Королева войны - Крес Феликс В. (библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Кто из вас приказал убить Денетта? Ты или он? Я хочу знать.
— Никто из нас, — ответил Кенес. — Убей меня… но ты безумен, знай об этом.
— Ложь в миг смерти. Ты хочешь так умереть, рыцарь Дома К. Б. И.?
— Кто бы ни приказал убить твоего сына… я ничего об этом не знаю. Клянусь.
— Ты поклянешься за своего брата? Памятью предков? — крикнул Эневен, опуская меч и показывая на стоящих вокруг воинов. — Ты поклянешься за своего брата? Что не он приказал это сделать и не знал о подобных намерениях? Ты готов на такую смелость?
Кенес был лишь тенью и орудием Онеса. Эневен уже совершил отмщение, ибо лежавший у его ног старый рыцарь всю жизнь был никем.
— Убей меня, — помолчав, сказал он. — Онес всегда тебя ненавидел, но не был способен на то, о чем ты говоришь. Если, однако, ты все же приказываешь мне поклясться за него… Он обо всем всегда решал сам, имел собственный разум и ничем не ограниченную свободу воли. Убей меня. Я не стану клясться.
Истекающий кровью воин не лгал, спасая жизнь. Он хотел и был готов умереть. Но он не мог поклясться в присутствии двадцати свидетелей из знаменитых родов, что его брат не приказывал убить Денетта, и даже не знал, что у кого-то из его усердных сторонников имелись такие намерения. Доказательств тому не было, в то время как у Эневена наверняка имелись какие-то доказательства и свидетели. Ведь не мог же он начать самую страшную за многие столетия войну, основываясь лишь на предчувствиях.
— Убей меня, Эневен. Я уже… устал.
После чего добавил:
— Онес не был преступником… но ради блага Дома он мог не замечать многого. Я не стану осквернять его память, он был великим рыцарем, достойным человеком и хорошим братом. Я не верю, что он мог совершить приписываемое ему преступление, но, кроме этой веры, у меня больше ничего нет. Я ни за кого не стану клясться в минуту смерти, не зная, что наверняка не запятнаю себя ложью.
Эневен понимал страдания рыцаря, который, стоя у края могилы, не мог поручиться за близкого ему человека. Ибо Онес все же был интриганом, человеком упрямым, а нередко мелочным и несправедливым. Младший брат, бывший лишь исполнителем его воли, ничего не мог знать наверняка. Так, как он и сказал, у него не было ничего, кроме веры. Никто из стоявших вокруг не мог счесть этого достаточным. Каждый из этих рыцарей хотел бы иметь возможность ручаться за своих близких, и почти никто на это бы не отважился.
— Ты даже не знаешь, кто ты, Кенес… — с горечью проговорил Эневен. — Ты должен сегодня стоять рядом со мной, ибо ты рыцарь королевы, ты носишь имя первого среди всех, кто ей служил. Настоящая война только началась. Я бы не стал развязывать ее только из-за смерти сына.
Где-то вдали еще шел какой-то поединок. До ушей воинов доносился негромкий лязг мечей, ударявшихся о доспехи и щиты. Никто не знал, о чем говорит вождь Ахе Ванадейоне. Вернее, почти все догадывались о чем, но никто еще не знал — о ком. Ходившие по Дартану слухи ничего не преувеличивали. Они предлагали лишь ждать крайне необычных новостей.
— Смерть моего сына… — глухо произнес Эневен и неожиданно поднес руку к лицу, коснувшись глаз стальной перчаткой. — Смерть моего сына — это мелочь. Это говорит отец, который только что отомстил за смерть своего единственного наследника и преемника. Мой сын был одним из нас, рыцарем королевы, который первым отдал жизнь за ее дело. Я знаю, кому служу, и вы также имеете право это знать! — воскликнул он, обводя вокруг острием меча. — Клянусь памятью моих великих предков, я покажу вам сегодня величайшее дело, какому может служить дартанский рыцарь! Кенес, там стоят твои отряды. Возвращайся к ним! — крикнул он. — Забирай тело брата и возвращайся!
— Я вернусь.
Рыцарь медленно поднялся с земли. Кровь струей потекла вдоль раненой руки, стекая в стальную рукавицу и капая на истоптанный луг.
— Мои рыцари, — сказал Кенес, — отомстят за смерть всех товарищей, которые полегли в этой войне, я же снова буду искать отмщения за смерть брата. Мы будем сражаться до полудня. В полдень, когда ты услышишь звук рогов, все оставшиеся в живых сдадутся в твои руки, Эневен. И тогда — пощади безоружных, отнесись с уважением к своим пленникам. Рыцарям, которые не отступили перед втрое более сильным врагом.
— Да будет так.
— Но если я останусь в живых, я пожелаю знать, за что я на самом деле сражался и почему проиграл эту войну. Я пожелаю узнать, что означают твои слова, какому делу и кому ты служишь. Ты должен будешь доказать мне, что ты не безумец, Эневен. Ты должен будешь доказать это всем.
— Я докажу. Я скажу, кому и почему служу.
Оруженосец Кенеса привел коня своего господина.
— Тогда, Эневен, еще раз докажи мне сегодня, какая кровь на самом деле течет в твоих жилах. Я хотел бы знать, что Онес… что мой брат, великий человек и рыцарь, заблуждался и ошибался насчет тебя. Но сперва я еще раз потребую твоей жизни. И жизни всех, кто служит под твоими знаменами.
Раздирающий уши лязг оружия, которым сопровождались до этого поединки на лугу, был ничем по сравнению с грохотом, с которым столкнулись две линии закованных в броню всадников. Треск ломающихся копий, звон наконечников о доспехи, стон ударяющегося о щиты железа, ржание и храп лошадей и, наконец, крики людей — все это слилось в песню, которую наверняка хотела бы послушать армектанская госпожа смерти и войны. Присутствовала ли она в небе над Дартаном и смотрела ли на поле боя под Вемоной? Понравилось ли ей подобное сражение, напоминавшее о днях давней славы королевства, которому было отказано в величии в мире моряков, горных разбойников и степных всадников? Сыновья равнин принесли в Дартан другую войну, в которой не было места величию. Возможно, бездушные армектанские легионы, состоявшие из ходячих машин для сражений, бились мужественно и с честью, но это было другое мужество и другая, совсем другая честь. В безжалостной войне на истребление, ведшейся с мыслью об уничтожении врага, тонули как рыцарские жесты, так и обычные человеческие чувства, порывы великих сердец. Армектанцы, вопреки тому, во что они верили, служили не войне, но насилию, смерти и гибели. Они умели быть великодушными лишь тогда, когда гасло всяческое сопротивление, а вражеские армии превращались в толпы невольников. Но может быть, именно так и следовало сражаться? Возможно, отношение к войне как к торжественной забаве для благородных и мужественных наносило ей оскорбление? Может быть, и в самом деле невозможно было подобрать с поля боя ничего, кроме растоптанной жалости, остатков веры в победу и унижения побежденных?
В бой вступила вторая линия отрядов Ахе Ванадейоне. У Асенавене второй линии не было. Никто не мог поддержать окровавленных, сражающихся уже не за победу, а за жизнь рыцарей его благородия К. Б. И. Кенеса.
Солнце стояло высоко в небе, но рога на стороне Справедливых молчали. Должны были наступить новые времена и прийти новые поколения. Рога молчали, чтобы никто, рожденный после войны, не смел предположить, что проигрывающие слишком рано известили о наступлении спасительного для них полдня.
Эневен двинулся в бой вместе с последней линией своих всадников. Очень короткие тени падали за спины наступающих — но еще не совсем под ними…
На залитом кровью лугу вторая волна сражающихся переместилась на юг, оставив, словно уходящая с берега морская вода, всевозможный мусор. Но это не были мелкие ракушки, на зеленом пляже под Вемоной остались не разноцветные гладкие камешки. Волна выбросила десятки серебристых панцирей, под которыми еще недавно бились людские сердца. Она оставила брошенное и сломанное оружие, яркие щиты. Многие лошади не могли подняться с земли, другие стояли среди павших или бегали вдоль линии. С обеих сторон уже подтягивались слуги, жаждущие как добычи, так и награды из рук поднятого с поля боя раненого стрелка, оруженосца и, кто знает, может быть, даже рыцаря? Все больше сытых по горло войной и славой воинов выходило из боя, в котором нелегко порой было найти нового противника. Встречи с каждым раненым, уставшим воином Кенеса ждали как минимум двое служивших в армии Эневена. Длинная линия рвалась, давно уже распавшись на куски, неровные группы и группки.
