Зеркало для героев - Гелприн Майк (библиотека книг .TXT) 📗

Мы дошли до конца сада — там за проломом в стене зеленело поле поздних колосьев, облака торопливо бежали к горизонту, тропинка ласково стелилась под ноги.

— Я дальше не могу, — сказал Харрис. Он смотрел в пролом с какой-то тоской, мучительным желанием во взгляде, как голодный смотрит на дымящееся блюдо на столе.

— Ты боишься? Я буду с тобой, — сказала я. Взяла его за руку и поняла, что он не притворяется, а действительно паникует — ладонь была холодной и дрожала.

— Нет, — сказал он, вырвал руку так резко, что перчатка осталась в моей руке. Повернулся и убежал, тут же исчезнув между деревьев.

Я спрятала грязноватую перчатку в карман и отправилась на прогулку через перелесок, через мост над маленькой речушкой, через поле, где трава на тропинке измочила подол моего платья. У изгороди стоял невысокий человек в плаще и шляпе с мягкими полями и, опираясь на ворота, самозабвенно курил трубку. Заметив меня, он вздрогнул от неожиданности и уронил ее, рассыпая тлеющий табак по мокрой траве. Он не сразу кинулся ее поднимать, будто ждал, что это сделаю я, а потом мы нагнулись одновременно и столкнулись плечами.

— Простите, — улыбнулся он, поддержав меня за локоть. — Я сегодня неловок, глубоко задумался… А курение трубки — мой тайный грех, я не ожидал, что меня за ним застанут…

Вставая, он нелепо качнулся, дотянувшись до стены, оперся на трость. Ему было лет около сорока. Лицо у него было очень доброе, с длинноватым носом, высоким лбом с залысинами и теплыми карими глазами.

— Дженни вымокла до нитки, пробираясь через рожь, — сказал он, указывая на мокрый подол моего платья. Я ужасно смутилась, от этого лицо у меня сделалось надменным, я пробормотала извинение и прошла мимо него к калитке, собираясь вернуться в Футхилл и опробовать новый мольберт.

— Подождите, — попросил незнакомец, шагнул за мною, неестественно выворачивая ногу. Я остановилась, взглянув на его ноги. — Ребенком я перенес полно, — пожал плечами он.

Я чуть не расплакалась, еще раз извинилась и быстро ушла обратно по тропинке в сторону Футхилла. Через сад я почти бежала. Стены будто облегченно вздохнули, когда я вошла в дом, перила лестницы погладили мои пальцы.

Я решила, что Харрис, судя по отношению к нему всех в Футхилле, был связан с его первым владельцем какой-то семейной тайной — возможно, был незаконным внуком. Я спросила об этом мистера Коула, тот сказал что я очень догадлива.

— Я пригласил на ужин друзей — мистера Долтона и его сына Эдварда, он пастор в Падлберри, деревушке за холмом, вы туда еще не доходили? Очень красивая церковь тринадцатого века, розы… ну да неважно. Не откажитесь составить нам компанию, мисс Уайт.

Ночью я проснулась оттого, что где-то плакал ребенок — всхлипывая, чуть поскуливая. Сонная, я решила, что это Харрис, и он же был моим братом Томом, и плакал от тоски по маме, и потому что разбил коленку, и потому что вот-вот паралич доберется до груди и не даст вдохнуть.

— Шшш, — сказала я, не открывая глаз. — Все хорошо, не плачь…

И тут же проснулась, села в постели, а плач утих, да и был ли? Я накинула халат, вышла со свечой в коридор. Было тихо, но я решила проведать Уильяма — мальчик спал в детской в конце коридора, а его няня — неразговорчивая валлийка, к которой он никак не мог привыкнуть — в смежной спальне.

— Уилл, — прошептала я, открывая дверь. — Ты спишь?

Он поднял ко мне зареванное лицо, сбивчиво зашептал на двух языках — мальчик, оставленный мамой, огромный пустой дом, суровый дед, чудовища и одиночество. Я держала его за руку и тихо пела песенки, пока он не уснул под «Вечером во ржи». Вернувшись в свою комнату, я заметила, что перчатка Харриса, лежавшая на столике у моей кровати, исчезла.

Я была рассеяна на следующий день, терзалась сомнениями и загадками. После уроков я вышла с Уиллом и его няней в сад, но Харриса там не было.

— Замечательно теплый октябрь, — сказала я валлийке.

— Да, сухо, хотя на следующей неделе могут дожди зарядить, — отозвалась та. После чего мы, как истинные жительницы Британских островов, сочли формальности соблюденными и разошлись по своим делам.

Спустившись с Уиллом к ужину, я обнаружила, что преподобный Эдвард — тот самый куритель трубки, которого я встретила вечером во ржи.

— Какое любопытное совпадение! — удивлялся он, и я поняла — на ужин он приехал из любопытства. Впрочем, в этом он и сам вскоре признался — нас посадили рядом, и пока его отец и мистер Коул говорили об охоте, а Уильям уписывал суп, Эдвард проявил к моей персоне живой интерес, отчего я краснела, запиналась и чувствовала себя довольно глупо. Он спрашивал, какую школу я посещала, тяжело ли мне было после смерти родителей, нравится ли мне моя профессия, какие книги я люблю, как часто хожу в церковь. Рассказывал о себе — как рос на ферме, помогал отцу с хозяйством, пел в церкви, как уехал в школу и в первый же год заразился полно, как школу закрыли на карантин, а мальчиков отправили по домам… У него был дар рассказчика, в отличие от меня, он не заикался и не краснел, его наблюдения были интересны и добры, о своих страданиях и болезни он говорил с мягким юмором, но серьезно — потому что именно это, по его словам, привело его к мысли о карьере пастора или врача.

— Я оказался слаб сердцем для медицины, — сказал он, будто извиняясь. — Но в колледже Христа я встал на другой достойный путь, и надеюсь с него никогда не свернуть… Думаете ли вы о своем будущем, мисс Уайт? Есть ли в этом будущем место для дома?., любви?

Я поперхнулась вином и неловко перевела разговор на Чарльза Дарвина, который также, разочаровавшись в медицине, выучился на пастора, но потом стал потрясателем основ, в том числе церковных.

— Понимание не противоречит вере, — тут же вступился за Дарвина мистер Долтон, и до самого десерта мы обсуждали «Происхождение видов», а также менее известное «Выражение эмоций у человека и животных» — и я вдруг поймала себя на том, что не краснею, говорю легко и свободно, несмотря на то, что все за столом слушают меня, и даже Уилл отложил вилку.

После ужина я попрощалась с гостями и отправилась укладывать Уилла спать, но слышала, как хозяин приглашал их на ужин на следующей неделе.

Спев Уиллу пару песенок перед сном, я зашла в библиотеку, где в высоком кресле сидел Харрис — в обеих перчатках — и читал роман Вальтера Скотта.

— А вы знали, что он тоже переболел полно? — спросил он вместо приветствия. — Так и хромал всю жизнь на левую ногу.

— Здравствуй, Харрис, — сказала я строго. — Вижу, ты нашел свою перчатку. Или это другая пара?

— Та же, — ответил он, усмехнувшись и перевернул страницу.

Я выбрала книгу и взяла пару альбомов с рисунками миссис Коул.

— У вас очень приятный голос, — сказал Харрис. — Мне нравится, как вы поете. А у Дарвина прекрасна последняя фраза в «Происхождении видов»: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с её различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм.» Вам нравится?

Я обернулась отругать его за то, что он подслушивал у дверей, ночью бродил по чужому дому и заходил в мою комнату, но мальчик уже исчез, оставив свою книгу на кресле.

Ноябрь выдался снежный, тропинки замело, но мне нравилось ходить по чистому снегу, я зашнуровала зимние ботинки, взяла муфту и тихо вышла из дома, направляясь через сад к тропинке в Паддлсберри.

— Куда это вы собрались, Дженни?

— Харрис! Ты меня напугал! Откуда ты взялся в такую рань? И — бога ради — почему ты не одет по-зимнему? Ты простудишься, заболеешь!

— Я закаленный. Так куда же лежит ваш путь? Почему вы краснеете? Скажите мне, мы ведь с вами друзья?