Зеркало для героев - Гелприн Майк (библиотека книг .TXT) 📗
В пять пополудни на флагмане оживились сигнальщики. Ещё через час «Неподкупный» отвалил от причала. Когда зашло солнце, а конвой выстроился в походный ордер и лёг на курс, капитан Дэвидсон велел подавать ужин. Ещё через четверть часа он, побагровев от негодования, швырнул тарелку с ростбифом в подающего на стол матроса, промазал и пришёл от этого в бешенство.
— Камбузных мерзавцев надлежит вздёрнуть, — воинственно размахивая вилкой, надсаживался в крике капитан. — Это что же, ростбиф, вы полагаете, джентльмены? Это не ростбиф! Это прогоревший до углей кусок свиного дерьма!
— Действительно, не самый удачный ужин, сэр, — примирительно сказал сухопарый и желчный ирландец, первый помощник Кевин О’Рили. — Позвольте, я велю коку изжарить новую порцию. А пока, господа, предлагаю выпить.
Подающий сноровисто разлил по кубкам грог. Офицеры поднялись на ноги.
— Что ж, — сбавил тон капитан. — Здоровье Его вели…
Он оборвал фразу и с вытаращенными глазами замер. В кубке с благородным напитком нагло плавала жирная сизая муха.
— Это что? — наливаясь дурной кровью, просипел мистер Дьяволсон. — Это что такое, я вас спрашиваю?!
— Навозная муха, сагиб, — подсказал джемадар.
Следующие пять минут трое капитанских помощников, штурман и сипайский батареец боязливо ёжились, провожая глазами превратившиеся в метательные снаряды столовые приборы. Последней в переборку вмазалась и немедленно раскололась солонка из китайского фарфора. Оливер Валентайн переглянулся с Абрахамом Блау. Оба прекрасно знали, что сейчас последует. Просыпавшаяся соль была дурнейшей приметой, почти такой же скверной и опасной, как женщина на борту.
Четвертью часа позже «Неподкупный» развернулся и лёг на обратный курс. Продолжать плавание нечего было и думать. Предстояло провести сутки в порту, чтобы можно было считать следующий выход в море новым плаванием, к рассыпанной соли отношения не имеющим.
— Кока списать на берег! — рявкнул напоследок капитан. — Или за борт бросьте мерзавца, людей кормить разучился — пускай кормит акул. Мистер Блау, извольте в двухдневный срок отыскать замену. Должен же быть в этом варварском городе нормальный кок? Надбавьте жалование! Найдите ему помощника! Посулите премиальные и аудиенцию у Его величества! Рыцарский титул и спасение души!
— Отплытие переносится на послезавтра. Конвой догоним в пути, — говорил боцману Оливер. — Что, черт побери, случилось со стариной Типси? Он же хороший кок.
— Известно что. Мистер Типси, с вашего позволения, лыка не вяжет. Я бы его и вправду за борт метнул, христианские чувства мне отказали, когда Дьяволсон солонку разбил…
— Найдем ли нового кока так быстро?
Боцман почесал в затылке, задрал голову, наблюдая, как на высеребренной лунным светом фок-мачте сэр Персиваль совершает непристойные телодвижения, дразня чайку.
— Роджер О’Бройн пару лет назад списался в Мадрас, старые кости греть. Капитан говаривал, что скучает по его пастушьему пирогу почти как по любимой бабушке.
Я Роджера в прошлом году проведывал — молодцом старик, хотя видит уже плоховато. По морю скучает. Если помощника ему взять — пойдет с нами, как пить дать.
Оливер кивнул. Помощника коку найти — невелика задача, любого юнца нанять можно. Обойдется.
Элизабет
Когда я была младенцем, в наш дом заползла кобра. В тот год их было очень много. От меня пахло молоком. Змеи любят молоко. Мама, войдя в комнату, увидела, что я играю со змеей, а хвост ее браслетом обвил мою ногу. Мама бросилась ко мне, и кобра впилась в её руку мертвой хваткой, зажевывая плоть острыми зубами, как в обычае у этих змей. Маме было девятнадцать, как мне сейчас.
Меня никогда не трогали животные, не жалили насекомые, не нападали птицы. Кормилица Танушри говорила, что я — «дживан бхавна», и все живые существа чувствуют биение моей жизни.
— Главное в любой ситуации — выжить, Лиззи! — говорил мой отец. — Любой ценой, девочка. Таков мой тебе Главный завет. Кто умер, того нет больше. Умирая, они выходят из мира, как исчезает из океана прыгнувший дельфин…
Мы стояли на палубе брига «Святая Сильвия», идущего из Калькутты в Мадрас, мне было семнадцать лет, и на мне был темный мужской костюм, неудобный и жесткий, жарче, чем женское платье. Мои гладкие темные волосы были острижены до плеч.
— Прекрати курлыкать, Танушри, — перед отплытием сказал мой отец и шлепнул кормилицу по огромной круглой заднице. — Тебе ли не знать, насколько легче в этом мире быть мужчиной, чем женщиной? Моя дочь должна выжить и взять свое от жизни в любых условиях. Когда… если со мной что-нибудь случится — о её будущем в Англии я позаботился. Компания — змеиное гнездо, того и гляди…
Нахмурившись, он надолго замолчал, потом поднял голову.
— Решено, решено, режь Элизабет волосы, красавица моя! И на будущее поучитесь-ка грудь ей бинтовать и с женскими делами всякими незаметно управляться… В Мадрас поедет мальчиком, моим племянником, посмотрим, как оно получится. И, Лиззи…
— Да, папа? — спросила я, оглаживая косу — резать было жалко.
— Очень важно научиться ссать стоя, — сказал он и смягчил грубость грустной улыбкой, с которой обычно рассуждал про Главный завет. — Танушри не умеет, но я знавал женщин, которые отлично могли. Со спины отличить их от мужчин было невозможно. Потренируйся.
За окнами нашего дома качались листья высоких пальм, между ними прыгали, играя, молодые смешливые мартышки, а белые ступени лизала великая желтая река Ганг, оставляя на мраморе кружевные разводы глины.
Кормилица, красная от негодования, как цветок лилии камад, ругаясь на хинди и на английском, повела меня стричь волосы. Я заплела их в короткую мужскую косу и была мальчиком почти неделю, пока мы плыли в Мадрас. Дельфины выпрыгивали из воды, провожая наш корабль от устья реки Маханади, небо плавилось от белого солнца, однорукий матрос по кличке Репка рыбачил с борта на блесну, одну за другой меча на палубу радужную туготелую макрель, выгибающуюся в тоске по отнимаемой жизни.
— Мирозданию плевать на мертвых, — говорил отец, — да и на живых тоже. Но живые могут уклоняться от плевков. Со стороны это даже может выглядеть, как танец, продуманный и грациозный. Понимаешь, Лиззи? Все танцуют. Короли, поэты, шлюхи, купцы, нищие, матрос Репка. Я танцую с двенадцати лет, с тех пор, как папаша спустил на авантюры остатки денег и, пьяный, вышел из окна третьего этажа фамильной усадьбы. Когда утренний дождь смыл с камня остатки его крови и мозгов, я сделал своё первое плие. Видишь, до чего дотанцевался…
Отец был консулом Ост-Индской торговой Компании, одним из шести в баснословно богатой Калькутте, крупнейшем городе навабства Бенгалия. Он был близок к вершине огромной пирамиды из людей и денег, получил новое назначение в Мадрас и ничего хорошего не ждал.
— Над собственной судьбой у меня власти нет, — вздыхал он и клал руку на мое плечо, будто ища во мне опоры. — В прошлом году яду хлебнул, три дня пластом лежал, Пранав мой за какими-то травами в джунгли бегал…
Пранав, высокий, худой, никогда не отходивший дальше, чем на пять шагов от отца, склонил голову, камень в его чалме мигнул синим.
— И кого обвинить — не знаю, как крысы в бочке бьемся. Не от голода — на золоте едим. Жрем друг друга, чтобы жажду власти утолить и повыше вскарабкаться.
— И ты жрешь? — спросила я.
Отец поморщился.
— Конечно. Но просто чтобы покушать человечины — никогда. Только ради Главного завета… Чтобы выжить.
Я смотрела на него — смуглого, синеглазого, красивого. Вокруг сиял, дробя свет неба, океан, такой же огромный и глубокий, как моя любовь к отцу.
В Мадрасе я с облегчением сменила одежду на привычную, женскую. Город был огромный, больше Калькутты, светская жизнь била ключом. Нет, я совсем не помню свою матушку, мадам. Несомненно, британская колониальная политика мудра и приносит большую пользу народам Индии, милорд.
