Телохранитель для мессии. Трилогия - Морозова Юлия (серия книг .TXT) 📗
— Согласна ли ты искупить дела непотребные свои?
Опять затравленный кивок.
— Согласна ли ты принести жертву во имя Единого и добровольно направиться к астахе?
И тут меня озарило. Если бы со всех сторон не нажимали люди, я бы хлопнула себя по лбу. Игра в злого и доброго полицейского — вот что изображали на деревянных подмостках священник на пару с бургомистром. А следом припомнилось, что такое или кто такой астаха.
Что ж, присоединимся и мы к этой талантливой труппе провинциального балагана...
— Ми-и-илостивые-е-е государе-е-е! Го-о-оспо-дом Единым прошу-у-у, поми-и-илосе-е-е-рдствуй-те-е-е ...
ГЛАВА 10
За спиной хищно лязгнула дверь подвала, укрывая от меня щедро поливаемый дождем кусок мира. Хорошая такая дверь. Массивная, прочная — солидная, одним словом. И уличного шума не слышно, и до стражи с первой попытки не докричаться.
Усталые плечи с облегчением избавились от гнета сумок. Не решаясь спуститься ниже, в стыло-влажную, пахнущую плесенью и прогорклым маслом тьму, я присела на верхнюю ступеньку, предварительно постелив на нее сложенный вчетверо плащ. На ощупь нашла и вытащила из рюкзака кулек со сладкими рогаликами, под шумок выклянченный у лоточника по дороге сюда. От одуряющего медового аромата сдобы помутилось в голове, а слюна чуть с подбородка не закапала. Осторожно надкусывая крошащийся приторно-сладкий рогалик, я пожалела, что не додумалась выпросить еще и фляжку с водой.
Впрочем, всего не предусмотреть, и это не самый плохой вариант развития событий, принимая во внимание все произошедшее.
Никогда бы не подумала, что могу так громко и жалостливо орать. Чего от безысходности не сделаешь!
— Ми-и-илостивые-е-е государе-е-е! Го-о-оспо-дом Единым прошу-у-у, поми-и-илосе-е-е-рдствуй-те-е-е. — Завывая подобным образом, я юркнула между впечатленными моим вокалом стражниками.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, я вскарабкалась на помост и бухнулась в ноги бургомистру. Тот мужественно устоял на месте, только в испуге заколыхалось обширное пузо. А вот находившийся неподалеку герой дня, смазливый Ерлик, отскочил к бабушке за спину. От неожиданности, наверное.
С некоторой заминкой подоспела верная охрана и дернула меня вверх, заламывая руки. От боли аж слезы брызнули.
— Ой-ой-ой! Не винова-а-а-ты-ы-ый я-а-а-а, си-ротка-а-а горемы-ычны-ы-ый. Ве-е-едать не ве-е-еда-а-ал! Зна-а-ать не зна-а-ал. — Мое нытье не снижало громкости, а, наоборот, набирало силу. — Пожалейте обездоленного, люди добрые-е-е!
Градоправитель поморщился и махнул пухлой рукой стражникам: мол, выкиньте этого убогого с помоста, чтоб под ногами не путался, общению с народом не мешал.
— Пока-а-я-а-а-ться-а-а хочу-у-у! — в отчаянии возопила я, упираясь ногами в доски. — Ве-е-едь-ма-а-а проклятая-а-а с пути-и-и и-и-истинного сби-ра-а-а...
Надежды на действенность воплей у меня было немного, но все-таки это сработало. Бургомистр замер и быстро переглянулся со священником.
— Отпустите отрока, — пробасил святой отец, шагнув в мою сторону. — Пусть покается в грехах своих.
Стражники, волочившие меня к спуску с помоста, нехотя повиновались, а я, лишившись их болезненной поддержки, снова распростерлась ниц, теперь уже в ногах у служителя Единого:
— Благодарствую, святой отец, заступник сирых и убогих, спаситель покинутых и обездоленных, светоч в темном царстве неверия...
— Полно, полно, юноша, — прервал мое чересчур восторженное покаяние бургомистр. — Поднимайтесь и толком все расскажите, а то вы вконец отца Тидока засмущали.
Глядя на последнего, и не скажешь, что священнику это было неприятно, скорей уж зависть одолела градоправителя.
Я поднималась нарочито медленно, страдальчески охая, исподтишка пытаясь оценить сложившуюся обстановку. В толпе активизировались торговцы сладостями, калеными орехами и бражкой. Народ в предвкушении увлекательного зрелища сметал с лотков все подряд.
«Публика — самая благодарная ». Согласна.
Начнем.
— Достопочтенные горожане! — Придерживая мятую шляпу, я поклонилась в пояс, чем заслужила одобрительные взгляды. — Сирота я неприкаянный, мамку, папку волкодлаки сожрали, окаянные. Достался я, дитятко неразумное, на воспитание тетке, сестре отца сводной, да муженьку ейному, силушкой не обделенному...
Далее в моем заунывном исполнении следовала душещипательная история о житье-бытье бедной сиротинки у родственников. Как вы понимаете, безоблачным и радостным оно не было. Перечисление невзгод, обид и других ужасов сиротского существования заняло время, достаточное для хорошей проповеди. К финалу повествования почти у всех горожанок глаза были на мокром месте и даже суровая жилистая старуха, караулившая Эону, тайком смахивала набегавшую слезу.
К слову о моей подруге: в ее глазах светилась такая нескрываемая радость, что оставалось только вознести хвалу тому самому Единому, что ей догадались закрыть рот кляпом и она не могла испортить мне представление.
Мужская половина присутствующих оказалась не столь сентиментальна. То тут, то там слышались свист да презрительные выкрики: «Неча дома штаны просиживать — работать шел бы!», «Не малолетка уже, чтоб родню объедать!» — и все в таком же духе.
— ...А когда приличные прихожане в храм ходили, проповеди, душу очищающей, внимать, меня отправляли хлев чистить. — Голос от долгой говорильни охрип и срывался. — Но и там я молился Господу нашему Единому, чтобы не дал мне Боженька впасть во грех...
И, дабы не быть голословной и умиротворить Разделившихся по половому признаку горожан, я речитативом затянула «Хвала Единому За Любовь К Чадам Его»[10]. За время обучения в Ордене молитву мне пришлось повторять столько раз, что теперь слова слетали с губ сами, не затрагивая мыслительного процесса. Это дало мне время, чтобы оценить воздействие, произведенное моим рассказом на окружающих.
Большинство из присутствующих послушно повторяли за мной слова молитвы. Священник взирал на происходящее все с большей благожелательностью и одобрением. Нетерпение выказывал лишь посматривающий на меня со странной задумчивостью и неопределенностью во взоре градоправитель, но и он машинально подхватывал последнюю строчку каждого стиха.
«Славься, славься, славься!» — поддакивал он, обеспокоенно поглядывая на вновь сгустившиеся тучи.
Надолго его не хватило.
— Очень поучительная история, — поторопился встрять с репликой бургомистр, едва прозвучало последнее прославление. — Но что привело вас в наш город, юноша?
— Она! — Я повернулась и обличительно указала на Эону. — Тетки моей, мучительницы, дочка старшая.
Толпа ахнула в едином порыве. Эона вздрогнула и изумленно посмотрела на меня.
Я дождалась, пока удивленные перешептывания докатятся до последних рядов, повалилась на колени перед священником и заныла по новой с удвоенной силой:
— Пока-а-я-а-а-ться-а-а хочу-у-у! Не винова-а-а-ты-ы-ый я-а-а-а, сиротинушка-а-а. Ве-е-едать не ве-е-еда-а-ал! Дума-а-а-ал, что-о-о к жениху-у-у провожаю-у-у... Зна-а-ать не зна-а-ал ни-и-и про какие-е-е непотребства-а-а! Все она-а-а, ве-е-едьма-а-а проклятая-а-а...
Градоправителя передернуло. А сколько мольбы было в его глазах, обращенных к служителю Единого! «Отпусти же ему, наконец, эти бесовы прегрешения, пусть заткнется, или я сам до греха дойду — пришибу поганца!» — говорил измученный взгляд бургомистра.
— Господь наш всемилостив, — внял мольбе святой отец, — снисходителен к чадам своим, что сердцем чисты и помыслами благообразны.
С выражением полнейшего просветления на лице я припала к ногам священника, украдкой утирая полой его рясы нос. Умилению горожан, позабывших все свои разногласия при созерцании трогательной сцены покаяния, не было предела.
В поле моего зрения появились толстые ножки, затянутые в фиолетовые лосины и обутые в сапожки с золотыми пряжками. Бургомистр решил, что представлению уже давно пора закругляться.
