Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
– Насчет богов спорить с тобой не стану, самодовольный ты сукин сын, – выдавил Дункан.
В тот день он мог сидеть, хотя и был привязан ремнями к поднятой спинке складной койки. Его ложе стояло по другую сторону столика, напротив Тан’элКота. Сквозь редкие седые космы бились, бугрились на черепе вены. Глаза закатывались поминутно, руки непроизвольно подергивались, из уголка рта стекала струйка пенистой слюны…. и все же Дункан оставался в сознании.
Споры о политической философии оставались единственным, что привлекало его внимание. Даже тогда. Прежде чем аутоиммунное расстройство, пожиравшее его мозг клетка за клеткой, начало проявляться, Дункан Майклсон был профессором социальной антропологии, филологом, специалистом по культурам Поднебесья. Он всегда любил споры, даже больше, наверное, чем своих близких.
Он едва не погиб в немом блоке соцлагеря имени Бьюкенена по приговору в антиправительственной деятельности. Причина была проста: он так и не научился вовремя затыкать себе рот.
Хэри никогда не удавалось его переспорить. Он не был склонен к борьбе фантазий за обеденным столом. Хэри всегда был слишком занят тем, чтобы выжить в реальном мире, чтобы тратить время, размышляя, каким этот мир должен быть. Порой он неделями не мог выжать из Дункана членораздельного слова. А вот Тан’элКоту как-то всякий раз удавалось вывести Дункана из той персональной нирваны, где держало старика безумие.
– Плевать на богов, – продолжал Дункан. – Боги тут ни при чем. Важны люди. Важно взаимное уважение .
– Я уважаю то, что уважения достойно, – парировал Тан’элКот. – Требовать уважения, когда оно не заслужено, есть детский каприз. А что в конечном итоге более достойно уважения, нежели служба? Даже твоего идола, Джефферсона, в конечном итоге судят по тому, как достойно он служил своему роду. Цена индивидуализма, его цель – самореализация. Это лишь другое наименование тщеславия. Мы восхищаемся людьми не за то, что они реализовали себя, а за то, сколько блага они принесли при этом человечеству.
– Ха, – отвечал Дункан, утирая подбородок. – Может, самореализация – единственный путь воистину служить человечеству. Может, это такие, как ты, губят его? Когда ты пытаешься служить человечеству, ты превращаешь людей в овец. Пастух тоже желает блага стаду. Но люди овец едят . – Он устремил затуманенный взгляд к Хэри и явственно подмигнул, будто приглашая к столу, к дискуссии, неслышно говоря: «Такие, как ты. Мой сын, хищник».
Тан’элКот промычал нечто, не соглашаясь.
– Овцы, как вид, добились большого успеха. Люди – по крайней мере, в моем мире – нет. Твой индивидуализм неизбежно ведет к появлению людей, которые ставят собственные желания выше блага других людей – многих, а возможно, и блага людей вообще.
– Таких, как Леонардо, Моцарт. Шарлемань. Александр Македонский.
– М-м. Или, – веско произнес Тан’элКот, точно убедился, что завел Дункана в неизбежный логический капкан, – Кейн.
Вот тут Хэри решил, что с таким спором пора завязывать.
– Хватит, – проговорил он, поставив на стол кружку. Слишком решительно – кофе расплескался. – Меняем тему.
– Я не желал нанести обиду… – миролюбиво начал было Тан’элКот.
– Плевать. Я не обиделся. Просто надоело уже слушать.
Дункан словно не слышал; а может, слышал, но решил не обращать внимания.
– Кейн принес много блага множеству людей…
– Сугубо нечаянно, – перебил его Тан’элКот.
– Ты же вроде бы не веришь в случайности?
– Э-эй! – гаркнул Хэри. – Кончайте, оба.
Дункан вяло мотнул головой, пытаясь обернуться к сыну.
– Я пытаюсь тебя прикрыть, Киллер, – пробормотал он дребезжащим голосом.
– Не надо меня защищать, папа, – оборвал его Хэри. – Лучше заткнись.
За катарактой в стариковских глазах сгустилась иная мгла, застилая рассудок от мира.
– Прости… прости…
Этим предрассветным часом те два слова жгли Хэри огнем. Как он мог такое ляпнуть? Как мог вести себя точно мальчишка?
И, как ни обманывай себя, ответ был ему ясен. Тогда рана, возникшая, когда из его жизни был с мясом вырван Кейн, была еще слишком свежа. Он не успел еще приспособиться к неизбежности: ему уже никогда не стать тем человеком. Никогда он не будет так силен. Так уверен в себе.
Так свободен.
Тогда он не понимал, откуда исходит боль. Повторял себе: «Я получил все, о чем мечтал. Я победил, черт! Так в чем, блин, проблема?!» Знал только, что ему все время больно, больно, и оставалось только тупое, животное непонимание и повадки росомахи, страдающей зубной болью.
Вскоре после этого у Дункана отнялся голос. Так даже и не вспомнишь, разговаривали ли они с отцом еще раз.
Хэри долго вглядывался в распечатки таблиц, заставляя себя мало-помалу осмысливать колонки цифр. «Господи, какая гадость», – мелькнуло в голове. Он перетасовал листы, собрал, перетасовал снова, опять разложил на столе. Как ни смотри, жестокая правда была неоспорима.
Он ни черта не понимал в своей работе.
За шесть фискальных лет, что он служил директором сан-францисской Студии, четыре года контора теряла деньги. Шел третий год подряд, и чем дальше, тем хуже. Он принял лучшую Студию на Земле, флагман всей системы «Неограниченных Приключений» – и облажался так, что на плаву ее держали только грузовые тарифы компании «Поднебесье».
«И что это – загадка? – горько подумал он. – Это кого-то удивляет?»
Пост директора – вместе с переводом в касту администраторов – он получил в рамках грандиозной рекламной кампании, прозрачной попытки противостоять катастрофическим последствиям последнего Кейнова Приключения – «Ради любви Пэллес Рил». В результате той истории лишился своего места прежний директор, Артуро Коллберг, а репутация Студий вообще оказалась безнадежна подмочена. На несколько недель Хэри оказался самым популярным человеком на Земле – «Ради любви Пэллес Рил» стало популярнейшим Приключением в истории, поставив рекорд продаж, не побитый и сейчас, семь лет спустя, – и мог бы причинить всей индустрии неисчислимые бедствия. Поэтому его подкупили.
«Это слишком мягко сказано, – подумал Хэри. – Купили меня. Со всеми потрохами купили».
Он заплатил надеждой на мирную жизнь с любимой женщиной. Заплатил возвышением дочери до ранга администратора. Заплатил шансом снова узнать отца. А взамен?
Ему надо было только сидеть и помалкивать.
Один из его новых коллег, директор Студии Санкт-Петербурга, при первой их встрече, через пару недель после возвышения Хэри, выразил это простой максимой: «Самое важное умение, какое может выработать у себя умелый администратор, – умение ничего не делать. Понимать, когда можно ничего делать не надо, гораздо важнее, чем знать, что делать».
Вот так: философская основа под его образ жизни. Будь хорошим мальчиком, не высовывайся, считай дни до пенсии. «Так трусами нас делает раздумье», – вспомнилось Хэри.
У него хватало сил, чтобы пережить один день. Но когда он поднимал голову, то вся жизнь представала перед ним как долгий, мрачный коридор, полный таких же ночей, когда сидишь за рабочим столом в четвертом часу с бетонной уверенностью, что сегодняшний день станет копией вчерашнего и дни будут ползти от завтра к завтра, без конца и края, аминь.
Это если тебе очень повезет.
Аккорд по клавишам вызвал на экран очередное заявление, поданное в социальный суд адвокатами Эвери Шенкс. Когда на Хэри нападала нестерпимая хандра – как сегодня, – он всегда мог заглянуть в растущий архив дела «Бм. Шенкс против адм. Майклсона» и поразмышлять над тем, что случится, если юридический департамент Студии на него плюнет.
Бизнесмен Эвери Шенкс – мать Карла Шенкса, мать Ламорака и глава электрохимического концерна «СинТек» – лично подала иск против Хэри по обвинению в насильственном межкастовом контакте через пару дней после завершения «Ради любви Пэллес Рил», прежде чем Хэри выписали из больницы. Юридический отдел корпорации она использовала словно гончих псов, изнуряя суд бесконечными жалобами. Основой иска служило спорное заявление, что статус Карла Шенкса как профессионала можно считать сугубо формальным в соответствии с его родом деятельности как актера. Законники «СинТек» продолжали настаивать, что в глазах суда Карл должен считаться бизнесменом.
