Торнан-варвар и жезл Тиамат - Лещенко Владимир (лучшие бесплатные книги .txt) 📗

И, видимо, лавочник тоже вспомнил об этом, потому что вдруг запнулся и, зло бормоча, ушел. А у калитки отвесил своему сынку такого подзатыльника, что тот упал на землю и заголосил не хуже, чем когда Марисса попортила ему шкуру.

Тем же вечером отец ее пришел к ней в комнатенку и долго молча смотрел на нее. А потом вдруг сказал, что пройдет еще года три-четыре, неизвестные ей «урочные годы» кончатся, и они все вместе поедут очень далеко – туда, откуда он сюда приехал. И тогда она увидит там другую жизнь и настоящих мужчин, и у нее будет много родных людей. И никто не посмеет сказать ей недоброго слова – ибо тогда все двести мужчин ее рода вступятся за нее. И обязательно, как только Мариссу увидят его земляки, то сразу кто-нибудь пришлет ей табун из десяти белых кобылиц… [2]

Потом отец ушел в плавание вместе с большим купеческим флотом – семнадцать огромных каракков, каждый из которых вмещал по сто тысяч пудов груза. Купцы платили очень неплохо, а лучник, способный без промаха бить с качающейся палубы, был нелишним в дальнем походе.

Флотилия ушла в Малое Суртское Море.

И не вернулась. Так бывает – корабли гибнут бесследно, а у моряков нет могил. Пропали все семнадцать больших кораблей, полторы тысячи матросов и девять богатых купцов, полсотни приказчиков и одиннадцать морских магов. И воин торговой стражи Кебал Хорт вместе с ними.

Шли месяцы, кончались деньги, на столе не было ничего, кроме каши и черствых лепешек, что сбывают за полцены пекари, если товар нераспродан. Но они верили, что все будет хорошо и что настанет день, когда вернется их отец и муж, и вновь радость придет в домик на припортовой улице.

Мать бралась за любую работу, шила, стирала, присматривала за чужими детьми за миску вчерашней похлебки. И ждала. Прошел год, и Сайна одела белую вдовью ленту на волосы и справила тризну по мужу… Потом сгорела в несколько дней младшая сестра Мариссы, от непонятной неведомой болезни, и последние скромные драгоценности, отданные знахарям-шарлатанам, ничем помочь не смогли. Те даже не смогли сказать, отчего Инграда умерла.

А потом и ее мать, так и не дождавшись отца, тихо угасла. Легкая поначалу простуда свела ее в могилу в две недели.

Еще через десяток дней в опустевший домик приехала расфуфыренная красавица в дорогом платье – тетушка Аниза, совсем не постаревшая с их первой и последней встречи. Погоревав и погладив девочку по волосам, она сказала, что теперь будет жить с ней и займется устройством ее судьбы.

Голос тетушки был ласков, она была как будто искренней в своем желании помочь сироте… Но, глядя на ее изящную надушенную руку в дорогих кольцах, Марисса вспоминала руки своей матери: огрубевшие от тяжелой работы, потрескавшиеся, с обломанными ногтями – и ей почему-то хотелось впиться изо всех сил зубами в эту холеную белую руку.

Позже, правда, Марисса не могла не согласиться, что с родственницей ей повезло: тетка не попыталась приспособить племянницу к ремеслу куртизанки (что наверняка сделали бы девять из десяти ее товарок), а отдала в школу при храме, где учились будущие служительницы Тиамат – одну из трех в Кильдаре.

Месяца в этом заведении хватило Мариссе, чтобы понять: жреческая карьера в чем-то сродни ремеслу Анизы, и если ты желаешь продвигаться по ступенькам храмовой иерархии, то неизбежно придется стелиться под вышестоящих, независимо от пола и возраста. Причем стелиться как в переносном, так и в самом прямом смысле.

В конце этого месяца к ней в келью заявились две старших ученицы и заявили, что она должна стать служанкой кого-то из них. При этом они великодушно согласились предоставить право выбора ей самой. Одна из них славилась тем, что обожала таскать младших девочек за волосы и бить их по щекам, другая смотрела на Мариссу столь откровенно, что даже неискушенная провинциалка поняла, что к чему. И не тратя время на разговоры, Марисса схватила табуретку и кинулась в бой на не ожидавших этого девок. Все-таки она выросла в не самом благопристойном квартале Ретеза. И наставницам пришлось чуть не полчаса ловить ее, гонявшую вопящих от страха нахалок по школьным коридорам ножкой от дубового седалища.

Это обошлось ей в три дня карцера на черством хлебе и воде, но зато она завоевала изрядное уважение однокашниц.

Через три месяца она сбежала из школы, думая добраться до Ретеза, отыскать там кого-нибудь из друзей отца и поселиться в его семье; в том, что они согласятся пустить ее к себе, она почему-то не сомневалась. Да еще сманила с собой Гелию – забитую сироту, взятую в обучение из милости, презираемую и обижаемую всеми, предмет насмешек и издевательств даже самых глупых и некрасивых девчонок. Ее она решила выдать за свою дальнюю родственницу. Главное, говорила она млеющей от счастья Гелии, добраться до Ретеза, а уж в этом замечательном городе для нее найдутся и друзья, а потом и жених – и все будет хорошо, не будь она Марисса.

Поймали их спустя два часа после побега, спустив собак. Потом уже амазонка поняла, что им в этом смысле весьма повезло – только в тот год в Корге было разоблачено аж три шайки охотников за рабами.

Когда ее с рук на руки сдали тетке, та лишь шлепнула ее пару раз, сохраняя спокойное выражение лица. Но стоило им переступить порог дома, как она принялась орать на Мариссу громче любой базарной бабы. Сколько всего Марисса про себя услышала нового! И что она проклятье ее, Анизы, доставшееся от глупой, ничего не смыслившей в жизни сестры, не понимавшей своего счастья. Что и родилась Марисса по ошибке. Что дикарскую кровь ничем не перешибешь. И вновь – что она ужасное несчастье несчастной честной куртизанки, самой несчастной куртизанки в мире, на которое попусту уходит золото, с таким трудом заработанное в постелях всяких старых козлов.

Она вопила на молча сжавшуюся в уголке племянницу, распаляя себя. А потом начала бить Мариссу. Аниза хлестала ее по шекам, потом, заголив зад – ремнем, потом, когда Марисса попыталась вырываться и кусаться, начала колошматить всякими подлыми приемчиками, которым, видать, обучилась в своей не слишком пристойной юности.

А потом затолкала избитую племянницу в подвал и посадила на цепь, на которой раньше сидел сторожевой пес Рунн, любимец Мариссы.

Проплакав пару часов, Марисса поняла, что ей нужно сделать. Разбив старый кувшин, она выбрала осколок поострее и принялась медленно и методично пилить запястье левой руки. Пусть она помесь, родившаяся по ошибке, и несчастье своей тетки! Если так – то, значит, так тому и быть. А в царстве Великой Матери они будут жить все вместе – и мама, и отец, и сестренка. И даже тетку возьмут к себе, когда придет ее срок.

Скверно обожженная глина плохо резала юную упругую кожу, было больно и страшно, и когда, наконец, пошла кровь, Марисса с облегчением улыбнулась.

Кровь текла плохо, по капле, и Марисса потеряла сознание не сразу.

Очнувшись, она обнаружила себя привязанной к кровати в покоях своей тетушки. И тетушку, стоящую перед койкой на коленях, с залитым слезами лицом.

Увидев, что Марисса открыла глаза, Аниза заплакала еще громче. Сквозь полусонную одурь девочка услышала, что у нее просят прощения, что никогда ее не тронут даже пальцем, что не будут отдавать ни в какой храм, раз она этого не хочет, что исполнят любое ее желание, лишь бы только Марисса жила, потому что больше никого в этом мире у нее, несчастной никчемной дуры, нет… Она плакала и целовала забинтованное запястье, и просила больше так не делать, потому что иначе ей останется только помирать.

И, слыша эти слова, Марисса зарыдала сама, от запоздалого ужаса и раскаяния.

После этого случая в ней словно что-то сломалось. Выздоровев, она по своему хотению вернулась в школу, где и провела следующие два года. Она честно пыталась учиться, хотя это ей неважно удавалось. Зато ей не было равных в таскании еды с кухни и прочих шалостях. Ее, как водится, секли, оставляли без ужина, сажали в карцер – впрочем, все будущие жрицы и жрецы проходят через это; да и какое вообще может быть учение без розги?