Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена (книги бесплатно TXT) 📗
Все ведь знают, как хорошо Мойры умеют давать ответы.
– Подойди. Можешь смотреть…
* * *
Странно: Судьба в этот раз не мешалась. Я готовился глохнуть от завываний: «В такое время! Бросаешь вотчину!» Потому что правда ведь: тени толкутся вокруг дворца Судейств, скоро запрудят берег Стикса, с Сизифом еще ничего не решено, еще сотня дел, а мне – Олимп.
Какой Олимп в такие-то времена?!
Но Ананка помалкивала одобрительно, хихикала и толкала кулачком в плечо, пока я натягивал шлем, пока невидимкой поднимался на поверхность, к входу у Амсанкта, пока в два шага достигал Олимпа.
Даже не спросила: а на кой это тебе Олимп, невидимка?!
Мощеная драгоценным мрамором дорога прыгнула под ноги, лица коснулся теплый, с запахом цветущей магнолии ветерок. Позади был пологий склон с узкой тропой, на которую не взойдет смертный. Впереди высились плотно прикрытые золотые врата, и солнечные лучи разбрызгивались о них на мириады искр. Три стражницы-Оры чесали волосы на посту, благопристойно обсуждая последние сплетни.
Такое ощущение, что никуда и не уходил.
Можно было подождать чью-нибудь колесницу и войти на Олимп проще, но я предпочел перебраться через гранитные отроги, в которые врата были вмурованы. Ворота сделали, а на забор поскупились.
Спрыгнул уже по ту сторону, прикрыл глаза, чтобы привыкнуть к смеси белого, золотого, зеленого, к чистому воздуху, к одуряющим ароматам…
Беломраморная дорога катилась под ноги сама, статуи вдоль дороги провожали гордыми взглядами. Алая лента, сорванная с чьих-то волос, перечеркнула белую дорогу – и решительно затерялась в небесах, слилась со смехом и песнями.
На Олимпе было оживленно. Даже, пожалуй, оживленно чересчур: из садов и рощ летела музыка и причмокивания, один из беломраморных дворцов – кажется, Ириды – звенел хмельным весельем, и во все стороны шмыгали крылатые посланцы: зазеваешься – наткнешься.
Ребятня в разноцветных хитонах носилась по дорожкам стайками, играла в старые войны: «А я Зевс, и я тебя теперь молнией! Ты почему не падаешь?! Падай!» – «А я… я тебя своим серпом, вот!» – «Дурак, Громовержца же нельзя серпом! И вообще, его у тебя нету…» – «А куда он делся тогда?!»
Терпсихора на лужайке, осененной высокими кедрами, собрала молодых нимф и богинь: «А вот рукой нужно проводить плавно… ну, представьте, что вы – бабочка… и легче, легче!» Куда там бабочкам – танцовщицы порхают изящнее.
Наверняка и Гермес где-то тут со своими выдумками ошивается (ага, точно, от дворца Ареса несется разъяренное: «Где эта легконогая сволочь?!»).
Конечно, вряд ли кто-нибудь заглянет туда, куда собрался я – и все-таки, не нужно, чтобы меня видели.
– Гипнос…
Белокрылый явился с третьего зова и покаянно повесил голову.
– Много работы, – доложился шепотом. – Чернокрыл как взялся порядок наводить, так сплошные похороны кругом, а через это – поминки. А там и попойки. А там и я… кого кропить?
– Никого. Пока никого. Нужно твое мастерство.
– Так кого кропить-то?
– Другое мастерство. Влезать куда не просят.
Бог сна был оскорблен до дна чаши. Надул щеки, вытаращил глаза и губами зашлепал: это он-то влезает?! Нет, это он-то?!
Сто лет привыкнуть как должен, а на лице Убийцы эта мина выглядит дико.
– Молчи и слушай. Нужно, чтобы ты отвлек их на себя.
– Могу усыпить…
– Нет. Устрой скандал. Поссорь кого-нибудь с кем-нибудь. Разозли Ареса….
– Так ведь это уже… Гермес занимается!
– С Гермесом это никого не удивляет. Мне все равно, что ты сделаешь. Нужно, чтобы они смотрели в твою сторону.
– А в какую сторону… в какую они смотреть не должны? – уточнил притихший Гипнос.
– В сторону дома Мойр.
Гипнос притих окончательно. И впервые на моей памяти стал поразительно походить на своего близнеца: заострившиеся черты, помертвевшие, потемневшие от игривой сонной дымки до суровых сумерек глаза…
– К Пряхам? – прошептал бог сна пересохшими губами. – Незванным?! Да зачем ты…
Вспомнил, кому и что говорит. Передернул плечами, размял крылья.
– А меня всегда прельщало ремесло Гермеса. Гадости делать, к ссорам подначивать, скандалы вот тоже… Даже жалел, что под землей с этим особенно не развернешься. Ну, заодно и мечты сбудутся!
Не стал дожидаться, пока я выкину его из зарослей: суматошливо захлопал крыльями, взвился в воздух и понесся туда, где Терпсихора водила хороводы с нимфами.
– Хайре, красивые, хайре! А кому настойчика – отдохнуть после танцев?
И визг: «Гипнос!» – такой, будто туда лично Танат заявился. С мечом и по чью-то душу.
Я решил не ждать, пока мастерство белокрылого сработает в полную силу. Шагнул из зарослей акации – по-божественному, не дожидаясь, пока наткнусь на одну из резвящихся парочек или на задумчивого кентавра, который решает, за что ему такая божественная честь.
И считать шаги не потребовалось: близко, можно дойти и вполшага…
Просто сминается сад вокруг меня, дышащие величием статуи на миг ломаются, скульптуры становятся калеками, уродами – у Афины голова Гефеста, у Посейдона – женская грудь, в руке у Геры – молния…
Только аромат акации застрял в волосах и одежде, да еще детский смех не хочет отставать: «Эй, Крон! Падай! Скорее, падай! Ну, почему же ты не падаешь?!»
Я стою у серого порога самого старого дома на Олимпе.
Дом вырастает из горы, или скорее, дом настолько врос в гору, что убери его – и Олимп рассыпется грудой отдельных камешков. Дом притулился выше дворцов, прикрылся скалой-щитом, прикинулся простоватым солдатиком: не трогайте! Солдатик тащит на мозолистых плечах из серого камня тяжкий груз: плиту горного хрусталя. Солнечные лучи текут на плиту, свиваясь у ее поверхности в клубки нитей…
Морда у дома-солдатика самая неприглядная: дверь давно пора починить, щерится неприветливой щелью, порог поистерся, будто оббитый сотнями ног, в окнах-глазах полно сора.
На колышке возле порога болтается чья-то сандалия. Сушится. Коричневая, истрепанная, со вмявшимися следами пальцев – висит и являет собой образец кощунственного непочтения к великим, что обитают внутри.
Комната за порогом и приоткрытой дверью пуста. Непохожа на тронные залы.
Узкая, полутемная, с невыметенной пылью по углам, а под потолком обосновался паук с сытым желтым брюшком. Два полуотгоревших факела. В земляном полу чадит очаг, над ним булькает мясным парком закопченный котел. На деревянном блюде разложены коренья, рядом – медная поварешка и три глубокие глиняные миски.
И пузатый кувшин с чем-то кровавым, неразбавленным. Все есть, стряпухи не хватает.
Стряпуха хлопнула дверью слева. Грузно потопала к котлу, прижимая к груди две большие кефали, полотняный мешок с крупой или мукой и два поменьше, со специями. Статная, с загрубевшими руками и выдающимся задом, с криво повязанным над ухом платком, – сложила принесенное возле котла, побросала корешки, поцокала языком, помешала… сморщилась.
– Ты б хоть дверь за собой закрыл, – бросила недовольно. – Огонь сдувает. Исправляй теперь, подземный!
Я молча снял шлем. Мельком взглянул на огонь, отчего он взвыл и подровнялся, как пьяный солдат, увидевший лавагета.
– Лахезис?
Кто-то из тех, кто побывал здесь – званным, потому что без приглашения сюда пока еще не приходили – обмолвился, что Лахезис из Мойр самая фигуристая. Всплыло вот в памяти из глубины веков: «И плечи… и руки… а брови, брови какие!»
И точно, брови черные, вразлет, густыми дугами над глазами… хмурятся.
– Просто дровишек подкинуть было не судьба? Вон они, справа от тебя, дровишки. Что ж вы все легкими путями бегаете? Запомнили бы уже: если что-то можешь сделать по-настоящему, сам – ну, так и сделай, хоть ты три раза Владыка! Клото.
