Адептус Механикус: Омнибус (ЛП) - Абнетт Дэн (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
Один из легендарных ковчегов Механикус.
Погребённый в стальном фундаменте его мира-кузни тысячи лет.
Говорили, что существует всего лишь несколько таких невероятных судов, и обнаружение неповреждённого было чудом, соперничающим с нахождением полностью функционирующей системы СШК. Ни один из восстановленных блоков данных так и не смог идентифицировать корабль, и это обстоятельство изумило Котова, ибо центральным догматом Механикус было никогда и ничего не удалять. Получалось, что фактически корабль раньше просто не существовал. Сначала Котов решил, что давно умерший экипаж каким-то образом сумел посадить неповреждённым огромный космический левиафан на поверхность планеты, а затем встроил его в металлический слой.
Только когда исследовали большую часть судна, Котов наконец-то понял правду.
Ковчег оказался незавершённым.
Часть корабля требовалось достроить и его никогда не запускали. По неизвестным причинам создатели остановили проект на заключительных этапах и просто включили существующую структуру в увеличивавшийся запутанный клубок промышленности планеты. О судне забыли, и его залы технологических чудес и великих амбиций поглотил развивающийся мир-кузня, не оставив ни одного видимого намёка на первоначальное происхождение.
И так продолжалось многие тысячелетия, пока воля Омниссии не вернула его к свету. Котову нравилось думать, что корабль хотел, чтобы его нашли, что он мечтал о путешествии к звёздам и исполнению цели, ради которой его создали.
Архимагосу потребовалось три века, чтобы демонтировать сооружения, возведённые на погребённом корпусе, и ещё два, чтобы осторожно поднять его в космос при помощи флота подъёмников и гравитационных стабилизаторов. Незавершённые части ковчега достроили на орбитальных платформах, разобранные комплектующие трёх системных мониторов обеспечили необходимые стальные конструкции и недостающие элементы технологий.
Его верфи обладали опытом и нужными схемами СШК, чтобы подготовить корабль к запуску, но возрождение бездействовавшего духа-машины — совсем другое дело. Он проспал века, словно забытый реликт, и Котов знал, что должен напомнить ему о древнем долге продолжить поиск знаний.
Архимагос общался с умирающими мирами-кузнями, успокаивал непокорных титанов и очищал повреждённые инфомашины от исходного скрапкода, но древний дух “Сперанцы” почти уничтожил его. Несмотря на огромный риск для разума, он потянул спящую душу ковчега к жизни, раздувая яркую искру Омниссии, которая лежит в сердце каждой машины, в жгучее пламя восторженного света.
Но столь бурное рождение стоило дорого, все новорождённые боятся покидать место своего одиночества, где они пережили эпохи. Подобно раненому зверю ковчег прокричал мучительный шквал архаичного кода, захлестнув все био-нейронные сети Паламара. Машинные крики перегрузили тщательно сбалансированные регуляторные сети мира-кузни и в мгновение ока превратили планету в руины. Сотни активных зон реакторов за долю секунды достигли критической массы, и последующие взрывы опустошили целые континенты. Невосстановимые библиотеки обратились в пепел, расплавленный шлак или воющие куски кода. Миллионы танков, боевых машин и техники, отчаянно необходимые для бесконечных войн человечества, оказались потеряны в радиоактивном адском шторме.
К тому времени как гнев родившейся “Сперанцы” спал, всё живое на поверхности планеты было мертво, а все уцелевшие кузни получили такую дозу облучения, что можно было забыть об их восстановлении. В производственных десятинах Котова появилась зияющая брешь. И всё же потеря целого мира-кузни оказалась всего лишь небольшой жертвой, потому что древний космический корабль вспомнил себя и свою великолепную функцию. Хотя несколько нижних палуб пропитала загрязнённая пыль, поднятая планетарными радиационными штормами, большинство конструкций избежали сильных повреждений.
Освободив корабль от родной планеты, Котов назвал его “Сперанца”, что означало “надежда” на одном из забытых языков Старой Земли. Ковчегу понравилось имя, и архимагос с отеческой гордостью наблюдал, как необъятный дух-машина вливался в судно, учась и развиваясь с каждым циклом роста.
Разум “Сперанцы” быстро стал единой взаимосвязанной сущностью, которая поглотила духи всех машин, составлявших её великолепнейшую структуру. Даже грандиозные инфомашины Адамантиевого Кивория оказались всего лишь песчинками в её колоссальном разумном пространстве, коллективном разуме в самом чистом значении этого слова. Знания разделялись, как только попадали в сердце “Сперанцы” и не существовало никакой более чистой формы мысли.
Даже просто смотреть на столь прекрасные накопленные данные означало находиться в присутствии Омниссии.
Заправляя плазменные двигатели Авреем думал, что занимается самым неблагодарным делом в своей жизни, но уборка дренажных камер от побочных продуктов сгорания превзошла даже это. Каждые десять часов двигатели выделяли вулканическую смесь из плазменной золы, токсичных химических осадков и остаточных тяжёлых металлов, сгоревших на внутреннем покрытии двигателей.
Всё это вываливали из нижних приводных цилиндров в арочные перерабатывающие залы, которые располагались под камерами сгорания, гигантские открытые площадки с чёрными стенами, шептавшими тусклый синий призрачный код, казавшийся Авреему отражённым светом мостика. Гладкие, острые, как бритва отходы лежали большими дюнами рефлектированных серых осколков, большую их часть ждала переработка для использования где-нибудь в другом месте судна. Перерабатывающие залы задыхались от ядовитых химикатов, едких осадков, огнеопасных паров и жгучих туманов. Огромные бульдозеры с вулканизированными колёсами, дымившими от коррозийных эффектов выбросов двигателя, с трудом продвигались по колеблющимся кучам отходов, сгребая их в громадные кузова громыхавших грузовиков.
Сразу за бульдозерами следовали крепостные в изношенных комбинезонах, которые, пожалуй, ещё примархов помнили молодыми, они двигались неровными рядами, как солдаты на каком-то архаичном поле битвы. Первая волна с трудом удерживала длинные напорные шланги, из которых в пол била кипящая вода, в то время как вторая с широкими лопатами и скребками подбирала все обломки измельчённых материалов.
Ничто не пропадало впустую, а мерцающая пелена зеркальной пыли, искрившая в воздухе, забивала воздухоочистители и гарантировала, что каждый несчастный на следующий день откашляет стёртую пищеводную ткань. Спустя всего день в перерабатывающих залах Авреем заметил, что руки и лицо покрылись волнистым слоем струпных волдырей. Все, кто работал на переработке в тот день, получили шрамы, но никого, казалось, это не волновало. Глаза Авреема жгли химические раздражители и гранулированная пыль, попавшие в складки кожи вокруг глаз, и он плакал тонкими кровавыми ручейками.
В искусственных сумерках нижних трюмов дни и ночи стали неразличимыми, постоянно менявшиеся жестокие требовательные задачи, похоже, были специально рассчитаны, чтобы лишить время смысла. Грудь Авреема болела, на руках и ногах появились волдыри и царапины, волосы заметно поседели, а дёсны кровоточили. Их существование превратилось в однообразный неблагодарный труд, и лишилось всего, ради чего стоило жить. Каждый день стирал их человечность, пока они не стали немногим больше, чем органическими автоматонами. Этого оказалось достаточно, чтобы сломать дух даже самого непокорного крепостного. С каждым прошедшим днём недовольство становилось всё меньше и меньше, сопротивление вытравили безжалостной тяжёлой работой и бесконечным ужасом ежедневных норм.
Авреем чувствовал, что угасает и прижал руку к карману, который он пришил к спецовке, где хранил карточку Или и Зеры. Мысль, что скоро он присоединится к ним — вот единственное, что не давало опустить руки и поддерживало, пока Император, наконец, не заберёт его в Своё царство. Койн влачил немногим лучшее существование, проводя смены в угрюмой тишине, а редкое время отдыха, свернувшись в позу эмбриона на металлической койке.
