Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл (прочитать книгу TXT) 📗
Среди мириадов людей всех минувших поколений Он предпочитал именно таких. Магов не пугали чудеса; чудеса являлись их ремеслом. И внезапно возросшая мощь не вызывала у них удивления: ведь каждый из них жаждал могущества и молил о нем богов или демонов, готовый отдать за него свою бессмертную душу. Что же поражаться, если желанная сила вдруг пробуждалась в них, сокрушала соперников и врагов, покоряла стихии, уничтожала армии и города? Маги были любопытны и изобретательны; их фантазии казались Ему гораздо хитроумней того, что приходило в головы земным властителям, воинам и полководцам.
Но временами Он все же воплощался и в них, превращая вождей варварских племен в великих завоевателей и владык, разбойников с большой дороги – в венценосных королей, творя из безродных наемников повелителей царств и империй. Эта игра тоже развлекала Его – не меньше, чем иные представления, где актерами служили ветры и воды, тучи и снег, подземный огонь, реки раскаленной лавы и облака пепла. Главное, чтобы Избранник мыслил о величественном и грозном: о кровавой войне, о захвате неведомых земель или о разрушении собственного царства в пламени пожарищ, реве вулканов и грохоте взбунтовавшихся вод.
Тот, кто хотел лишь покоя, сладкой еды, хмельного питья и женских ласк, становился Ему неинтересен.
Ураган отбушевал.
Буря кончилась неожиданно, как будто враз иссякли силы ветров и туч, морских валов и вьюжной метели. Черный смерч исчез, в воздухе потеплело, облака разошлись, и жаркие солнечные лучи согрели капитана «Тигрицы». Он разделся: стащил сапоги, снял штаны, кожаную куртку и холщовую рубаху, оставшись в одной набедренной повязке. Ремень с кинжалом затянул на поясе – этот стигийский клинок длиной в три ладони был сейчас его единственным оружием. Впрочем, он полагал, что опасаться нечего – вряд ли на острове выжила хоть одна живая душа или крупный зверь. Быть может, спаслись мыши, забившиеся в норки… Да и те, скорее всего, были раздавлены камнями.
Нагой, он побрел вдоль берега, поглядывая на солнце. Глаз Митры бесстрастно сиял в небесах, взирая на хаос и разрушение, царившие вокруг. Миновал полдень, но до вечера было еще далеко; значит, шторм, сгубивший «Тигрицу», бушевал полтора дня – капитану помнилось, что первые порывы ветра налетели позавчера, перед закатом. Полтора дня! Срок между жизнью и смертью… Тогда корабль его был цел, и экипаж – жив; все восемьдесят с лишним молодцов с Барахского архипелага, матросы, гребцы, лучники, мастера абордажа, паруса и секиры… Теперь они лежали на дне, у берегов этого проклятого островка, а остов разбитого судна торчал на белых клыках рифов, напоминая китовый скелет, обглоданный акулами… Похоже, не спасся никто, подумалось капитану. Его барахтанцы были крепкими парнями, но ни один не мог сравняться выносливостью и силой с ним, с вожаком пиратской вольницы. Ни Харат, парусный мастер, ни силач Стимо, который мог в одиночку вытянуть тяжелый якорь со дна морского, ни стрелок Ворон, попадавший в кольцо за пятьдесят шагов… Ни кривоногий шкипер Шуга – тот, с переломанными ребрами, камнем, пошел на дно… Прах и пепел! Отличное судно, отличный экипаж! И – ничего… Только измочаленный остов на белых зубьях скал, торчавших у входа в бухту…
Но он ошибался: у самой кромки прибоя лежало нечто темное, какая-то масса неопределенных очертаний. Подойдя ближе, он увидел расщепленную, битую на камнях деревянную фигуру тигрицы и привязанное к ней тело Харата. Звериная пасть была по-прежнему грозно разинута, но в ней уже не сверкали клыки из зуба акулы, и на месте выточенных из янтаря глаз зияли две темные впадины. На то, что осталось от Харата, парусного мастера, лучше было не смотреть. Кровавое месиво, пожива Нергала…
Вытащив кинжал, он перерезал веревку, поднял труп на руки и вошел в воду – туда, где поглубже. Потом опустил тело на дно и смыл кровь Харата с плеч и груди. Барахтанцы были лихими мореходами, детьми океана, и лучшая могила для любого из них – морские воды. Там, в тишине и покое, и будут они лежать, все восемьдесят с лишним… будут ждать, когда капитан присоединится к ним на Серых Равнинах… будут глядеть, отпустит ли он обещанный пинок Нергалу…
Угрюмо усмехнувшись недавнему своему бахвальству, он вернулся к наполовину просохшей одежде, связал ее в узел и направился в глубь острова. Тут, на берегу, было нечего делать – разве что отдать последний долг погибшим, перечислив их имена и совершив возлияние крепким барахтанским вином. Но вина под руками не имелось, и он подумал, что товарищи простят его.
Он шел среди обломков разбросанного камня и поваленных древесных стволов, внимательно оглядываясь по сторонам и мурлыча песню – заунывный мотив, который тянули его гребцы, наваливаясь на весла. Голос у него был сильный, и хотя в глотке пересохло, звуки разносились далеко окрест, тревожа мертвую тишину.
«Прах и пепел, – подумал он, – хоть бы Шуга, старый пес, остался в живых! Было бы с кем перемолвиться словом…»
Но Шуга, скорее всего, уже шагал вниз по узкой тропинке, спускаясь на Серые Равнины и мысленно подсчитывая свои грехи. Он сам сделался прахом и пеплом.
Но пепел молчал. И молчали раздробленные в щебень камни, и мертвые изуродованные деревья, и кусты, выдранные с корнем, и вспаханная, иссеченная земля, где увядшие травы и цветы мешались с кровью и плотью мертвых животных. Судя по изобилию всей этой погибшей растительности, раздавленным плодам и звериным останкам, островок еще недавно цвел пышным садом, какого не было ни у владык Турана, ни у привыкших к утонченной роскоши повелителей Офира, Шема и Аргоса. Видать, Митра благословил эту таинственную землю в океане, одарив ее светом и теплом! Митра благословил, а темные боги позавидовали и наслали небывалый ураган, ибо отродьям тьмы всякая красота – что бельмо в глазу…
Он огляделся. Взгляд его скользил по взметенному серому песку, по рухнувшим пальмам – они напоминали сейчас огромные растрепанные метлы, по темным стволам дубов и буков с переломанными ветвями, по раздавленным в слизь нежным цветам магнолий, до сих пор испускавшим сладкий и тревожный аромат, по раздробленным камням и валунам, смешавшимся с древесной плотью, по зарослям бамбука, похожим теперь на щетину, плод стараний неумелого брадобрея… И все-таки остров был прекрасен! Пусть он хранил лишь остатки былой прелести, но внимательные взоры находили их тут и там, словно следы былого изящества черт и благородной красоты на лице покойного.
«Кром! – подумал капитан. – Эта несчастная земля достойна погребального гимна!»
Он зашагал дальше, оглашая окрестности новой песней, не то стараясь подбодрить себя, не то желая вселить надежду в истерзанный мир, который видели его глаза.
