Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ) - Старицкий Дмитрий (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
Учились интенсивно с раннего утра до позднего вечера. Преподаватели менялись, а мы всё те же. Голова пухла даже у меня с моей-то уникальной памятью.
Первым отсеялся хромой майор, староста нашей группы. Не потянул он такого интенсива. Ушел в военпреды на завод в Горьком, строившим ЛАГГи.
— Там хоть одни железки да деревяшки. Всё знакомое, — сказал нам на прощание. Как бы извиняясь за свою слабость.
Никто нас в группе насильно не держал. Любой мог уйти в любое время. Другое дело. Что тем самым он себе карьеру закрывал. Но как сказал товарищ Щербаков на общем собрании группы после вторых зачётов.
— Комиссаром нельзя стать по принуждению.
Старостой назначили второго нашего майора, который Кенигсберг бомбил в самом начале войны. Осенью он неудачно сел на вынужденную, весь переломался и после полгода по госпиталям валялся. Этот был волевой мужик. Готов был выдержать всё, но прорваться в карьере. И старостой он был строгим, как старший по званию во всей группе.
Вообще группа была подобрана хорошо образованная для ого времени. Один я без среднего, но зато со звездой. Фрейдсоновский диплом Салехардского техникума, по большому счету, в Москве разве, что за ФЗУ сойдёт. Хотя трехгодичное лётное училище можно с натягом засчитать за реальный техникум. Так, что не выбиваюсь из коллектива.
Люди все в группе из авиации, склонные к технике, а тут сплошь гуманитарные дисциплины, в которых свои тонкости. Поняли это быстро в занятиях ''вопросы на собрании''. Каждый из нас вел занятия по выбранной теме партийного или комсомольского собрания, а преподаватели скопом изображали ''народ'' и задавали стандартные каверзные вопросы, которые мы обязательно услышим от бойцов. Как сказали нам, вопросы эти были собраны из реальных политдонесений.
И вот уже в конце мая прихожу домой в двенадцатом часу ночи, как обычно, злой, голодный, а дома участковый сидит с комендантшей и на Ленку протокол сочиняют.
Ленка вся в соплях.
Прохожу в комнату, не снимая кожаного плаща и фуражки.
— В чём дело? — спрашиваю. — Какие претензии у вас к старшему начальствующему составу Красной армии?
— Это кто? — спрашивает участковый у комендантши.
— Хозяин квартиры, — отвечает, не глядя на меня.
— Дамочка у вас, гражданин, без прописки проживает, — сообщает мне сержант милиции — два синих кубаря в лазоревых петлицах. Пожилой уже мужик. Из простых патрульных, видно, поднятый на должность кадровым голодом.
— Не дамочка, а военврач третьего ранга, — поправляю его строго. — Вы не на бандитской малине. Посему предлагаю перейти на русский язык без блатных лексиконов. Милая, чай поставь, — это я уже к Ленке обращаюсь. И опять к участковому: — Так какие претензии у вас лично к военному человеку, старшему командиру, служащему в московском госпитале и прописанному в посёлке на станции Ухтомская в ближайшем Подмосковье?
— Это до войны было так можно. А сейчас нельзя. — Отвечает сержант милиции. — Инструкция новая. Вынужден задержать не прописанного человека до выяснения.
— Выяснения чего? — напираю.
— Личности и прочих обстоятельств.
— Читать умеешь?
— А как же?
— Читай, — я вынул пистолет и сунул ему табличкой под нос.
Того от пистолета как магнитом оттолкнуло.
Торопливо выкрикнул испуганно.
— Товарищ командир, вы же должны понять — служба.
— Не вводите службу в административный восторг. Что требуется, чтобы выполнить вашу инструкцию? Личность военврача третьего ранга Костиковой вы уже, как я вижу, установили. А забрать ее может только комендантский патруль. Ибо ваш нарком нашему больше должен.
Сержант милиции хотел было активно мне возразить, но вовремя вспомнил, что нарком обороны нынче сам товарищ Сталин и заткнулся.
— Прописать товарища врача на этой площади, — выдавил он, наконец, из себя. — Тогда будет жить законно.
— Какие для этого нужны документы? — напираю, кую пока горячо.
— Справка с работы, выписка из домовой книги по месту старой прописки, ваше заявление, что просите прописать. И резолюция коменданта, что она не против.
— А что? Вы можете быть против? — собрал я брови к переносице.
— Нет. Нет. — Испуганно встрепенулась комендантша. — Я не против нисколько.
— Вот и хорошо. Теперь идите, ибо я страшно голоден и устал. Соберем бумаги, тогда и приходите.
— Ещё требуется личное присутствие в паспортном столе самого приписываемого, — добавил сержант на ходу, пока комендантша за рукав волокла его на выход.
— Мы придём, — пообещал я.
Когда за властью закрылась дверь, Костикова всхлипнула.
— Это всё она, стерва, меня выжить отсюда пытается.
Обнял девушку. Погладил по волосам.
— Всё будет хорошо. А теперь покорми меня тем, что долго не готовить. Жрать хочу как из пушки.
Прописали Ленку быстро и без препон. Даже заранее приготовленная шоколадка не понадобилась. Лето уже вступило в полную силу, и ходил я в хлопчатобумажной гимнастёрке, сверкая звездой.
На занятиях нас не жалели. Гоняли в хвост и в гриву. Пусть не полный курс политического училища, тем более Ленинской академии нам вкладывали, но на нас обкатывали новую программу повышения квалификации политработников батальонно-полкового звена. Товарищ Щербаков считал, что если у нашей группы всё получится, растиражировать этот опыт по стране.
В июле немцы попёрли на Сталинград с целью отрезать Красную армию от снабжения Бакинской нефтью. Полезли на Кавказ.
Продолжалась ''мясорубка'' в Воронеже.
Но почему-то наши преподы считали (или их так сверху настроили), что немцы жаждут повторить прошлогодний поход на Москву. И видели главную битву будущего под Ржевом.
12 июля создали Сталинградский фронт. Нас по-тихому предупредили, что почти вся наша группа, кроме бомбардировщиков, пойдёт туда после экзаменов в августе. Дали список авиаполков, где есть или будут плановые вакансии комиссаров.
Я, вспомнив восторги Гетмана, выбрал Н-ский штурмовой авиаполк, летающий на Ил-2. мне всё равно где комиссарить, а штурмовики всегда на острие удара. Их работа зримо видна с земли. Легче получать подтверждение от пехоты.
Все шло хорошо, я уже потихонечку готовился к отъезду, как вдруг меня как мешком из-за угла: Ленка сделала аборт. В своём госпитале. Оперировала ее Шумская, та давно руку набила на таких операциях еще студенткой на товарках.
Вот никак не думал, что меня это так достанет.
Ленка оправдывалась агрессивно.
— Ты сейчас убежишь на фронт, а я? Что буду делать я и на что жить? Когда меня уволят из армии на пятом месяце беременности, и я сяду на шею родителям на две их рабочие карточки. С младенцем. Так на их шее две девки несовершеннолетние уже сидят. После иждивенческой корточки в декрете пойду я в гражданскую больничку, где и оклад меньше и за шпалу не заплатят, и пайка командирского нет, а вкалывать придётся также. Никаких детей до конца войны. Потом хоть пятерых.
Правда, к моему отлёту мы помирились. Но я был рад, что уезжаю. Терпеть, как раньше, медицинские разговоры за столом не было у меня уже стимула. Меня забраковали как отца и, по большому счету, как мужчину. Приняла решение прервать беременность Костикова самостоятельно и со мной даже не посоветовалась. Поставила перед фактом. Фактом того, что беременность уже была.
Сдал я все зачёты и экзамен на ''отлично'', и был аттестован на батальонного комиссара.
Староста наш получил в петлицы три шпалы старшего батальонного комиссара. Наш майор был рад и не скрывал этого.
Наш единственный лейтенант — старшего политрука сразу.
В основном группа состояла теперь из старших политруков — их всех на фронт. Остальные, которые не отличники, аттестованы вровень со своими воинскими званиями. Старших лейтенантов, которые стали просто политруками, отправили принудительно в запасные авиаполки. Как ни возмущались они, им один ответ: ''Там тоже комиссары нужны''.
— Все возмущения обратите на себя, товарищи. Надо было лучше учиться, — прочитал нам проповедь куратор.
