Повешенный (СИ) - Вязовский Алексей (е книги txt, fb2) 📗
— Что за самоуправство учинили вы в доме Господа⁈ Как посме…
— У нас есть высочайший приказ императора употребить любые действия для проведения дознания и розыска государственных преступников, дерзнувших устроить побег из Секретного дома Шлисской крепости — выступил вперед высокий жандармский майор, возглавлявший отряд, прибывший из Петрополя — государь наделил меня особыми полномочиями, дающими право открывать любые двери и арестовывать всех, кто подозревается в пособничестве беглецам, не взирая на их чины, звания и титулы.
Нектарий перекрестился дрожащей рукой.
— Церковные обители и храмы находятся в империи на ином положении, нежели мирские заведения!
— На этот случай у нас есть специальное разрешение Синода и представитель Инквизиции.
Крыть архимандриту было нечем, оставалось только ознакомиться с императорским приказом и отступить перед жандармами, сохраняя лицо перед братией. Но вскоре в кабинет зашел один из дознавателей-нюхачей и что-то зашептал на ухо майору.
— Потрудитесь объясниться, Ваше Высокопреподобие! — нахмурился жандарм, обращаясь к настоятелю — Во вверенной вам обители нашлись следы пребывания означенных беглецов. Судя по всему, они ночевали именно здесь.
— Не буду утверждать, что такое невозможно. Наша обитель дает приют многим паломникам, не спрашивая их имен и подорожных.
Курдюмов усмехнулся, но промолчал в присутствии высокого столичного начальства. Ишь, как запел теперь настоятель! А вчера еще через губу с ним разговаривал, надменно заявляя, что знает обо всем, что творится в его монастыре.
— Это слабое оправдание, архимандрит Нектарий. Следы беглецов найдены в трех кельях на данном этаже. Вряд ли бы простые паломники удостоились такой чести.
— Не знаю, что вам на это ответить, господин жандарм — развел руками настоятель — Надобно сначала спросить у отца Леонтия — благочинного нашего монастыря. Именно он ведает у нас паломниками.
Вона, как выкрутился святоша! «Я — не я, и лошадь не моя». А если бы в отряде жандармов нюхачей не было? Курдюмов самолично показывал им личные вещи, оставленные беглецами в камере, и впервые увидел, как столичные следователи работают. Как тщательно они обнюхивают каждую вещь, словно псы, выученные идти по следу. Только собака, даже самая умная, ничего не сможет рассказать своему хозяину, а эти «псы» сами выводы сделают, и никакая подробность от них не ускользнет.
Но если капитан Курдюмов думал, что на допросе благочинного весь этот балаган закончится, и виновных церковников обязательно арестуют, то он очень сильно ошибался. Отец Леонтий с ходу заявил, что паломники здесь действительно были. А настоятель Нектарий о них не знал, поскольку благочинный не счел нужным беспокоить его по таким незначительным пустякам. Да, мало ли паломников тут бывает? Кругом ведь святые места.
А на этаже настоятеля ночевали лишь по той причине, что сделали щедрое пожертвование монастырю — люди они точно не бедные. Как выглядели? Ну ровно так, как и положено истинно православным людям — все трое с бородами и без этих новомодных коротких стрижек. Одеты прилично, но с подобающей паломникам скромностью. Фигуры у всех троих худощавые, так это тоже понятно — набожные люди не предаются греху чревоугодия и пост свято блюдут.
На этих словах благочинный окинул укоризненным взглядом плотную фигуру главного жандарма и тяжело вздохнул. А больше сказать о путниках он ничего не может, поскольку особо их не рассматривал. Ну, паломники и паломники — вечером пришли, утром ушли, отправившись дальше по святым местам. Так многие поступают. Вроде бы они говорили, что дальше собираются отправиться на Валаам, а там уж Бог их пути ведает.
Зная отца Лаврентия не первый год, капитан Курдюмов хорошо понимал, что благочинный просто берет всю вину на себя, и при этом водит за нос столичных дознавателей. Уж больно смиренным и немощным выглядел сейчас старец, еще недавно бодро взбиравшийся по крутым лестницам и водивший его несколько часов по всем подземельям монастыря. Лев Николаевич уже хотел было открыть рот, чтобы обличить зарвавшихся святош, но тут встретился глазами с благочинным и… промолчал.
Говорят, что дознаватели хорошо чувствуют чужую ложь? Похоже, далеко не всю и не всегда. Видимо у церковников тоже свои секреты имеются. В конце концов, не его это капитанское дело — влезать в распри церковников с властями. Вон, столичное начальство приехало, пусть теперь само с ними и разбирается. Он же вину своих подчиненных не отрицает и готов понести за это заслуженное наказание. А пока проявляет должное служебное рвение и оказывает всяческое содействие следствию. Доложил жандармам все, что знал о побеге, высказал им свои личные подозрения насчет монастыря? А что Курдюмов еще может? Стреляться, как майор Турубанов, он точно не собирался…
Внутри лесной дом, по чьей-то неведомой прихоти названный скитом, оказался просторным, хотя самые дальние его части и были перегорожены на несколько крохотных келий. Но в этом был определенный смысл — эти части дома при ненадобности можно было закрыть, чтобы не отапливать. А пользоваться только центральной его частью. Зато общая трапезная дома была наполнена светом и воздухом. От бревенчатых стен исходил едва уловимый смолистый дух, отчего в доме не чувствовалось запаха запустения или долгого отсутствия здесь людей.
Казалось, прежние хозяева ушли отсюда совсем недавно, заботливо оставив для будущих гостей все самое необходимое для жизни. Мне всегда было интересно, как раньше на заимках удавалось сохранять запасы от дикого зверья. Крепкие двери, амбарные замки? Ставнями окна наглухо закрывали? В Сибири вроде бы лабазы строят, а здесь? Надо будет у Василисы спросить.
Пока мы разошлись по комнатушкам, Василиса успела затопить печь в трапезной. А когда я вернулся, она уже ничуть не смущаясь, начала мыть полы. Подоткнула подол платья, разулась. Принесла ведро с водой из колодца, нашла где-то тряпку. А дальше… Девушка наклонилась, и передо мной ритмично задвигалась аппетитная девичья попка, обтянутая юбкой — туда-сюда, туда-сюда…
— Грязищу-то развели, неужто трудно было перед уходом убраться? — тихо ворчала Василиса, устраивая пятой точкой чуть ли скандальный танец «тверк» из будущего.
В трапезную заглянул Южиниский, да так и застыл в дверях столбом. Бедняга покраснел, как невинная девица. Посмотрел на Василису, потом на меня. Открыл рот, закрыл.
— А кто тут жил раньше? — поинтересовался я, пытаясь разрядить обстановку нарастающего деревенского эротизма. Меня почему-то больше всего «ошпарила» не ладная попка Василисы, которая все приближалась и приближалась ко мне, а ее маленькие ступни и лодыжки, которые выглядывали из-под поднятой юбки.
— Наши, из язычников. Мы их болотниками назваем. У них дар ходить по трясине, находить золото. А с настоящим хозяином скита чуть позже познакомитесь.
— Тут есть золото⁈ — навострил я уши
— А то как же… Намывает из ручьев. Но надобно знать места.
— А как здесь моют золото? — во мне проснулся геолог
— Моют? — удивилась Василиса — Самородки ищут лозой.
Южинский, наконец, отмер, показал мне большой палец. После чего тихо свалил. Даже дверь, интриган, не закрыл, чтобы не скрипеть. Ладно, черт с ним с золотом — пора уже объясниться с моей спасительницей по более важной теме.
— Может все-таки поговорим? О главном? — я думал встать и забрать у Василисы тряпку, поскольку невозможно же так разговаривать! Но потом решил остаться сидеть. В теле произошли определенные изменения, кровь у Стоцкого оказалась горячей, а все мужские органы функционировали как надо.
— Ну можно и поговорить — девушка сама бросила тряпку в ведро, опустила подол юбки и присела рядом на скамью.
— Я бы хотел получить хоть какие-то объяснения.
Василиса тяжело вздохнула, начала свой рассказ. Кое-что я уже знал — про Тройственный договор, но что-то было для меня откровением. В этом мире есть «старые боги», которым продолжают поклоняться язычники. В их представлении вселенная устроена следующим образом. Есть — «Явь». То есть так сказать текущая, земная реальность. Есть «Правь» — истина, законы, управляющие реальностью. В частности такой «правью» был порушенный Тройственный договор. И наконец, есть «Навь» — потусторонний мир, с которым Василиса связывалась через богиню Мокошь. Собственно, это и был ее родовой дар.
