Воин кровавых времен - Бэккер Р. Скотт (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Элеазар вышел вперед — пять изящных, размеренных шагов, — и остановился рядом с Ахкеймионом.
— Чтобы доказать это тебе, я уберу кляп. На самом деле я позволю тебе говорить, вместо того чтобы поработать над тобой, как это прежде делали с твоими коллегами-адептами. Но я предупреждаю, Ахкеймион, — даже не пытайся напасть на нас. Бессмысленно.
Из-под манжета расшитого разнообразными символами рукава высунулась изящная рука и указала на мозаичный пол.
Ахкеймион увидел, что поверх стилизованных мозаичных животных нарисован большой красный круг: изображение змеи, покрытой пиктограммами, словно чешуей, и пожирающей собственный хвост.
— Как ты можешь видеть, — мягко произнес Элеазар, — ты висишь над Кругом Уробороса. Стоит тебе начать Напев, и ты обрушишь на себя нестерпимую боль. Можешь мне поверить. Я уже видел подобное.
Равно как и Ахкеймион. Похоже, Багряные Шпили владели многими могущественными приспособлениями.
Великий магистр отошел, и из полумрака выступил неуклюжий евнух. Пальцы у него были толстые, но гибкие; он проворно вынул кляп. Ахкеймион жадно втянул воздух ртом, ощущая зловоние, что исходило от его тела. Он наклонил голову и сплюнул.
— Итак? — поинтересовался Элеазар.
— Где мы? — прохрипел Ахкеймион.
Редкая седая козлиная бородка великого магистра дрогнула, он расплылся в улыбке.
— Конечно же, в Иотии.
Ахкеймион скривился и кивнул. Он взглянул вниз, на Круг Уробороса, увидел, как моча просачивается в щелочки между кусочками мозаики…
Это не было проявлением мужества — просто головокружительный миг разрыва связей, намеренное игнорирование последствий.
Он произнес два слова.
Мучительная боль.
Достаточная, чтобы пронзительно закричать и снова опорожнить кишечник.
Добела раскаленные нити обвили его и просочились сквозь кожу, как будто в жилах вместо крови тек солнечный свет.
Он кричал и кричал, пока не начало казаться, что глаза вот-вот лопнут, а зубы треснут и со стуком посыплются на мозаичный пол.
А потом вернулся куда более давний кошмар и куда более продолжительная мука.
Когда визг стих, Элеазар посмотрел на бесчувственное тело. Даже сейчас, скованный по рукам и ногам, нагой, со съежившимся фаллосом, торчащим из черных волос на лобке, этот человек казался… грозным.
— Упрямец, — произнес Ийок тоном, в котором недвусмысленно звучало: «А вы чего ожидали?»
— Действительно, — согласился Элеазар.
Он был зол. Проволочка за проволочкой. Конечно, было бы замечательно вырвать Гнозис у этого дрожащего пса, но дар оказался бы слишком уж нежданным. А вот что ему действительно было очень нужно, так это узнать, что именно произошло в ту ночь в императорских катакомбах под Андиаминскими Высотами. Ему необходимо было узнать, что этому человеку известно о шпионах-оборотнях кишаурим.
Кишаурим!
Прямо или косвенно, но этот пес Завета уничтожил все преимущество, которое они приобрели после битвы при Менгедде. Сперва — убив двух колдунов высокого уровня в Сареотской библиотеке, и в их числе — Ютирамеса, давнего и могущественного союзника Элеазара. А затем — предоставив этому фанатику Пройасу рычаг для воздействия. Если бы не угрозы принца отомстить за своего «дорогого старого наставника», Элеазар никогда не позволил бы Багряным Шпилям поддержать Священное воинство в схватке на южном берегу. Шесть! Шесть опытных колдунов погибли в битве при Анвурате от стрел фанимских лучников. Укрумми, Каластенес, Наин.
Шестеро!
И Элеазар знал, что именно этого кишаурим и хотят… Обескровить их, при этом ревностно сберегая собственную кровь.
О да, он желал обладать Гнозисом. Так сильно желал, что это почти перевешивало другое слово — «кишаурим». Почти. Тем вечером в Сареотской библиотеке, наблюдая, как один человек противостоит восьми опытным колдунам при помощи сверкающего, абстрактного света, Элеазар позавидовал ему так, как никогда и никому прежде не завидовал. Какая поразительная сила! Какая чистота управления! «Но как? — думал он. — Как?»
Гребаные свиньи Завета.
Когда он узнает все, что ему нужно знать о кишаурим, неплохо было бы поработать с этим псом на прежний манер. Вся жизнь — лотерея, и кто знает, вдруг поимка этого человека окажется столь же значительным деянием, как и уничтожение кишаурим — в конечном итоге.
Вот в чем, решил Элеазар, проблема Ийока. Он не в силах постичь тот факт, что при определенной ставке даже самая отчаянная игра стоит свеч. Он ничего не знает о надежде.
Похоже, те, кто пристрастился к чанву, вообще слабо разбираются в надежде.
При переправе Семпис казался не рекой, а чем-то большим.
Эсменет подъехала к ближайшему парому айнрити, сидя за спиной у Серве; ее одновременно пугала мысль о необходимости переправляться на спине у животного и восхищало искусство верховой езды Серве. Девушка объяснила, что, как всякая кепалоранка, она рождена в седле.
А это означает, мелькнула у Эсменет непривычно горькая мысль, что ноги у нее широко расставлены.
Потом, стоя в тени шуршащей листвы, она смотрела через реку, на оголенный северный берег. Эта нагота печалила Эсменет, напоминая ей о собственном сердце и о том, почему ей пришлось уйти. Но расстояние… Ее охватило ужасающее ощущение окончательности, уверенность в том, что Семпис, чьи воды казались ей добрыми, на самом деле безжалостен и что возвращения к ручью не будет.
«Я могу плавать… Я знаю, как плавать!»
Келлхус похлопал ее по плечу.
— Смотри лучше на юг, — посоветовал он.
Возвращение к конрийцам прошло куда легче, чем опасалась Эсменет. Пройас разбил лагерь у высоких стен Аммегнотиса, единственного крупного города на южном берегу. В силу этого они оказались частью потока, текущего в ту же сторону: отрядов всадников, повозок, босоногих кающихся грешников, — и все толпились на той стороне дороги, где тень пальм была погуще. Но вместо того, чтобы раствориться в толпе, их стало осаждать множество людей. По большей части это были Люди Бивня, но были среди них и гражданские, из числа тех, кто следовал за войском; и все они жаждали прикоснуться к краю одежды Воина-Пророка или испросить у него благословения. Как объяснила Серве, вести о том, как он противостоял нападению кхиргви, широко разошлись и привлекли к нему еще большее внимание. К тому моменту, как путники добрались до лагеря, их сопровождала целая толпа.
— Он больше не укоряет их, — сказала Эсменет, в изумлении наблюдавшая за происходящим.
Серве рассмеялась.
— Здорово, правда?
И это вправду было здорово! Келлхус, тот самый человек, который много раз поддразнивал ее во время вечерних посиделок у костра, шел среди преклоняющихся перед ним людей, улыбался, прикасался к щекам, произносил теплые, подбадривающие слова. Это был Келлхус!
Воин-Пророк.
Он взглянул на них, усмехнулся и подмигнул. Эсменет, прижавшаяся к Серве, чувствовала, как та дрожит от восторга, и на миг ее захлестнула дикая, необоснованная ревность. Почему она всегда проигрывает? Почему боги так ненавидят ее? Почему не кого-то другого, не того, кто этого заслуживает? Почему не Серве?
Но следом за этими мыслями пришел стыд. Келлхус приехал за ней. Келлхус! Человек, которого буквально боготворили, пришел, чтобы позаботиться о ней.
«Он делает это ради Ахкеймиона. Ради своего наставника…»
Пройас расставил стражу вокруг конрийского лагеря, — как объяснила Серве, в основном из-за ажиотажа, сопутствующего Келлхусу, — и вскоре они уже спокойно, без помех шли между длинными рядами полотняных палаток.
Эсменет говорила себе, что боится возвращаться, потому что это пробудит слишком много воспоминаний. Но на самом деле она, наоборот, боялась утратить эти воспоминания. Ее отказ покинуть прежнюю стоянку был безрассудным, отчаянным, жалким… Келлхус доказал ей это. Но то, что она осталась там, в некотором смысле укрепило ее — во всяком случае, так казалось Эсменет, когда она об этом думала. Там она испытывала цепкое ощущение обороны, уверенность в том, что она должна защитить все, что окружало Ахкеймиона. Она даже отказывалась прикасаться к выщербленной глиняной чашке, из которой он тем утром пил чай. Подобные вещи стали, как ей казалось, фетишами, заклинаниями, которые обеспечат его возвращение. И еще присутствовало чувство гордости всеми оставленного человека. Все бежали, а она осталась — она осталась! Она смотрела на покинутые поля, на кострища, становящиеся землей, на тропинки, протоптанные в траве, и весь мир словно превращался в призрака. Лишь ее утрата казалась реальной… Лишь Ахкеймион. Разве не было в этом некоего величия, некой добродетели?
