Метка - Бродвей Элис (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
– Это Леора, она проходит у меня практику, вы позволите ей остаться с нами? Женщина смотрит на меня блестящими, покрасневшими от бесконечных слёз глазами и, помедлив, отвечает:
– Хорошо, пусть остаётся.
Обель разговаривает с женщиной, и я слышу в её голосе глубокую печаль. Она рассказывает, что её малыш умер и она хотела бы иметь знак у корней семейного древа на памятью его короткой жизни.
Обель кивает, видимо собираясь отойти от собственного правила и сделать рисунок без дальнейших раздумий. Женщина садится на табурет, принимая удобную позу для татуирования. Я помогаю ей приподнять блузку. Мельком вижу сморщенную кожу её живота с ярко-алыми полосками растяжек. У корней семейного древа уже лежат два опавших листочка – коричневые, полуистлевшие, они так не похожи на яркую зелень других листьев древа. Груди женщины полны молока, но ребёнку оно больше не нужно. Я чувствую пустоту в душе женщины, её ярость и горе, слышу стон её сломленного разума:
«Я больше не могу, не могу пойти на это ещё раз!» А неизбывное желание шепчет: «Но я должна, так надо». Женщина смотрит на меня – мои глаза наполняются слезами.
– Мне очень жаль… – говорю я, сгорая от стыда за острое сочувствие, и надеюсь, что женщина не осудит меня и не подумает, что я её жалею.
Обель, следивший за нами в последние несколько минут, отводит меня в сторону и говорит так, чтобы слышала только я.
– Леора, это работа для тебя, никаких сомнений. Знак должна нанести именно ты.
– Но я не могу! – шепчу я в ответ, глядя Обелю прямо в глаза. – Я никогда не делала ничего подобного!
– Между вами есть связь – этого достаточно… – Обель протягивает мне коробку с перчатками и убедительно добавляет: – Если ты действительно настоящая чернильщица. Чем раньше ты в этом убедишься, тем лучше, ведь так?
Дрожащими руками я беру перчатки, и Обель едва заметно ободряюще мне кивает.
Женщина, мягко улыбаясь, тоже кивает – она согласна.
Я аккуратно раскладываю чистые инструменты, готовлю рабочее место. Достаю чернильную ручку. Лист… листик на память о короткой жизни. Почти не раздумывая, я намечаю на коже женщины контуры знака. И прежде чем коснуться ее инструментом чернильщика, на мгновение замираю. Ручка такая тяжёлая, и я боюсь причинить женщине боль, боюсь оскорбить память такого желанного, но не выжившего малыша неуклюже выполненным знаком.
Надавив на педаль машинки чернильщика, я словно впадаю в транс. Слышу только жужжание аппарата и чувствую эмоции женщины. Рисунок получается словно сам собой. Цвета то смешиваются, то разделяются чёткими линиями. Забыв обо всём, я ощущаю только тепло кожи под пальцами левой руки. Я не создаю этот рисунок – он словно изливается из меня.
Когда жужжание стихает, я возвращаюсь к реальности. Промокаю лишние чернильные капли на рисунке и поднимаю зеркало, показывая женщине получившийся знак.
Она прерывисто вздыхает. Я и сама поражена. Третий листик у подножия семейного древа не похож на остальные два. Третий сияет алым и золотым, даже в смерти напоминая о красоте и надежде на новую жизнь.
– Как прекрасно! Я именно таким и вспоминаю его. Большое вам спасибо, – произносит женщина. По её щекам текут слёзы. Пока я накладываю повязку, она вытирает глаза молочно-белым платком. А потом начинает говорить, и слова льются из неё неукротимым потоком.
– Спасибо, большое спасибо вам обоим! Я не знала, идти или нет. Муж говорит, надо просто забыть. Малыш прожил всего два дня, и вы знаете, мы не должны… – Вытирая мокрое от слёз лицо, женщина продолжает: – Но я рада, что пришла к вам. Вы увидели самое главное, заглянули мне в душу. Спасибо.
Лицо Обеля неподвижно, лишь глаза сияют сочувствием и пониманием.
Женщина расплачивается и уходит, плотно запахнув плащ. У меня кружится голова, я едва могу говорить.
– Обель, это было что-то необыкновенное. Что произошло? Можно подумать, это она водила моей рукой, как будто… как будто это не я сделала знак.
В ответ Обель широко улыбается:
– Я знал, Леора, я чувствовал! Ты прирождённая чернильщица. – Внезапно посерьёзнев, он просит: – Только… не надо никому рассказывать о наших сегодняшних клиентах. Считай это требованием конфиденциальности.
Я согласно киваю. Когда чуть позже я вытряхиваю корзину с бумагами, мне под ноги падает клочок бумаги, который та женщина дала Обелю. На рисунке изображено перо.
Перо – это символ пустых. Но женщина выглядела обыкновенной, просто убитой горем.
В следующее мгновение меня словно окатывает ледяной волной. Если малыш умер, прожив всего два дня, у него не могло быть знака рождения. Дети, умершие до получения официального знака рождения, считаются пустыми.
И что мне теперь делать? Мой первый знак – и я нарушила закон, а мой наставник не только позволил мне, но чуть ли не заставил это сделать.
Я только что нанесла знак памяти о ребёнке, который должен быть предан забвению.
Глава девятнадцатая
Домой я прихожу первая, мамы ещё нет. Открываю альбом и рисую знак, который нанесла в первый раз другому человеку. На бумаге это лишь сносное изображение листа, но на коже той женщины он выглядел живым, настоящим. Я и горда, что моя первая работа получилась гак хорошо, и холодею от ужаса при мысли, что может выясниться, в честь кого нанесён этот знак. Прикрыв глаза, пытаюсь вспомнить, что это значит – разделить с другим человеком его чувства, тревоги, беспокойство, и не могу удержаться от улыбки. Лицо той женщины навсегда останется в моей памяти, и я искренне желаю ей счастья, хоть и не должна этого делать.
Ставлю курицу в духовку, чищу и режу овощи. Ещё совсем не поздно, и мне отчаянно хочется поделиться с кем-нибудь новостями, пока не вернулась мама. Нацарапав записку с обещанием вернуться до того, как курица подгорит, подхватываю сумку и спешу к Верити.
Подруга ещё на практике, но Джулия дома, и мы с ней уютно устраиваемся за кухонным столом. Женщина, которой я нарисовала листок, занимает все мои мысли, и, не удержавшись, я расспрашиваю Джулию о её работе в больнице. Мама Верити – акушерка, она присматривает за младенцами и в те минуты, когда их отмечают знаками рождения. Наверное, это поразительно – видеть, как дети получают самые первые в жизни знаки. Делюсь этими мыслями с Джулией, и она задумчиво смотрит на меня, заправляя за ухо недлинную, тронутую сединой прядь.
– Ты права, Леора, эти мгновения могут быть удивительными, – с усталой улыбкой произносит Джулия.
Другой вопрос – о матерях, чьи дети не успевают получить знак рождения – уже готов сорваться с моих губ, но тут хлопает дверь, и вбегает Верити. Она обнимает меня, не давая встать, и бросает сумку прямо на стол.
– Какой сюрприз! Моя любимая чернильщица! Ты не представляешь, как мне все завидуют! Только потому, что моя подруга – настоящая чернильщица. Как я тебе благодарна! Такое ощущение, словно я хожу на эту работу не два дня, а куда дольше. Уф-ф! Устала…
Слушая поток слов Верити, невозможно не улыбнуться. Джулия пытается пристроить сумку Верити на крючок у двери, но там совсем нет места, и сумка шлёпается на пол. Оставив её лежать под вешалкой, Джулия со вздохом поворачивается к Верити и целует её в щёку.
– Пойду прилягу: дежурство выдалось трудное, а вы пока поболтайте. Скоро придёт Себ. Откроете ему, хорошо? Чтобы не тревожить Джулию, мы остаёмся за кухонным столом, вместо того чтобы перебраться в комнату Верити, как обычно. Пошарив в кухонном шкафчике, Верити обнаруживает в одной из жестянок с разноцветными крышками остатки пирога. Приспособив крышку вместо тарелки, мы режем пирог ломтиками и уминаем его, посыпая крошками стол.
– Значит, у тебя всё в порядке? – уточняет Верити с набитым ртом.
– Мне очень, очень нравится, Ветти! Наставник, конечно, не сахар, строгий, но вроде считает, что из меня выйдет толк. Спорим, ни за что не угадаешь, кто проходит практику у чернильщика вместе со мной? – Глаза Верити округляются, словно ей не терпится задать вопрос, и она торопливо дожёвывает пирог. Я держу паузу для пущего эффекта. – Карл Новак. Как тебе такой поворот? – Верити от неожиданности чихает, крошки летят у неё изо рта по всей кухне. – Он меня уже достал, – мрачно добавляю я.
