Еретик - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич (читаем книги бесплатно .txt) 📗
– Но я и не рассчитывал на то, что вы станете за меня заступаться.
– Вы действительно решили, что я оставлю на произвол судьбы своего вассала? За кого вы меня принимаете, барон? Или вы думаете, что только вы способны рисковать своей жизнью ради спасения жизней своих вассалов? А может, вы думаете, что текст моей присяги как рыцаря Английской короны чем-то отличался от текста вашей присяги?
– Простите меня, милорд.
– Полноте, барон. Идите. И помните: у вас есть время только до утра. Утром я сообщу о вашем решении королю.
– Последний вопрос, милорд.
– Говорите.
– Я могу снять с укреплений моих людей?
– Можете оставить только посты на стенах и у ворот, остальными распоряжайтесь по своему усмотрению.
– Благодарю вас, милорд.
Караван двигался очень медленно. Скорость передвижения была ниже скорости пешехода. Оно и понятно: лошади и быки едва волокли груженные доверху повозки, на которых с возможным удобством были устроены и раненые французские воины, бывшие дружинники барона д’Ардре. Рядом с ними брели понурые и усталые люди. Чуть в стороне гнали скотину. Вокруг с деловым видом сновали всадники, которые то ли охраняли караван от нападения, то ли следили за тем, чтобы люди из каравана не разбежались. Иными словами, караван представлял собой захваченный в набеге полон – а чем еще он мог быть? Барон Кроусмарш перегонял в свои владения свою военную добычу.
Воспользовавшись тем, что у него было несколько часов, Андрей объехал поселения арендаторов, где не скупясь закупил весь транспорт. Конечно, крестьяне могли и отказаться продавать свое имущество, да вот только прикинув, что цена как минимум в полтора раза превышает стоимость и повозок, и тягловых животных, решили все же продавать. Тем более что крестьяне, продавшие свои повозки барону еще до боя с их бывшим бароном, уже успели закупить и новых лошадей, и смастерить новые повозки, при этом оставшись в значительном барыше. Так что когда барон среди ночи, собрав жителей, предложил арендаторам продать свой транспорт, эти были первыми, что решили вновь нажиться на столь эксцентричном рыцаре.
Теперь Андрей уводил с войны, обернувшейся для него столь прибыльным делом, самое дорогое: более трех сотен мужчин, женщин, детей и стариков. Конечно, ценность последних была под вопросом, но оставить одних стариков было равносильно тому, чтобы обречь их на смерть, а это, как говорится, плохая реклама. Да, в экономическом плане это было невыгодно, но в морально-психологическом ценность этого поступка переоценить было трудно. Это в том, оставленном Андреем мире нередки были случаи, когда стариков чуть не выбрасывали на помойку, и таким удивить окружающих было трудно. Здесь такого не встретишь. Даже в голодные годы, когда продуктов вовсе не оставалось, стариков никогда не обделяли едой. Другое дело, что старики сами отрывали от себя последние крохи и отдавали их внукам, но делали это строго втайне от своих детей, угасали и уходили из жизни, выполнив свой последний долг перед своими потомками. Но чтобы обделить старика специально, руководствуясь даже желанием отдать больший кусок своим детям, – такого не было. Не те люди. Да, Андрей фактически вешал себе на шею бесполезный груз, но этот поступок должен был о многом сказать тем, кто теперь фактически ему принадлежал. Да и не мог он объективно поступить иначе: он так и не смог примкнуть к тому стаду, которое, позабыв обо всем, фактически поклонялось только зеленому богу Федеральной резервной системы США.
Переход дался тяжело. Люди были изнурены, хотя караван и двигался очень медленно, проходя в день едва ли пять-шесть миль, но тем не менее походная жизнь – это не прогулка перед сном.
Пограничное встретило своего барона ликованием, полоняне же восприняли поначалу это по-иному. А как они должны были воспринять воцарившуюся радость, если сами являлись лишь частью добычи, которую с таким ликованием сейчас встречали люди? Только позже, когда людей разобрали по домам, чтобы дать им отдохнуть, перевести дух и привести себя в порядок, им стало ясно, что радовались люди вовсе не полону, а именно возвращению барона, о тяжелом ранении которого все уже знали, и просто обрадовались, когда он въехал в село, самостоятельно восседая на своем коне, хоть и с перевязанной рукой, но все же со здоровым румянцем на лице.
Известно стало новым кабальным и о том, что сейчас спешно строились для них новые дома, ничем не уступавшие тем хоромам, в которые их привели местные жители. О том, что кабальные также жили весьма неплохо, а даже и куда лучше, нежели свободные арендаторы в других землях. Другое дело, что они все едино оставались кабальными, но небывалое дело: те, кто хорошо трудился, имели все шансы обрести свободу, и такие были – немного, но были. Одним словом, в конце тяжелого перехода, полного неизвестности, их ждали приятные вести – их новый хозяин был человеком строгим, но справедливым и заботливым.
Едва соскочив с коня посреди площади перед церковью, Андрей тут же попал в объятия жены. Увидев Анну, которая, будучи в интересном положении, преодолела неблизкий путь, чтобы встретить своего мужа, Андрей даже и не знал, радоваться этому обстоятельству или строго указать супруге на недопустимость подобного поведения.
– Анна…
– Все знаю. Виновата. Извини, больше не буду. Я просто по тебе соскучилась.
– Бог мой, я тоже по тебе скучал. Но нельзя же… – Не договорив, он осекся и опустил взгляд на свою руку, безвольно висящую на перевязи, к которой были прикованы вдруг наполнившиеся слезами глаза жены. – Вот так вот. Будешь ли ты теперь любить калеку? – попытался он пошутить.
– Дурак. Боже, какой же ты дурак. – Она сделала шаг к мужу и наконец, уткнувшись в его грудь, закованную в доспехи, разразилась плачем.
– Ну, это… Анна, люди вокруг.
– Ну и пусть.
– Ну, хватит. Вот проржавеют доспехи – потом замучаюсь их отчищать.
– Яков отчистит, – сквозь слезы парировала она.
– Забыла. Он сам ранен. – Андрей вдруг почувствовал, что ему и самому говорить трудно, так как к горлу подступил твердый комок, который никак не хотел уходить, сколько он ни сглатывал его. – Дети-то где?
– Здесь где-то, с деревенскими мальчишками убежали играть. Староста сказал, что за ними обязательно присмотрят. – Да, с этим ничего не поделаешь, сорванцы были еще теми непоседами, и Андрей не собирался ограничивать их. Чтобы стать хорошими хозяевами, нужно все самим облазить да шишек набить, а чтобы в людях видеть людей, а не быдло, нужно общаться с ними с самого детства.
Наконец им удалось совладать с собой и успокоиться. Оторвавшись от жены, он взглянул на остальных встречающих, которые деликатно стояли в сторонке, пока происходила сцена встречи.
Падре Патрик стоял рядом с падре Иоанном и с умилением наблюдал за сценой встречи своих прихожан. При этом его взор был сосредоточен не только на Андрее и Анне, но и на остальных дружинниках, которых также встречали домашние, – разумеется, тех, кто обзавелся семьями. Были здесь и несколько овдовевших женщин – что и говорить, поход без потерь не обошелся.
Оторвавшись от жены, Андрей, по уже заведенному обычаю, повинился перед вдовами за то, что не уберег кормильцев. Повинился искренне, от чистого сердца. Конечно, это уже вошло в обычай, да только отношение у Андрея было вовсе не обыденным, потому что он искренне сожалел и оплакивал каждую потерю. Перед этими же женщинами он и вовсе считал себя особо виноватым. Ведь не было острой надобности в этом походе, хотя, с другой стороны, как ни тренируйся, а боевой опыт – он нужен, а как его получить, не потеряв соратников? Не знал он иного пути, он и себя не жалел и за спинами не прятался. Рука, покоящаяся на перевязи, явственно указывала на это тем, кто остался без кормильцев, – вот только брошенными они не будут, в этом Андрей дал себе клятву и был намерен сдержать слово, данное самому себе, а обмануть себя куда труднее, чем окружающих.
Прошли в церковь, падре Патрик провел панихиду по павшим воинам. Отслужил службу и во здравие вернувшихся из похода воинов. На службу набилась полная церковь, хотя и не воскресенье, и время было горячим: урожай на полях еще не весь сжат, но люди оставили на время дела. Всем места не хватило, так как народу прибыло, – те, кто не уместился в церкви, стояли плотной толпой перед нею.
