Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина (читать полную версию книги txt) 📗

В углу спокойно.

Тепло.

За этой стеной спрятаны трубы, и тепла хватает, чтобы Ийлэ почувствовала, насколько замерзла. Ее бьет мелкая дрожь, и пес, который наблюдает, даже стоя в полоборота, занятый собственными делами, все одно наблюдает, улыбается.

— И долго нам…

Те двое, которым он почти доверяет — «почти», поскольку полностью пес не доверяет никому — настроены иначе.

Им надоело.

Поместье. Ийлэ. Зима, которая отступила уже… но идут дожди, и эти дожди навевают на псов тоску. Раньше у них была игрушка, она еще есть, но надоевшая.

— Столько, сколько понадобится, — он подходит к окошку, затянутому пеленой дождя. — Столько, сколько понадобится…

Он повторяет это, глядя в глаза второго, почти столь же массивного, как он сам. И тот не выдерживает прямого взгляда, горбится, отворачивается, ворчит что-то, что можно, пожалуй, принять за извинения.

И отступая к стене, пинает Ийлэ.

Ему надо на ком-то выместить злость, которая прячется на дне светло-серых глаз, Ийлэ видит ее прежде, чем вспоминает о том, что ей категорически запрещено смотреть в глаза.

Наказание следует незамедлительно.

Он бьет по лицу, по губам, и кажется, вид крови его радует.

— Вот тварь! Наглая…

— Хватит, — тот, кто привел Ийлэ, сегодня не настроен делиться. — Отойди от нее. А ты… на вот.

Ей бросают куриную ножку, что почти подарок. И голод заставляет этот подарок принять. Гордость? Ее гордость умерла давно, в агонии, в крике, когда хватало сил кричать.

Вымерзла.

Вышла с кровью через горло.

И Ийлэ сама ненавидит себя за трусливую радость: сегодня она поест. А быть может хозяин будет столь добр, что не ограничится ножкой… у него ведь есть еда, на столе стоит блюдо с запеченным картофелем, со спаржей вареной, с курицей, которую псы разламывают руками.

Руки становятся жирными.

И сладко пахнут приправами… Ийлэ старается есть медленно, тщательно пережевывая мясо…

— Что ты с ней возишься?

Тот, второй, недоволен, но он проиграл в поединке взглядов, а потому недовольство свое будет скрывать.

— Пусть поест напоследок…

Ийлэ бросают яблоко.

И еще кусок курицы… хлеб… это ведь почти праздник, и она старается не думать о том, что услышала. Напоследок?

Это значит, она, Ийлэ, сегодня умрет.

Хорошо.

Она все-таки не сумела сдержать улыбку — слишком счастлива была осознать, что скоро все закончится, действительно закончится — и это тоже не осталось незамеченным.

— Чего скалишься? Бран, чего она скалится? — третий осторожен, он держится хозяина, опасаясь вызвать его недовольство. И сейчас он подбирается к Ийлэ боком, но в последний момент возвращается на место, садится, чинно сложив руки на коленях.

— А пусть себе…

Бран вытягивает из кармана часы.

Отцовские.

Отец говорил, что делал их в подарок своему отцу, но не успел отдать.

Платина. Драгоценные камни… лоза всех оттенков изумруда и кровавый рубиновый терний. Никто не делает мозаики из драгоценных камней, кроме отца… кажется, Ийлэ слышала об этом… нет, слышала в будущем, в том будущем, которому в ее воспоминаниях нет место. И она испытывает преогромное желание сбежать в него.

Нельзя.

Почему?

Потому что она должна рассказать о том дне. И о часах, пожалуй, которые держат на платиновой цепочке. Покачиваются. И новый их хозяин постукивает по циферблату ногтем.

Звук резкий.

— Зачем она нам вообще…

— Затем, — он убирает часы в нагрудный карман. — Затем, что она альва… правда, милая?

От стола до нее два шага, и Ийлэ замирает, прекращая жевать, хотя у нее много еще осталось, и хлеба, и мяса, и даже яблока…

— Альва… и дом этот альвийский… он спал, а теперь проснулся.

Он садится на корточки, все одно слишком большой.

Опасно близкий.

— И если сокровище спрятано в доме, то сами мы его не найдем… а девочка нам поможет, — он протягивает руку, касается волос.

От прикосновения этого Ийлэ замирает.

— По-моему, мы это уже проходили, — второй смелеет, все-таки он глуповат, постоянно нарывается, отступает и вновь нарывается.

Бран его убьет.

Ийлэ прикусила язык: она не хотела произносить это имя даже в мыслях.

Особенно в мыслях: мысли последнее, что у нее осталось.

Но убьет.

Не сейчас, позже, когда этот второй перестанет быть нужен.

— Отказалась, — хозяин гладит, наслаждаясь ее страхом. — Но мы простили ее… и сейчас просто попробуем еще один вариант…

— А если она опять…

Он поморщился.

Его раздражали эти вопросы, за которыми виделось недоверие к его способностям.

— Нет. На этот раз все будет иначе. На этот раз нам не требуется ее согласие… только кровь… ты ведь не откажешься, дорогая, поделиться?

Будто у Ийлэ имелся выбор.

Он же наклонился, близко, к самому ее лицу, пытаясь поймать ускользающий взгляд. И пальцы вцепились в подбородок, стиснули, больно.

Ноздри его раздувались.

А на щеках пролегли дорожки живого железа.

— Ну же, — обманчиво ласковый голос. — Посмотри мне в глаза…

Нельзя.

И не послушать его тоже нельзя. И он знает, ему нравится наблюдать за ее метаниями, за поиском единственно верного варианта. Нарушить запрет? Ослушаться приказа?

Ее накажут в любом случае, но…

…в дверь постучали.

И звук этот, показавшийся невероятно громким, оглушающим, заставил его отпрянуть.

— Мальчики, можно?

Дайна прошла бочком.

— Я подумала, что вам здесь скучно… — в руках ее поднос с пузатой бутылкой и четырьмя бокалами.

Он собирался ответить что-то резкое, но передумал.

Дайна была хороша.

Розовая. Напудренная. С подведенными глазами и губами, которые она облизывала, чтобы губы эти блестели. От нее пахло душистым мылом и лавандой.

Дайна собрала волосы и украсила прическу атласными розами.

На шею завязала черный бант.

Корсет надела.

И чулочки сеточкой с подвязками розовыми.

И ничего-то на ней не было, кроме корсета и чулочек.

Ах нет, белый накрахмаленный фартук…

— Детка, ты знаешь, как развлечь… — второй забыл и об Ийлэ, и о ее хозяине, который разглядывал Дайну… пожалуй, с неудовольствием.

— Вон пошла, — сказал он.

— Бран, да она просто…

— Вон.

Дайна не стала спорить.

— Выпивку оставь.

Оставила.

Ушла.

И дверь прикрыла… точно, всего-навсего прикрыла, потому что из-за двери тянуло сквозняком.

— Бран, ты загоняешься… развлеклись бы… пока ждали…

Второй разливал.

И бокал хозяину подал первым. Уставился жадно: будет ли тот пить. Будет. Ему не особо хочется, он и так пьян, вернее, нетрезв, но заняться больше нечем.

А ожидание раздражает.

— Не наразвлекался еще, — буркнул он, но уже почти спокойно.

Его настроение менялось быстро, как песок под южным ветром.

— Успеется…

Он пригубил коньяк.

И бокал поднял, накренил, позволяя янтарно-желтому содержимому добраться до края. Он провел по этому краю пальцем и палец облизал.

— Неплохой коньяк…

Второй все еще был недоволен.

Затянувшимся ожиданием.

И тем, что коньяка было мало, а он привык глотать, не разбирая вкус напитка, и на опустевший свой бокал глядел едва ли не с ненавистью. Третий коньяк цедил, морщась, закусывая яблоком и поглядывая на дверь…

— На удивление неплохой коньяк… — Бран сделал еще глоток.

А яблоко вдруг выпало из неловких пальцев пса, покатилось по ковру к Ийлэ.

Докатилось.

И упавшее, стало законной ее добычей. Она к ней и потянулась.

А пес упал.

Как стоял, с бокалом в руке… и остатки коньяка выплеснулись на ковер, впитались, а Ийлэ еще подумала, что на этом ковре уже изрядно пятен…

— Я их не убивала, — она сидела в кресле, обняв себя, и раскачивалась, а Райдо не знал, что ему делать. — Я их не убивала… не убивала…

— Конечно, не убивала.

Ийлэ не услышала.

Открытые глаза, пустые, яркая зелень бутылочного стекла.