И маятник качнулся… - Иванова Вероника Евгеньевна (книга регистрации txt) 📗
– Верю… Теперь – верю.
– Почему «теперь»?
– Ты… – Он задумался, подбирая слова. – Кто ты?
– Тот, кого ты перед собой видишь, – пожал я плечами.
– Откуда ты знаешь, как управляться с лоргой?
– Я не так уж мало времени живу на этом свете: что-то подглядел, что-то подслушал. Опыт – дело наживное. Да и прием – пустячный.
– Я так не умею, – разочарованно признал он.
– Ничего сложного: руки у тебя сильные, со временем натренируешься. Главное – делать это резко, но плавно. И все получится в лучшем виде.
– Хорошо: не хочешь говорить, не надо. Но… что-то я не вижу у тебя на руках…
– Браслетов? Они ждут меня в фургоне, – улыбнулся ваш покорный слуга.
– У тебя есть ключ? – с тревогой спросил Хок.
– Не ключом единым богат человек. – Я многозначительно поднял вверх указательный палец. – Не волнуйся, сейчас заберусь обратно, и никто ничего не узнает…
Что я и проделал, только на сей раз не лег, а сел, скрестив ноги, и углубился в изучение содержимого принесенной посуды. Опустошив миску и изрядно отхлебнув из кувшина, я обнаружил, что Хок все еще стоит рядом с фургоном.
– Иди в дом, а то простудишься, – посоветовал я.
– Все-таки не понимаю…
– Чего?
– Почему ты решил мне помочь?
– Не передергивай: я решил помочь не тебе, а девушке, оказавшейся в затруднительной ситуации.
– Хорошо, но… почему?
– Потому что так принято. Потому что воспитанные молодые люди полагают это необходимым. Да захотелось размяться, наконец!
– Но ведь… Я тебе все время грубил… И вообще…
Я вздохнул, разворачивая одеяло:
– Вот так всегда: совершишь доброе дело, а тебя начинают пытать вопросами: «Да зачем? Да почему?»… Так ведь можно отбить любое желание быть порядочным человеком.
– Я должен рассказать Матушке… – В его глазах боролись противоречивые чувства.
– Рассказывай, – милостиво разрешил я. – А пока сделай милость, дай мне поспать!
Я задернул полог, оставляя парня во дворе, вернул браслеты на положенное место и довольно смежил веки. День прожит не зря: расслабился, разрядился и получил удовольствие – что еще надо для счастья?
Для счастья и в самом деле нужно немногое. Однако, кто бы что ни говорил, немаловажным условием получения удовольствия от процесса существования является возможность не торопясь, с чувством, толком и расстановкой это самое удовольствие вкушать. Проще говоря, необходим кусочек покоя. Не помню, в каком из запыленных фолиантов семейного библиотечного собрания я сподобился вычитать сию истину, но моя жизнь с завидной регулярностью поставляет наглядные подтверждения книжных слов.
Прошло не больше минуты. Шаги Хок (или – Хока? Как же его теперь называть?) смешались с гомоном путников, отнюдь не собиравшихся отправляться на боковую, хлопнула дверь, и двор снова приняла в свои тихие объятия ночь. Где-то за оградой одинокая цикада – сначала робко, а потом все настойчивее – завела звонкую песню лета, клонящегося к закату. Как жаль… Почему я опять все пропустил? Обидно сознавать, что почти половину самого теплого времени года я провел… Как бы помягче выразиться? В состоянии окаменелости. А ведь этими сорока днями можно было распорядиться куда с большей пользой! Если бы… Если бы кое-кто не был круглым дураком. Всего-то делов – стукнуть одного белобрысого мага по башке, чтобы напрочь забыл обо мне и моих милых фокусах! И ничего бы не случилось. НИ-ЧЕ-ГО. И я бы не встретился с Рианной. И стены Мирака осыпались бы кровавым дождем. И Миррима погибла бы, так и не получив мой подарок… Стоп. Последнее предположение мне почему-то не нравится. А это означает, что…
Я не успел додумать, какое место в моей жизни занимает голубоглазая гномка, потому что в борт фургона постучали. Примерно так, как стучат в закрытую дверь. Костяшками пальцев.
Я невольно вздрогнул. Кого это нелегкая принесла? Хок? Не думаю, чтобы за четверть часа он кардинально изменил свои манеры. Матушка? С ее стороны ждать подобной вежливости было просто глупо: зачем стучаться в собственный фургон? Принцесса? Вряд ли девочку отпустили бы одну во двор, особенно после происшествия со «старшей подругой»… Круг замкнулся. Кто же потревожил покой, тщательно взлелеянный вашим покорным слугой? Узнавать не хотелось. И не потому, что я мигом растерял последние крохи любопытства, о нет. Просто висок кольнула здравая мысль: сиди тихо, если хочешь провести остаток вечера и ночь без лишних усилий.
Стук повторился, но мысль не спешила уходить. Более того, привела свою товарку, которая авторитетно заявила: добрые люди в темноте по чужим фургонам не шастают! Я согласился. Сначала с первой мыслью, потом со второй. Мысленно протянул им обеим руки и представил, как мы водим хоровод. Круге на четвертом за пологом фургона раздалось тихое покашливание, и дребезжащий старческий голос спросил:
– Молодой человек, вы спите?
Разумеется, я не ответил. Еще чего! Ответ в любом случае был бы большой глупостью. Если я сплю, как я могу разговаривать? А если не сплю, зачем об этому кому-либо знать, кроме меня самого?
Прошло еще немного времени. Старик повторил попытку:
– Молодой человек?
Надо отдать ему должное – голоса незнакомец не повышал. То ли не хотел, чтобы о его визите стало известно посторонним, то ли попросту получил в юности урок хороших манер и прекрасно понимал, что, разбуди он меня бесцеремонным вторжением в чужую личную жизнь, доброжелательного общения не получится…
Вторая пауза была чуть длиннее, но завершилась совершенно неожиданно. Для всех, полагаю. Вместо того чтобы уйти (как вариант – обругав бессовестного соню), старик вздохнул и пробормотал себе под нос:
– Неужели он уже заснул? Ай-вэй, как дурно все получается… Что же мне делать?
Я услышал то, что вызывает у меня нездоровое стремление предложить помощь. Из тихого скрипа старческого голоса наружу выглянуло отчаяние. Это чувство бывает разным. Горестным, диким, яростным, усталым, растерянным. В каждом случае рецепт борьбы с таким противником – свой. Признаюсь честно: я бы не рискнул столкнуть с настоящим отчаянием свои нелепые попытки сделать мир лучше. Кое-какие недуги лечатся тем же, чем были вызваны, это известно каждому лекарю. А поскольку из меня целитель – как… Ну, скажем, как из гнома – моряк… Хватит о грустном!
Отчаяние старика было прежде всего печальным осознанием того, что судьба снова поставила подножку. Именно в тот единственный миг, когда все зависит от твердости шага. Это ощущение мне хорошо знакомо. Просто удивительно хорошо знакомо. Поэтому, услышав привычные нотки в совершенно чужом голосе, я замер. Вздохнул. Покачал головой и… буркнул:
– Что вам угодно?
Последовала еще одна долгая пауза, во время которой я изрядным усилием воли давил в себе желание выглянуть из-за полога исключительно ради того, чтобы увидеть, в какую именно сторону головой брякнулся наземь мой собеседник. По крайней мере, затянувшееся молчание могло объясняться и таким образом. Было бы просто замечательно – завершить несостоявшееся знакомство на столь умиротворяющей ноте, но… Мне опять не повезло. Старик устоял на ногах.
– Могу я обратиться к вам с просьбой?
О, уже и просьба подоспела! Догадывался же я, что ничего хорошего мне не светит…
– Смотря в чем она состоит.
– Вы не могли бы… присоединиться ко мне? В моих словах нет тайны, но их не следует доверять ночному ветру.
Даже так? Ты меня заинтриговал, старик! Надеюсь, кровопролития не намечается? Я расстегнул браслеты и выбрался из фургона на свежий воздух.
Мой посетитель и впрямь оказался старым. Очень старым. Высохшим. Выжженным безжалостным солнцем пустыни. Южный Шем, не так ли? Только там на себя навешивают необъятные куски полотна, называемые мекиль. Только там головной убор – неимоверно длинная полоса ткани, не менее сотни раз свернутая кольцами разных диаметров. Не спорю, выглядит красиво и загадочно. И во всем этом даже удобно ходить – знаю, пробовал: в тех же местах и в то же время, когда обзавелся любимой присказкой тармадских караванщиков… Да, «ай-вэй». Универсальное восклицание, могущее обозначать все что душе угодно. Как давно это было… И – как недавно…
