Последние часы. Книга III. Терновая цепь - Клэр Кассандра (читать книги без сокращений txt, fb2) 📗
– Но тогда Джеймс… и мама…
– Вот именно, – подхватил Уилл. – Теперь ты понимаешь, что Конклав ни в коем случае не должен узнать об этом деле.
– И поэтому я остаюсь проблемой, – напомнил Джесс. – Я имею в виду мое возвращение в мир Сумеречных охотников – в той или иной роли.
– Нет, – возразила Люси. – Мы что-нибудь придумаем…
– Джесс Блэкторн, – произнес Малкольм, – сын Татьяны, юноша из рода Блэкторнов, который, как всем известно, умер, не может вернуться в общество Сумеречных охотников, по крайней мере, в Лондоне.
Люси в отчаянии озиралась по сторонам; на лице Джесса появилось отрешенное выражение человека, смирившегося с судьбой.
Магнус прищурился.
– Малкольм, – заговорил он, – я чувствую, что ты пытаешься нам что-то сообщить.
– Джесс Блэкторн не может присоединиться к лондонскому Анклаву, – продолжал Малкольм. – Но… благодаря моей прошлой близости с их семьей, а также проведенным мною изысканиям, мне больше остальных известно о роде Блэкторнов. Если я сумею найти способ вернуть Джесса в общество Сумеречных охотников так, чтобы ни у кого не возникло подозрений… можем ли мы после этого считать, что дело улажено, и вы оставите меня в покое?
Уилл долго смотрел на Люси. Потом сказал:
– Договорились.
Люси с облегчением вздохнула и прикрыла глаза. Уилл ткнул пальцем в сторону Малкольма.
– Даю вам время до завтрашнего утра.
5. Темные тайны
Джеймс не мог расслабиться. Впервые за пять дней он ночевал в отдельной комнате; больше не было необходимости терпеть отцовский храп или кошмарный запах от курительной трубки Магнуса. Но несмотря на то что события последней недели и поиски Люси совершенно лишили его сил, он продолжал лежать без сна, разглядывая трещины в потолке и думая о Корделии.
Вчера, после заката, зашла речь о ночлеге, и при этом Уилл сумел представить дело так, будто они не вломились в дом Малкольма без приглашения, а явились желанными гостями. Ловко, подумал Джеймс, и только потом ему пришло в голову, что отец уже многие годы успешно руководил Институтом именно благодаря присущим ему такту и любезности.
Коттедж оказался довольно просторным, хотя со стороны здание походило на бедный рыбацкий домик. На втором этаже, по обеим сторонам коридора, располагались спальни, просто обставленные, но чистенькие. Магнус при помощи своих чар перенес багаж из кареты в дом, и таким образом вопрос был решен.
Когда Джеймс остался один, мысли о Корделии вернулись. Он-то думал, что все эти дни тосковал по ней, что терзался сожалениями. Но сейчас он осознал, что постоянное присутствие отца и Магнуса и цель, на которой необходимо было сосредоточиться, притупляли чувства; и лишь когда проблема была решена, он начал представлять себе, что такое настоящая боль. Теперь он понимал, почему поэты проклинали страсть, несбыточные мечты и сердечные страдания. Фальшивая любовь, которую он якобы испытывал к Грейс, не могла сравниться с этим. Когда он находился во власти чар браслета, разум говорил, что его сердце разбито, но он не чувствовал этого, не чувствовал боли, причиняемой осколками разбитых надежд, которые сейчас вонзались в грудь, подобно острым кускам стекла.
Ему вспомнились строки из Данте: «Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастии» [19]. Оказывается, до сих пор эти слова были для него пустым звуком. Смех Корделии, прикосновение руки во время танца, сосредоточенный взгляд, устремленный на шахматную доску, фигура из слоновой кости в ее руке, ее лицо во время бракосочетания, золотое платье, золотые украшения – все эти воспоминания лишь усиливали его отчаяние. Он боялся, что Корделию оскорбят его оправдания, объяснения, что он был не в себе и подчинялся чужой воле, уверения в том, что он никогда не любил Грейс. Но он не мог оставить все как есть, он должен был объясниться. Он знал, что это его единственная надежда, что в противном случае он будет обречен на жизнь без нее.
«Следи за дыханием», – приказал он себе. Сейчас он был благодарен Джему за уроки, полученные в детстве и ранней юности; он долго практиковался в умении контролировать себя, учился подавлять ненужные эмоции и страхи. Лишь благодаря многолетним тренировкам он не сломался, не впал в истерику, не лишился рассудка после несчастья, обрушившегося на него.
Как же получилось, что он ничего не заметил? Письмо Мэтью лежало в кармане пиджака – измятое, потрепанное. Он перечитывал его, наверное, сотню раз – оно поразило его, как молния. Джеймс даже не догадывался о чувствах Мэтью и до сих пор не знал, что именно испытывает Корделия к нему самому или к его другу. Как он мог быть таким слепцом? Джеймс знал, что частично в этом виноват браслет, и все-таки… Вот, например, несколько часов назад, в гостиной, он заметил, как Люси смотрит на Джесса, и догадался, что она уже давно влюблена в этого незнакомого юношу. А он, Джеймс, до недавнего времени не имел ни малейшего понятия о том, что происходит в душе его родной сестры, парабатая и жены. Оказывается, он вовсе не знал своих близких.
Шерстяное одеяло превратилось в жгут, простыни сбились. Джеймс отбросил тряпки и поднялся. В окно проникал яркий свет луны, и он без труда нашел пиджак, висевший на крючке. В кармане все еще лежали серые лайковые перчатки Корделии. Он вытащил одну, провел указательным пальцем по вышитым узорам в виде листьев. Джеймс видел, как она сидит, опираясь подбородком на руку, затянутую в эту перчатку, – видел ее лицо, блестящие глаза, черные, бездонные. Вот она оборачивается и смотрит на Мэтью; ее рот слегка приоткрыт, щеки порозовели. Он испытывал острую боль, словно резал себе ладонь острым кинжалом; он понимал, что напрасно терзает сам себя, – но не мог остановиться.
Вдруг его внимание привлекло какое-то движение. Прямоугольник серебристого лунного света, лежавший на полу, пересекла тень. Джеймс сунул перчатку обратно в карман и шагнул к окну. Из его спальни открывался вид на острые скалы Церковного утеса – причудливые каменные уступы, изъеденные непогодой, спускались к черной воде.
На самом краю обрыва, там, где камни были покрыты слоем льда, виднелась какая-то фигура, высокая, стройная, облаченная в белый плащ… нет, не белый. Джеймс разглядел рясу цвета пергамента, черные руны на подоле и краях рукавов.
Джем.
Он знал, что это его дядя. Кто еще это мог быть? Но что он здесь делает? Джеймс не призывал его. Если бы Джем хотел дать знать о своем появлении, он наверняка постучал бы в дверь, разбудил всех. Джеймс, стараясь производить как можно меньше шума, снял с вешалки пальто, нашел ботинки и спустился на первый этаж.
Когда он открыл дверь и шагнул за порог, на него обрушилась стена холодного воздуха. Снег прекратился, но ночь была морозной, и ему казалось, что он вдыхает микроскопические колючие льдинки.
К тому времени, как он обогнул дом и добрался до утеса, у юноши уже слезились от холода глаза. Джем был одет лишь в тонкую рясу, на нем не было ни перчаток, ни головного убора, однако на Безмолвных Братьев не действовали ни жара, ни холод. Когда Джеймс приблизился, он поднял голову, но ничего не сказал; видимо, дяде было достаточно, что они вдвоем стоят и смотрят на море.
– Ты нас искал? – заговорил Джеймс. – Я думал, матушка сказала тебе, куда мы поехали.
«Я не обращался к ней, в этом не было нужды. Твой отец отправил мне письмо в ту ночь, когда вы покинули Лондон, – услышал он ответ Джема. – Мне необходимо срочно переговорить с тобой, я не мог ждать твоего возвращения».
