Снежная королева - Виндж Джоан (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Гундалину чувствовал, как в душе его растет отвращение.
— Именно этого я и ожидал от тебя: ты, разумеется, все затащил в ту же канаву, где валяешься сам, и все измазал в дерьме. Впрочем, ни на что иное ты и не способен. Ты даже понять не в состоянии, что именно разрушаешь и мажешь грязью.
— Откуда тебе знать? — Герне неохотно поднял голову. Гундалину нахмурился.
— Да ведь до тебя никак не доходит, почему я хочу помочь Мун, а не себе самому! Ты не в состоянии почувствовать, что в ней заключено, в этой девочке… — Гундалину закрыл глаза, будто вспоминая. — Да, она заставила меня полюбить ее. Но не нарочно. Она все делает от чистого сердца… в этом-то вся и разница.
Герне с вызовом поднял черную коробочку.
— А как ты думаешь, зачем я собираюсь отдать ей это?
— Из мести.
Герне снова опустил голову и промолчал.
— Ни один клон никогда не был абсолютно точным повторением оригинала. Даже однояйцевые близнецы не бывают совершенно одинаковыми, а ведь они созданы без посредника. Контроль при клонировании далеко не так точен, и самое большее, что можно получить, это не совсем идеальное воссоздание образца.
— Этакую подпорченную копию? — хрипло сказал Герне.
— Да. — Гундалину поджал губы. — Но, может быть, эта «порча» как раз и даст лучший результат — что-то, например, будет утрачено или, наоборот, неожиданно приобретено.
Герне, похоже, обдумывал подобную возможность.
— Может быть, ты и прав… — Он поскреб обросший подбородок. — Если ты так уверен, что Мун — не точная копия Ариенрод, то почему не скажешь ей правду?
Гундалину покачал головой.
— Я пробовал. — Он рассматривал свои запястья, водя по шрамам онемевшими пальцами. — Как я могу сказать ей подобную вещь?
— Неудавшееся самоубийство?.. — вдруг прошептал Герне. Гундалину замер, напрягся и рывком встал на колени. Но потом догадался, что у Герне и в мыслях не было оскорблять его.
— Неужели это она довела тебя до такого? — спросил Герне с самым искренним любопытством и сочувствием, без «всякой издевки. Потом пощелкал подтяжками, словно перебирая струны арфы.
— Нет. — Гундалину покачал головой и снова прислонился к стене. — Она как раз заставила меня поверить, что вполне еще стоит жить. — Он вдруг подумал: как странно, что он рассказывает такие вещи о себе какому-то деклассированному, да еще сидя на полу в борделе. — Я никогда не думал, что в таких условиях можно выжить — безоружному, с поруганной честью… И все же — я выжил, вот он я!.. — У него вырвалось что-то вроде горького смешка. — Обнаженным стою перед лицом Вселенной! И больно это, так больно… но, может быть, только потому, что теперь все мои чувства как бы обострились. — И я все еще не знаю, нравится ли мне это…
— Ничего, еще привыкнешь, — горько сказал Герне. — Знаешь, я раньше никак не мог понять, ну, не доходило до меня — как это, например, вы, технократы, сразу за яд хватаетесь, стоит вам первый пинок в задницу от жизни получить. Тебе бы, например, сто раз уже умереть надо было, если б такая жизнь, как мне, досталась! Тысячу раз!
— Ты прав. — Гундалину охватил смертный холод при мысли о том, что пережил Герне и что он переживает сейчас. — Боги, это ведь куда хуже смерти!
Герне глянул на него с каким-то равнодушным отвращением, с неизбывной ненавистью, свойственной, по крайней мере, половине населения родной планеты Гундалину, но вдруг почувствовал, что у него не хватает душевных сил поддерживать в себе эту ненависть.
— Да, «смерть прежде бесчестья» — привилегия богатых. Как и «живая вода»… — Но никто по-настоящему не властен ни над жизнью, ни над смертью.
— Раньше я думал, что нет ничего важнее моей собственной жизни, и ничто никогда не заставило бы меня понять таких слабаков, как ты, способных от своей жизни добровольно отказаться. Выжить любым способом — вот все, что было для меня важно…
— Было? — Гундалину оперся головой о стену. Языком он рассеянно ощупывал то место во рту, где был выбит зуб. Потом перевел взгляд на спрятанные в металлические клетки ноги Герне, думая о том, сколь горьким символом утраты является этот аппарат, заменяя собой все, что делало Герне в своих и чужих глазах настоящим мужчиной. — Ты ведь знаешь, что тебе вовсе не обязательно оставаться здесь. На Харему твои ноги могут вылечить.
— Через пять лет? — Голос Герне звучал неестественно громко, казалось, он вложил в этот вопрос все «за» и «против», что так долго мучили его. — Ни у кого из моих родных и денег таких не найдется. Я-то уж точно столько не наскребу… У меня не хватает даже на то, чтобы просто убраться с этой проклятой вонючей планеты!
— Обратись к властям. Они так или иначе не намерены оставлять здесь ни одного инопланетянина — кроме тех, кто сам хочет остаться.
— Да, разумеется. — Герне вытащил откуда-то из-под кровати бутылку и стал пить прямо из горлышка, даже не предложив Гундалину. — Ты не представляешь себе, легавый, сколько на мне чудовищных обвинений! Как же я теперь вернусь на Харему? Если же ты думаешь, что я до конца дней своих готов исходить кровавым потом в какой-нибудь исправительной колонии, то поищи другого дурака. — Он снова отхлебнул из бутылки.
— По-моему, у тебя не так уж много препятствий; ты просто преувеличиваешь. — Хотя, возможно, ты и не заслуживаешь сострадания. Гундалину вдруг от всей души стало жаль Герне. Святые предки, а что если бы я родился в его теле, а он в моем? — Я… мне очень жаль!
— Да неужели? — Гундалину вытер губы.
— А сам-то ты что, неужели собираешься вернуться? Чтобы тебя разжаловали, лишили всех чинов, бросили в тюрьму? Вряд ли. Ты, черт побери, небось притворишься помешанным: так сказать, преступление, совершенное в порыве неуправляемой страсти. Ты ведь ради любви на это пошел… Эх, любовь… любовь — это болезнь! — Рука Герне, сжимавшая горлышко бутылки, дрожала.
Смерть тому, кто полюбит сивиллу… смерть тому, кто ее не полюбит… Гундалину наконец как следует откашлялся, пытаясь выиграть время для ответа. Что же я собираюсь делать? Не знаю. Будущее представлялось ему безбрежным холодным морем.
— Спроси меня об этом завтра… — Он посмотрел в сторону двери: вошла Персефона и с ней Мун в плаще с накинутым на голову капюшоном.
Персефона подвинулась, давая Мун пройти, и осторожно сияла с ее головы капюшон.
— Мун? — Гундалину встал на колени, держась за стену и уставившись на девушку. Лицо Мун совершенно переменилось благодаря ухищрениям косметики — однако не было раскрашено с той безвкусной грубостью, что была свойственна самой Персефоне; это лицо было великолепным, совершенным! Новая прекрасная женщина совершенно затмевала память о юной островитянке с открытым лицом. Высоко поднятые волосы Мун были забраны сеткой из серебряных и золотых бус. Тор сняла с нее плащ, открыв взорам мужчин золотисто-медового цвета платье, которое переливалось подобно зрелым травам под ветром и льнуло к ее телу, не подчеркивая форм, но свободно ниспадая от талии, от кружевного, цвета слоновой кости лифа, замечательно гармонировавшего с ее белой кожей. Широкое ожерелье из опалов скрывало знак сивиллы у нее на горле.
БиЗед совершенно утратил дар речи, очарованный сиянием этой красоты, а Мун словно расцветала под лучами его восхищения.
— БиЗед, я чувствую себя полной дурой… — Она помотала головой, но тут же просияла.
— Госпожа моя… — В знак высшего восхищения он взял ее руку, наклонился над ней и легко коснулся ею своего лба. И каждый сантиметр ее тела говорит о том, что она настоящая королева! — Я с радостью преклоню пред вами колена. — Мун улыбнулась, и это была ее собственная улыбка, не улыбка Ариенрод.
— Ну как, Герне? — Персефона тоже довольно улыбалась, держа под мышкой тунику Мун. — Не узнают ее при дворе?
— Это ты с ней такое сотворила? — спросил Герне.
— Ну… мне Поллукс помогал. У этого робота хороший вкус.
— Ариенрод этот цвет не любит. — Герне поставил бутылку на пол. — Но ее не узнают… Боги, да никто и не отличит их одну от другой! Ах, ваше величество, подойдите ко мне! — Он потянулся к Мун.
