Нуониэль. Книга 1 (СИ) - Мутовкин Алексей (бесплатные серии книг TXT) 📗
Ломпатри тяжело вздохнул. Его так и распирала злоба и отчаяние. Он взял лошадь Закича под уздцы и скомандовал:
— Слезай!
— Полегче, дружище, моя Дунка не любит, когда её трогают благородные рыцари, — ответил Закич.
— Поди прочь, простофиля, — зарычал Ломпатри, схватил Закича за ногу и просто выдернул из седла; силы рыцарю было не занимать. Коневод не успел понять, что произошло, а Ломпатри уже сидел верхом на Дунке, нащупывая стремена. В этот момент нуониэль сделал Воське несколько знаков, и старый слуга подбежал к рыцарю готовому рвануться в погоню.
— Господин Ломпатри, господин нуониэль говорит, что у воров много луков и стрел.
— Латы, — сухо скомандовал Ломпатри.
— Господин, не извольте серчать, — замялся Воська, — но ведь кожи на ремешки я так и не сыскал. Старые снял, а новых так и не нашёл. А пока кафтан ваш парадный чинил, так про латы, старый дурак, позабыл вовсе.
Ломпатри смолчал, но спутники видели — гнев переполнял его. Рыцарь спешился и со всей своей непомерной силы ударил слугу по лицу. Старик отлетел аршина на три, прямо в кучу сухих листьев. Все присутствующие так и ахнули. «Всевышний! Батюшки свет! Ну, это уж слишком!» — послышались голоса нахмурившихся крестьян, побежавших подымать Воську на ноги. Но Ломпатри обратил внимание только на смех. Это радовался Акош, привязанный к молодой берёзе. Ломпатри ринулся к нему, сорвал с пленного соболиные шкуры и швырнул их прямо на тлеющие угли.
— Плакал твой важный свиток, Единорог! Теперь так и сдохнешь простолюдином! — злорадствовал главарь разбойничьей шайки.
Мощным ударом ноги, Ломпатри превратил лицо Акоша в кровавое месиво. А ведь свежие шрамы, полученные после драки в Общем Доме в Степках, только вчера перестали кровоточить. Рыцарь метнулся к палатке, вытащил оттуда свой меч, снова подскочил к пленному и замахнулся над его головою. Вандегриф в последнее мгновение успел схватить Ломпатри за руку с поднятым мечом.
— Он нам нужен! — крикнул черноволосый рыцарь, удерживая Ломпатри от убийства пленного.
Навой трубил не переставая. Внезапно старый солдат что-то крикнул и метнулся к остальным. Вандегриф увидел, как сквозь подлесок к лагерю скачет его караковый жеребец.
— Грифа! Верный друг! Ты вернулся, Грифа! — обрадовался Вандегриф, и кинулся навстречу своему товарищу.
За собой конь тащил конокрада: в какой-то момент тот выпал из седла, но кожаные штаны зацепились за стремя, порвались по шву и утянули за собой беднягу. Так конокрад и тащился за скакуном, цепляясь голой задницей за каждую кочку, корешок, и камень. Вандегриф уже приготовился проучить конокрада, но, как только подошёл ближе, понял, что учить уже некого. В том, что боевой конь тащил за собой, оказалось сложно различить человека. Породистый дэстрини, способный разбить строй хорошо экипированных пехотинцев или нести в седле рыцаря, чьи доспехи весят пуда четыре, скакал на звук рога галопом и напрямик. Скорее всего, резвый Грифа даже и не заметил болтающегося позади человечишку. Конокрад превратился в месиво из крови, кусков собственного мяса, лоскутов кожаной брони и торчащих из ран сломанных костей, вперемешку с травой, землёй и ветками. Когда Вандегриф, ногой перевернул несчастного на спину, тот, дрожа как осиновый лист, посмотрел на рыцаря единственным уцелевшим глазом. Беззубый рот со свёрнутой набок нижней челюстью жадно глотал воздух, издавая свистящие звуки. Из-под тела вытекала тёмная кровь, размачивая сухие листья, покрытые инеем. Жизнь была готова покинуть это истерзанное тело в любой момент.
— Он в моём кафтане? Нет! Я из него выведаю, куда отправились эти подонки! — обрадовался Ломпатри и поспешил на помощь к Вандегрифу. — Сейчас узнает, конокрад, почём пуд лиха!
Подойдя ближе, он, как и черноволосый рыцарь, понял, что этот бедняга своё уже получил. Неведомая сила свершила своё правосудие над злодеем, учинив над ним столь жуткое насилие. И крестьяне, и рыцари, стоящие над умирающим конокрадом поверили, что чудовищная смерть пройдохи — это воздаяние за свершённое злодеяние. Ни на миг, присутствующие не сочли кражу коней и смерть вора событиями несвязанными роком, случившимися одно за другим лишь по воле случая.
— Разведите костёр, принесите воды, — начал командовать Закич, склоняясь над умирающим. — Не стойте же! Перенесём его в палатку.
Когда Вандегриф положил руку Закичу на плечо, тот понял, что выполнять его просьбы никто не собирается. Закич и сам всё понимал. С первого взгляда было ясно — помогать бьющемуся в агонии вору бесполезно.
— Конец ваш достоит бытия вашего, — сказал Вандегриф. Его слова хором повторили все присутствующие. Закич тоже повторил их, ибо конокрад только что сделал последний вдох, а выдохнуть уже не смог. Несчастный замер, испугано глядя на этот мир единственным глазом, и отошёл в мир иной. В Троецарствии, да впрочем и во всей Эритании, верили, что смерть придёт к человеку в обличии, соответствующем образу его жизни, совершённым поступкам. Если человек жил праведно, то и смерть являлась в подходящий момент, когда он лежит на смертном ложе в окружении многочисленных родичей, восхваляющих его жизненный путь. Коль воин умирал в славной битве, духи темноты и смерти — ночницы, забирают душу в другой мир. Доблестные воины встречали смерть с облегчением, не обременённые мучениями и страданием. Души трусливых воинов, убивавших исподтишка, уносились с ночницами, испытывая страшные мучения, угрызения и боль. Поэтому и говорили в народе: «конец ваш достоит бытия вашего», имея в виду как смерть добрую, светлую, так и холодную, некрасивую.
Похоронить конокрада решили здесь же. Пока крестьяне собирали лагерь, а Закич врачевал Воську и Акоша, рыцари взялись за погребальные дела. Они вырыли могилу у потухшего костра, завернули труп в мешковину и опустили в сырую землю. В могильный холмик они воткнули две палочки, привязав к ним посередине ещё одну, смыкающую тростинку. Вандегриф посоветовался с Закичем насчёт поклажи, и решил использовать Грифу как вьючного коня. Отдать свою Дунку одному из рыцарей Закич не захотел. Коневод-лекарь-травник-разведчик сразу заявил, что один из коней требуется для перевозки раненого Акоша. «Уж лучше мой Грифа будет вьючным, чем станет конём столь презренного человека», — сказал тогда Вандегриф и отправился взваливать на спину своего верного четвероногого товарища красную палатку и остальные вещи. А Ломпатри всё это время сидел и смотрел на свежую могилку. Никто так и не узнал, о чём тогда думал рыцарь, но выглядел он умиротворённо. Неистовство, с которым он обрушился на своего слугу, уступило место почти монашескому спокойствию. Крестьяне перешёптывались, гадая, что решит их командир. Опасались, что сейчас рыцарь бросит их и кинется в погоню за важным для него царским указом. Или же направит в погоню за конокрадами весь отряд. Но когда Ломпатри встал, он переговорил с Мотом и Навоем о грядущем переходе через лес к руинам, где обосновались какие-то «мирные люди», как назвал их давеча Кер. Решению командира следовать изначальному плану удивился даже Вандегриф.
К четырём часам компания вышла из березняка. Лучи крадущегося над горизонтом солнца начинали тускнеть, от неба веяло безоблачной прохладой, а мягкие тени разрастались, накрывая низину, в центре которой виднелись обветшалые белокаменные строения. Одно из них в самом центре отличалось своим размером: крупный белый дом, потерявший один угол — белые булыжники осыпались вниз и давно превратились в поросший мхом и травою холмик. На крыше массивного строения колосилась сухая жёлтая трава и одно тоненькое деревце. Отсюда ввысь возносилась и башня с основанием из тех же древних белых булыжников и с деревянной надстройкой, которую смастерили недавно. Над башней кружили голуби — скорее всего там стояли их клетки. Притаившись за оголевшими ивами, рыцари некоторое время наблюдали — не происходит ли чего необычного. Из труб двух маленьких домиков шёл белый дымок, он поднимался ввысь расширяющимся столбом, тающим на фоне холодного неба. Если кто и находился в этом поселении, то наружу носу не казал.
