возвращаюсь к полудню — время мы по-прежнему измеряем наружными категориями. Странный этот полдень, как и девяносто два остальных в цикле. Солнце с утра сдвинулось по небосводу разве что на миллиметр-другой. Воздух вязкий, тягучий, провонявший гнилыми листьями и человеческим дерьмом. Вилли с Клаусом к моему возвращению успели уже совершить содомский грех — морды у обоих морщатся от отвращения.
— Во времена фюрера вас бы уже давно расстреляли, — упрекаю любовничков я.
Упрёк незаслуженный. Гомосексуалистами бывшие солдаты вермахта стали не от хорошей жизни — не каждый, как я, способен достичь удовлетворения мастурбацией, вот бедолагам и приходится пользовать друг друга, когда гостей нет. Что ж — если от любви до ненависти один шаг, то и в обратном направлении не больше. Впрочем, от неестественных наклонностей напарников мне только польза. Когда к нам попадают гостьи, достаются они преимущественно мне — к женским прелестям Вилли и Клаус несколько охладели.
Вспоминаю, как я блаженствовал в сто девяностом, что ли, цикле, когда к нам занесло сразу трёх восемнадцатилетних красоток, заплутавших в дремучих курских урочищах. Я драл их одну за другой, а иногда и всех вместе, подбадриваемый скабрезными советами Вилли и мерзким хихиканьем Клауса, держащего девчонок на прицеле. И хотя я сопереживал гостьям, трахать последнюю оставшуюся в живых, пока Вилли с Клаусом за обе щёки уплетали остальных двух, было воистину божественно.
Времена, когда меня мучили угрызения совести, в прошлом. Выхода из капсулы нет — гости обречены независимо от того, прикончим мы их или позволим дотянуть до конца цикла. С началом следующего капсула неизменно возвращается в изначальное состояние — от посторонних, занесённых снаружи предметов, не остаётся и следа. В конце концов, гости могут даже гордиться тем, что сумели напоследок принести пользу — так я считаю. Вилли и Клаус согласны, хотя совести у обоих отродясь не водилось. Вонючие скоты.
Три недели проводим в обычной рутине, а потом появляются гости. Сразу пятеро, при оружии, разом проникают в капсулу сквозь северную оболочку. Что ж, такие визиты нам не впервой: снаружи в очередной раз заинтересовались объектом, в котором бесследно исчезают люди, и послали спецназ. Пятерых камикадзе, готовых к любым неожиданностям. То есть это им кажется, что к любым. К неожиданностям нашего толка подготовиться невозможно.
Мы принимаем бой. На нашей стороне все преимущества, кроме численного, которое сейчас значения не имеет. Смерть для нас — обыденная и привычная неприятность, а для них — фатальная неизбежность. Независимо от того, перестреляют они нас раньше, чем мы их расшлёпаем, или наоборот.
Эти пятеро хороши, не то, что слабаки и паникёры из НКВД, которые лезли к нам когда-то четыре цикла подряд, пока снаружи не поняли, что переводят людей понапрасну. Эта пятёрка, нырнув из весны в лето, не теряется. Не деморализуется, даже когда Клаус разносит из «шмайссера» голову ближайшему к нам. Здоровяк с капитанскими погонами машет рукой, уцелевшие мигом рассыпаются в цепь и залегают. Мы ждём. Для нас предстоящая бойня — потеха. Для них — смерть.
— Предлагаю вам сдаться! — орёт капитан. — Кто бы вы ни были, сдавшимся гарантирую жизнь!
Залёгший в овражке Клаус в ответ хихикает. Я перевожу сказанное Вилли, у него трясётся от хохота пузо.
— Гарантируем вам смерть, — кричу я. — Хотите сдавайтесь, хотите деритесь, всё равно сдохнете!
— Шайзе, — добавляет Вилли. — Жопы. Руссиш арш. Дерьмо. Дрек.
Капитан молчит. Хладнокровная сволочь, умелая. Сейчас он просчитает варианты, и начнётся атака, другого выхода у четверых десантников нет.
Они бросаются в атаку, предварительно швырнув в нашу сторону по паре гранат. Я даю по набегающим фигурам очередь, слева рявкает «вальтер» Пузатого Вилли. Из овражка стрельбы не слыхать — видимо, одна из гранат достала-таки Рыжего Клауса.
Через минуту всё кончено. Я поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Вилли убит, брылястая одутловатая рожа превратилась в кровавое месиво. На склоне овражка корчится с распоротым животом Клаус. Смотрит на меня умоляюще.
— До встречи, Клаус, — говорю я и стреляю ему в висок.
Капитан ещё жив. Он лежит на боку, неловко пытаясь перетянуть бинтом развороченное пулями бедро. Я приседаю рядом на корточки.
— Кто? Вы? Такие? — с трудом выдавливает из себя слова капитан.
Я не отвечаю. Отбираю у него аптечку, вкалываю обезболивающее и как умею накладываю повязку. Ненависти к нему у меня нет. По правде сказать, капитан гораздо больше мне симпатичен, чем временно отравившиеся на тот свет напарники.
— Я спросил, кто вы такие, — упрямо повторяет, кривясь от боли, капитан.
— Какая тебе разница, — говорю я бесстрастно. — Можешь считать, что солдаты Третьего рейха. Меня зовут Георг. Обершутце 102-й пехотной дивизии вермахта Георг Штилике. Ещё вопросы?
Капитан сплёвывает кровью.
— Вот оно что, — устало бормочет он. — Кто бы мог подумать. Умники в штабе какие только догадки ни строили, а тут такое… Наследнички фюрера, а?
— Да пошёл ты, — в сердцах отвечаю я. — Вонючка он, твой фюрер.
