Круг - Козаев Азамат (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
– Чего это мы здесь, Безродушка?
Сивый усмехался до того привычно и обыденно, что старик порой сомневался, все ли так просто и ясно, как выглядит.
– Найдем попутную ладью и выйдем в море.
– Ишь ты. Ровно бежим от кого-то.
– Не бежим, а догоняем.
Балагур опешил. Вы только поглядите, как вывернул! Этому палец в рот не клади, мигом отхватит. Со страху так зубы щелкают, без руки останешься.
Корабль нашелся быстро. Ладьи через одну шли на запад, и еще через одну как раз в Торжище Великое. Тычок, представляясь бывалым мореходом, кривился так и сяк, оглядывая корабль. От парней на Улльге слыхал, будто не сильно широкие ладьи немилосердно качает от борта к борту, а больно короткие – от носа да кормы, и теперь сбивал цену, как мог. И не в том дело, что денег не хватало – наоборот, было много, – но как же без торговли?
– Ну что это такое? – воротил нос неопределимых годов мужичок. – Ладейка узенькая, в море заболтает, как трухлявую щепку.
– Узенькая?! – Купчина-хозяин хмурил брови. – Разуй глаза! Это не просто лодка – торговый грюг, в полтора раза шире боевого граппра!
– Да как-то маловат, – не сдавался Тычок. – И трюм низехонек, и в длину не вышел…
– Не вышел?! – Купец сунул руки в боки. – Пятьдесят шагов в длину, пятнадцать в ширину тебе мало?
– Средненько, – около болтуна и молоко скисло бы. – Но если и решеток нет в палубе, дабы лошадям и коровкам было светло…
Тычок развел руками, дескать, даже не знаю, стоит ли тогда продолжать разговор. Купчина, ухватив спорщика за рукав, потащил по сходням на грюг и там водил «бывалого морехода» по всей палубе и что-то показывал. Обмерили длину от носа до кормы, ширину от борта до борта, Тычок даже в трюм самолично лазил. Наконец пожали друг другу руки, причем по виду старика выходило не иначе, что купцу сделали огромное одолжение, согласившись путешествовать на его корабле.
– Серебряный рубль за нас и за лошадей.
Безрод равнодушно кивнул. Рубль так рубль.
Ветер задул попутный, и через несколько дней без приключений бросили якорь в Торжище Великом. Старик все зыркал по сторонам, выглядывая на море неприятельские граппры, охочие до чужого добра, только на этот раз выходило полное благоприятствие.
– Ишь ты, нахмурился так – всех налетчиков распугал. – Тычок эти несколько дней косил на мрачного Безрода, и по всему выходило, что многомудрые боги во избежание ненужной крови увели морских разбойников с дороги. – Со страху или от злости может и на куски постругать. И дружине работы не останется. После Гарькиной кончины сам не свой…
– Что-то мне все кругом знакомо, – бормотал Тычок, узнавая улицы и переулки. – Вон в той лавке я покупал витые леденцы, а в той – новую рубаху…
В Охотном ряду взяли двух тетеревов.
– Ой… – икнул старик, узнавая улицу и дом. – Мне бы хоть пыль смести…
Пригладил рубаху, сбил пыль со штанов и сапог, пятерней расчесал бороду.
– Хорош?
– А как же Неутайка?
– А что Неутайка? – Балагур тянул шею, заглядывая через плетень во двор. – Неутайка там, а я здесь.
Ранним утром – город лишь просыпался – толкнули знакомую калитку и прошли во двор.
– Хозяйка дома? – Тычок первым скакнул по ступеням на крыльцо и приотворил дверь.
Прислушался – молчание. Тихо в избе, никто не ворчит, не кряхтит и не ворочается.
– Где ее только Злобог носит? – Старик недоуменно пожал плечами и уже было шмыгнул в избу, как Безрод прихватил баламута за рукав. Почувствовал на себе взгляд, жгучий как раскаленное железо, оглянулся и мрачно кивнул.
– Здравствуй, Ясна.
Старуха вышла из-за угла – наверное, во дворе хозяйничала, – и несколько поленьев, что держала в руках, так и посыпались. Ворожея побледнела, тяжко задышала, ровно воздуху не хватало, зашаталась, бессильно опустилась на завалинку.
– Да что с ней такое? – Тычок резво сбежал с крыльца и подскочил к бабке Ясне. – Ополоумела, старая? Людей пугаешь! На самой лица нет!
Безрод медленно сошел во двор и, веско печатая шаги, приблизился к ворожее. Та безмолвно разевала рот, точно рыба, и не могла произнести ни слова. Рвала ворот, будто воздуха не хватало, и сделалась еще белее прежнего, как если бы каждый шаг Сивого отнимал у нее красок жизни. Не доходя сажени, Безрод остановился. Ясна встала на самом краю беспамятства, вот-вот сверзится в бессознательность, глаза помутнели.
– Вот те раз! – озадаченно прошептал Тычок, бессильно разводя руками. – Ровно по голове ударили, еле дышит наша хозяюшка.
– Воды в лицо плесни. – Безрод сдал назад несколько шагов. Как будто полегчало, задышала, порозовела.
– Воды? Это я быстро!
– Не все ведро! – рявкнул Сивый, но поздно.
Ясна заперхала, часто-часто заморгала, затрясла руками, сморщилась.
– Чего?!
Безрод усмехнулся. Уже ничего.
– Бабушка, ты чего? От страха едва душу не отдал! Перепугала!
– Я тебе не бабушка, старый пень. – Ворожея отдышалась, тяжело поднялась и по стеночке пошла в избу.
Баламут резво скакнул ближе, подставил плечо, поволок в дом, однако у самой двери Ясна отлепилась от подмоги, встала ровно и отпихнула гостя:
– Погоди здесь. Больно шустер!
– Чего это она? – Тычок состроил хитрющую рожицу, кивая на дверь. – То плохо ей, то силу обнаруживает, пихается.
– Дай бабке переодеться в сухое – целое ведро выплеснул.
– Чуть жива, а если в рукавах запутается?
Сивый усмехнулся.
– Тебя как погрести, «бывалый мореход», по морскому обычаю или по сухопутному?
– Чего это вдруг погребать? – Старик на всякий случай отодвинулся от двери. – Пока наша не возьмет, помирать не собираюсь. Нет, не собираюсь.
Какое-то время спустя дверь открылась, Ясна встала на пороге и кивнула, приглашая войти.
Дня не проходило, чтобы не вспомнила Сивого. Ночи напролет плакала в подушку, будто самолично вынула из груди сердце и положила в дорогу этому странному парню с холодными глазами. Знать не знала, что с ним, кем обогрет, кем обласкан, но дала бы голову на отрез, что недавнее утро принесло ему кровь и боль. Несколько седмиц назад будто некто могучий ухватил сильными руками и затряс: вставай, старая, несчастье – а по членам разлилось липкое, тошнотворное чувство беды. Ясна вскочила и едва не упала – ноги не держали. Сразу поняла – Костлявая неподалеку. Ухватила кого-то из близких сухими, цепкими руками, бедолагу всего трясет, и как будто ниточка тянется к ней, Ясне, душит, дергает.
Несколько дней старуха слонялась по двору, точно полоумная, видела как в тумане, едва сама не похолодела, а на девятый день отпустило. Ворожила на Безрода, и по всему выходило, что парень замер на ничейной полосе между жизнью и смертью – ни туда ни сюда. Спала в платке, что подарил Сивый, дабы к нему по невидимой пуповине перешло хоть немного жизни, ей, старой, уже не нужной.
Какое-то время оставалась худо-бедно спокойна, только с некоторых пор тревога вернулась и росла, как опара на дрожжах. А теперешним утром едва вышла из-за угла, несколько мгновений вообще не существовала. Не осталось души, не осталось и тела, а была исключительно пустота, которая по недоразумению звалась Ясной.
Стоит Безрод, а вокруг точно марево разлилось, как от раскаленной кузнечной заготовки, да только не жаром пышет, а мертвецкой стужей. А пройдет Сивый вперед – за ним след вьется жуткий и мерзлый, в котором исчезает все сущее. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, желудок словно вековечным льдом набили, и стоит он под горлом, сглотнуть не дает. Хорошо, догадался Безрод отойти.
Пока переодевалась в избе – Тычок удружил, опрокинул полное ведро воды, – готовилась к неизбежному, ведь предстоит сидеть рядом, говорить, слушать. А как сидеть, если Безрод ровно с той стороны вернулся и ноги не вытер. Оставляет на этом свете жуткие мертвящие следы, будто извозился весь и теперь пачкает. Постояла над рядком снадобий в глиняных плошках, поморщилась, покачала головой и от души хватанула из кувшина с крепчайшей брагой, в которой бродили животворящие силы. Пшеница солнцем полна, хмель замерзнуть не даст… как будто отпустило. Что теперь парню сказать? «Отдавай назад стариковское сердце? Поиграл, и хватит. Ошиблась». Нет уж. Не ошиблась. Дунула-плюнула, открыла дверь и позвала в дом…
