Участковый - Лукьяненко Сергей Васильевич (читать книги без регистрации полные .txt) 📗

Долгие годы я подбирал ритмовки и созвучия, формируя суггестивный [10] подход к потребителю, но… Бывает так, что одна мелодия на целый день привязывается десятку людей. А бывает – не привязывается. Или не десятку. Или не на целый день. Или не одна. Как бы я ни анализировал, как бы ни структурировал, как бы ни старался писать оригинальные мелодии, которые бы понравились всем, обязательно на один восторженный отзыв приходилось два-три негативных. И реакция Алены средь прочих была еще довольно мягкой… Хех, «мяхше»!.. Чем больше я пытался воздействовать на психику слушателя посредством каносуггестии [11], тем больше противников собственного творчества обнаруживал в итоге.

Доходило до смешного! Мой старый добрый друг, режиссер-постановщик в томском студенческом театре, видя, какие трудности (в том числе и финансовые) я испытываю, поддержки ради предложил мне написать легкую, запоминающуюся, зовущую на трудовой подвиг мелодию для его спектакля о хлеборобах. Казалось бы, чего проще? Что может быть примитивнее музычки для аудитории, состоящей преимущественно из работяг и студентов? Труппе понравилось безоговорочно. Режиссер рискнул единственный раз. После шквала звонков разъяренных зрителей в администрацию театра и нескольких писем в горком он виновато произнес что-то типа «старик-это-не-то-что-мы-ожидали» и исчез. Похоже, навсегда.

Вот Алена сказала: «Напрашивается переход в ре минор». А моей задачей было как раз обратное – поразить слушателя тогда, когда он этого не ждет. И убедить, что только так – лучше.

На Алену мои убеждения не подействовали. Как и на многих других, кто удостоился чести прослушать «Седьмого комиссара». Не подействовали… А вот ее вариант никак не отвязывался!!! У меня уже ныли зубы, ломило виски… Впрочем, это, возможно, из-за солнца. Похоже, мне действительно следовало перебраться в тень.

Подняв глаза, я едва не вскрикнул – чуть поодаль стоял древний старик с окровавленным шерстяным кулем в руках и тяжело и хрипло дышал. Мокро, натужно откашлявшись и сплюнув в прокаленную пыль, он крикнул в сторону навеса:

– Фрол Кузьмич! Ты тута, что ли? Аль у Анисьи?

– Ту-ут, – донеслось гулкое, – занят я!

– Ну да, ну да… А у меня беда, Фрол Кузьмич! Лешики, нехристи, ягненка сбили! Чуть живой! Ты уж выручай, Фрол Кузьмич!

Под навесом завозились, на солнце высунулся край голубой панамы.

– Ох, матушки!.. Дела-а… Давно говорил – выдрать Лешиков надобно!

– Делать-то что? – плаксиво вопросил старик, протягивая к панаме руки с окровавленным кулем.

– Ты постой, постой, не торопи! Совсем мозги зажарились, никак не соображу… Петрович, полнолуние не нонче ли?

– Ну!

– Ты вот что, дед, ты не переживай! Вынесешь на луну – оклемается.

– Ну да, ну да… Да как же на луну? Не дотянет до ночи-то!

Панама спряталась под навес, забубнили приглушенно два голоса, затем мужчина в тенниске вынырнул на свет целиком.

– У тебя ж, дед, огород на северной стороне? Ну вот! Прикопай до вечера, а там уж и луна появится, вынесешь тогда.

– Ну да, ну да… Ягненка?

– Ягненка, – убедительно кивнула панама.

– До вечера? Прикопать в огороде?

– Ой я дурак! – схватился за голову мужчина. – Прости, дед! Щас ышшо придумаю чего-нибудь!..

– Да что вы его слушаете? – не вытерпел я. – К ветеринару нужно срочно! Есть ветеринар в селе?

– Ветеринара нету, зоотехник есть, – удивленно обернулся ко мне старик.

– Да это почти одно и то же! Тащите немедленно к нему!

– Так ить… – пуще прежнего опешил дед и указал щетинистым подбородком на панаму: – От же оне!

Я возвел очи горе. Сумасшедший дом, придурок на придурке! Махнул рукой:

– Тогда только на шашлык. Пока не протух заживо.

– Да ты погодь пужать, ми-лай! – степенно вышел из-под навеса механик с газетой в руке. – Здоров будешь, дед! Дай-ка посмотрю твою животину…

Я собирался снова махнуть рукой, да вдруг сообразил: «Волга» моя как стала возле стеночки – так и стоит, а мастер кроссворды разгадывает!

– Уважаемый! – окликнул я его чуть громче, нежели требовалось. – Может, вы лучше мою машину наконец посмотрите?

Он цыкнул правой стороной бороды, глянул, щурясь, на солнце, затем на часы.

– Пять минут тебе ышшо обождать придется!

И принял с рук старика трепыхающееся месиво. Брезгливо отвернувшись, я не стал пока возражать. Пять минут подожду. Троица зашебуршала в двух метрах от меня. То и дело доносилось: «Родниковая? Точно? Теперь пыль сыпь… Лупу вот так держи! Прижигай. Репей, репей подсовывай! Ну-ка, дунь! Да сильнее дунь! Тенью его, тенью…» Маразм. Коллективный. Может, оттолкать машину куда подальше, пока не поздно?

А в голове все крутилась, крутилась мелодия, напетая Аленой. Кажется, она была бесподобна. До безобразия проста и предсказуема, из разряда тех, что мигом подхватываешь… И удивляешься, как это ты сам до такого не додумался…

Внезапно послышалось тонкое блеяние. Встрепенувшись, я через плечо обернулся на звук: по выложенным тропинкой серым от дождей и солнца доскам, ненадолго превращенным в операционный стол, бодро цокал копытами ягненок. Я помотал головой, зажмурился. Наверняка это был другой ягненок. Это обязан быть другой ягненок!!! Тот кровью истекал, у того кость белела на содранном лбу! Но трое местных с таким умилением смотрели на него, что сердце у меня зашлось. Я поднялся и на ватных ногах пошел к «Волге», стараясь не поворачиваться спиной к этим… этим…

– Да-да, хозяин! – кивнул мне механик, добродушно усмехаясь. – Как раз время. Забирай аппарат и… ну, извиняй, коль что не так!

«Он к ней даже не притрагивался! – шумело в голове, пока я трясущимися руками открывал дверцу, а сквозняк взбивал и так вставшие дыбом волосы. – Даже не притрагивался! Не ставил аккумулятор заряжаться, не менял свечи, не зачищал контакты, не вытаскивал предохранители!.. Она не заведется!!!»

Но «Волга» завелась с полоборота. Тем не менее я не сразу тронулся – я в ужасе пялился на приборную панель. Страшно было не то, что у меня заканчивался бензин, а то, что вот эта самая лампочка стояночного тормоза, благополучно и прочно сдохшая через пару дней после покупки машины еще месяц назад, теперь сияла как новая.

Дав по газам, я разнес самодельную, сбитую из трех досок скамейку, подпрыгнул на какой-то внушительной железяке, процарапал бок о тоскливый остов комбайна – и вырвался с мехучастка на улицу! Возле конторы с развевающимся над крышей флагом и кумачовым транспарантом над входом, перекрывая мне ближайший путь к трассе, стоял знакомый трактор с прицепом-тележкой. Недолго думая – вернее, вообще не думая, – я вывернул руль в противоположную сторону. Залитая тяжелым солнцем деревенская улица была пуста, если не считать копошащихся в пыли кур. Заполошно колотя крыльями, они прыскали в стороны буквально из-под колес, но, кажется, я не стал виновником гибели ни одной из них. Промчавшись с километр, я наконец выдохнул и сбавил скорость. Чего я, в самом деле? Тихая, мирная деревня, погони за мною не наблюдается. Сейчас миную те дома – и!..

Вдоль улицы с сетчатой авоськой в руке шла Алена.

Ругаясь на себя последними словами, я пристроился рядом с ней, опустил стекло. Глянула коротко, спрятала глаза. Потом хихикнула, доверчиво продемонстрировала пустую авоську:

– За хлебом пошла, дура, а мага?зин закрыт уже. Я, знаете, об чем думала? Бабка рассказывала. Мой дед в этом годе на посевной был. Ну, она ему завсегда обед наготовит, компоту холодного из подпола поднимет. Стол накроет – сама встречает. А тут наварила щей, стоят они в печи, томятся. Подняла компот – а крышка-то и вздута! Ну, она второй раз в подпол, а спорченную-то банку на лавке оставила. А старенька же – пока спустилась, пока развернулась в подполе-то… Долго ли, коротко ли – дед уже обедать пришел. А на столе – только хлеба краюха да банка на лавке. Ему б заслонку отодвинуть да в печь заглянуть, да как же ему к заслонке-то докоснуться? Вдруг тетенькой станет? – Мотнула барашковой челкой, засмеялась. – Он компот забродивший-то и навернул с краюхой. И что? После обеда такого сел на трактор – да и разнес до самого тла сарай бригадира Панькова. – Она остановилась, посмотрела прямо в глаза. – А надо было всего лишь отодвинуть заслонку.