Колдуны и министры - Латынина Юлия Леонидовна (книга жизни .txt) 📗

– Не стану я искать этот кинжал, – промолвил Ашидан.

– Тогда да не будет тебе ни в чем удачи, – сказала Эльда.

Когда Ашидан уехал, Эльда позвала работников и велела им срубить родовые деревца обоих сыновей. Деревце Ашидана было еще совсем тонкое, и сам Ашидан был похож скорее на мальчика, чем на юношу.

Ашидан привел с собой к Киссуру пятьдесят дружинников и получил от него еще тысячу. В тот день, когда он приехал, он был одет в боевой кафтан вишневого цвета, с белой опушкой. На ногах у него были сапожки из кожи серны, шитые в четыре шва и обернутые железными пластинами. Пояс кафтана, шириной в две ладони, был изукрашен единорогами и драконами, и к поясу был прикреплен тяжелый двуручный меч. Ашидан был юноша очень красивый, гибкий, как ветка ивы, с лицом нежным, как лепесток, с длинными белокурыми волосами и глазами цвета грецкого ореха, и все мужчины и женщины в лагере принимались танцевать при виде его красоты.

Второй тысяченачальник, Идди Сорочье Гнездо, был племянник старого Алдона. Ему было уже за тридцать. Сорочьим гнездом его прозвали оттого, что он три года простоял на одной ноге у храма бога Ятуна в горах, выпрашивая себе непобедимость. Сорока свила гнездо на его голове и вывела птенцов, и в конце концов даровала ему в награду то, чего он хотел. Больше об этом человеке нечего сказать.

Третий тысяченачальник, Ханадар Сушеный Финик, был большой князь у себя в горах и такой хороший певец, что нам стоит вернуться на девятнадцать лет назад и рассказать, как он стал певцом.

В то время Ханадару Сушеному Финику было пятнадцать лет. Он принадлежал к хорошему роду, но отец его и брат погибли при не очень почетных обстоятельствах. Мальчик в то время был с ними, и его хотели тоже зарезать, но пожадничали, и дело кончилось тем, что его посадили в корзинку и продали соседям.

С восьми лет Ханадар пас овец. Он был косноязычен, а волосы у него были короткие и слипшиеся.

Однажды ночью Ханадар ехал по песчаным дюнам, и съехал вниз, к реке. Вдоль по берегу росли ивы и кусты белой сирени. Сирень как раз отцветала, а под сиренью сидел человек, пел песню и чинил сеть. Ханадар заслушался и подъехал поближе, и тут увидел, что это его кровник. Человек поглядел на горы вдали и запел:

Тут кровник запнулся, не найдя подходящей строки. Заклятье слетело с Ханадара, он взял копье в руку и закричал:

– Обернись!

Тот оборотился, выхватил меч и воскликнул:

– Дай мне докончить строку!

– Клянусь божьим зобом, – ответил мальчишка, – ты начал эту песню в царстве живых, а закончишь ее в царстве мертвых!

Он бросил копье и прошиб врагу грудь и позвонки, так что тот упал и сразу умер.

Случилось так, что судья подземного царства не пустил покойника внутрь, придравшись к тому, что он не докончил песню, – а это был хороший поэт, – и вот мертвец стал бродить по округе и докучать живым. Как-то ночью он попался на глаза Ханадару Финику, и разинул на него свою пасть. Мальчик опять схватил копье и сказал:

С этими словами Ханадар бросил свое копье, мертвец вскрикнул в отчаянии и пропал, и все сходились на том, что на этот раз мальчишка победил его окончательно.

После этого Ханадар Финик начал сочинять хорошие песни.

Каштановое ущелье выводило через Голубые Горы к границам ойкумены, и у самого его устья, там, где горная речка, бежавшая по ущелью, сливалась с великой рекой Руной, стоял городок Лухун. Алдон и Ашидан в два дня дошли до перевала, откуда начинался спуск в ущелье. Там они поймали лазутчика, привязали его к веревке у колодца и начали черпать им воду. Лазутчик размок и сказал им, что внизу, в городе Лухуне, из-за неспокойного времени скопилось множество купцов и товаров, город охраняет часть войск Ханалая, девять тысяч пеших и тысяча «черных шапок» на конях; самого Ханалая там нет, потому что никто не думал, что Киссур так скоро перейдет через горы.

Ашидан, молодой брат Киссура, сказал Алдону:

– Брат мой стал осторожен, как мангуста. Зачем нам ждать его? Сдается мне, что Киссур не станет нападать на городок Лухун, пока не подвезет к его воротам эти новые пороховые баллисты.

– Да, – сказал Алдон, – не очень-то мне это по душе, когда за меня к городу подходит ремесленник, роется в земле и получает после штурма все богатство, на которое я рассчитывал. Еще подлей, когда города берут не оружием, а подкупом. Это уж совсем неблагородно, и тут трудно рассчитывать на грабеж. А ведь министр Нан говорил, что всякое дело должно обогащать человека, и каждый, преследуя свой интерес, способствует общему благу.

– Так почему бы нам, – сказал Ашидан, – не переправиться через Руну, и не взять городок с налету? Если враг решит, что перед ним все войско Киссура и сбежит от испуга, мы обретем богатство, а если враг одолеет нас из-за нашей немногочисленности, то мы обретем вещь еще лучшую – славу. Ведь богатство все равно надо потом раздавать друзьям, а слава останется с нами.

– Твоя правда, мальчишка, – сказал Алдон Широкоглазый.

После этого они оба пошли к Сушеному Финику.

Тот пировал в палатке со своими людьми. Это была великолепная палатка, в сорок шагов в ширину и два копья в высоту. В ней было пять дверей, по числу сторон света, и в каждую дверь можно было въехать на лошади. Перед северной дверью стоял столб, и к столбу была подвешен серебряный сазан, в которого били каждый раз, когда надо было объявить что-то важное. Этих сазанов для объявлений государь Иршахчан запретил вместе с прочими варварскими обычаями, но три месяца назад Сушеный Финик выпросил себе сазана в подарок у государя Варназда.

Низ палатки был покрыт шелковыми платками, зелеными, как трава, а верх палатки был покрыт шелковыми платками, синими, как небо.

Внутри палатки царило веселье: во весь стол тянулось большое блюдо из позолоченных кож, и на нем было навалено всякое мясо: лошадиное, баранье и лосиное. Стол и лавки были полые, чтобы было видно, что они без засады, а перед гостями стояли серебряные тарелки, на которых они складывали кости.

В глубине шатра стоял алтарь, на который все присутствующие положили свои мечи, потому что на таких пирах дело часто доходило до драки. Ханадар Сушеный Финик сидел на возвышении, в шелковом чиновничьем платье. У него было сухое темное лицо со светлыми бровями и высоким лбом. Нос у него был слегка приплюснут. Он был слегка кривоног, и волосы у него были белокурые и такие длинные, что когда он не закалывал их в пучок, они доставали до запястий.

На коленях его лежала лютня, а на поясе его висел меч в красных кожаных ножнах. Дело в том, что на Ханадаре Сушеном Финике лежал зарок: не петь песен, если на поясе нет меча. Сушеный Финик склонился над лютней, как мать над ребенком, и запел.

Ашидан и Алдон отдали мальчикам свои мечи, сели у входа и стали слушать. Мальчики взяли мечи и отнесли их в почетное место на алтаре.

Сколько времени прошло, неизвестно, потому что время внутри песни и вне песни бежит по-разному, и герой песни Финика успел родиться, состариться и умереть, а дружинники за это время не успели съесть и десяти баранов, – только наконец песня кончилась, Сушеный Финик поклонился алтарю и дружнникам, и спросил Ашидана, пожаловал ли тот для пира или для дела. Ашидан ответил: