Избави нас от зла - Холланд Том (читать хорошую книгу полностью .txt, .fb2) 📗
Она заговорила об этом, когда они проезжали по дороге, пролегавшей через лес неподалеку от Стонхенджа, дружно вглядываясь в темноту за деревьями. Ничто не шелохнулось позади, но они хлестнули лошадей, чтобы быстрее миновать неприятное место.
Прибыв в Оксфорд, они выяснили, что лорд Рочестер действительно вернулся с флота и находился при дворе, где не пропускал ни одного застолья, участвовал во всех разговорах. Потому что, как объяснил Роберту однажды вечером Сэвайл, его друг стал в тысячу раз беспутней, чем был до войны, а ведь до войны он уже слыл самым печально известным повесой.
— Так что, — сказал Сэвайл, перемежая свою речь икотой, — придворные льстецы правы, когда говорят: пусть сами голландцы и тупицы, зато они по праву слывут родоначальниками остроумия. Уже давно всем ясно, что чем невоздержаннее становится лорд Рочестер, тем более воспламеняется его кровь. А чем сильнее воспламеняется его кровь, тем он остроумнее. Моим любимым развлечением стало теперь удовольствие напоить милорда и лицезреть, до какой степени дикости он может доходить и до каких бесчинств эта дикость его доводит.
Роберт улыбнулся. Он очень сомневался, что юмор лорда Рочестера зависит от выпитого вина. И сам лорд Рочестер, когда они встретились, с готовностью подтвердил обоснованность его подозрений.
— Кровь! — провозгласил он. — Это самое изысканное из удовольствий, известных душе и плоти. И все же, Ловелас, видите ли…
Он поднял свой стакан, затем погладил себе промежность и продолжил без всякого пафоса:
— Свойство этого самого совершенного из наслаждений в том, что оно не ослабевает, но служит топливом и для всех других удовольствий. До нашего посещения Амстердама я все больше и больше страшился, что пресытился навсегда. И вот теперь мои аппетиты возродились, они стали неистовее и ненасытнее, чем были прежде.
— Рад за вас, милорд, поверьте, я от души за вас рад.
Лорд Рочестер сузил глаза.
— И что, Ловелас, — пробормотал он, — не завидуете, надеюсь?
— Я никогда не позавидую вам, милорд, потому что мне известно кое-что такое, чему вам вскоре придется противостоять.
— Да, — согласился лорд Рочестер с внезапной холодностью. — Отсутствие в вас зависти вполне естественно.
Он резко поднялся на ноги и крикнул слуге, чтобы тот подал плащ. Застегивая его, он молчал, а потом снова поднял взгляд, но смотрел, казалось, мимо Роберта.
— Известите меня, когда найдется этот человек, этот мистер Обри!
— Само собой разумеется, милорд.
— Очень хорошо, — проговорил лорд Рочестер и направился к двери, но остановился на полпути и добавил: — Да, Ловелас… Пока его нет, лучше держитесь от меня подальше.
— Вот как? — удивленно воскликнул Роберт и гневно уставился на него. — По какой причине, позвольте спросить?
Лорд Рочестер зевнул.
— Потому что вы напоминаете мне о вещах, не имеющих никакого отношения к моим удовольствиям. Я возродил эти ощущения не для того, чтобы притуплять их вашей болтовней о виселицах.
Он задержался еще немного, давая Роберту время, чтобы бросить вызов. Не задумываясь, тот действительно наполовину выхватил шпагу из ножен. Но Рочестер только улыбнулся и укоризненно покачал головой. Роберт, покраснев от стыда, убрал шпагу обратно в ножны. Он стоял, словно окаменев, несколько минут и после того, как лорд Рочестер удалился, а потом всю ночь тщетно пытался утопить свое бешенство в вине.
Миледи, когда он позднее рассказал ей об этом, казалось, не удивилась.
— Это обострение чувственности обычно для всех нас, когда жажда крови еще внове. Тогда весь мир кажется созданным только для нашего удовольствия. Однако такое состояние быстро проходит.
Она замолчала, и Роберт, пристально смотревший на нее, заметил в ее взгляде, прежде чем она успела отвернуться, тень внезапного уныния, подобного тому, которое накапливается годами, как песок пустынь наметается ветром. Он поцеловал ее в щеку и улыбнулся, увидев, как Миледи расцвела внезапным румянцем. Она снова повернулась к нему, потом потупила взгляд.
— Ведите себя, как приказал лорд Рочестер, — посоветовала она тихим голосом. — Повторяю, что своим нынешним юмором он не сможет блистать долго.
Она вздохнула, протянула руку к бокалу с вином и осушила его одним глотком, потом уронила бокал на пол и еще раз взглянула на Роберта. Затем провела пальцем по его губам и прошептала:
— Скоро придет время, когда его удовольствия станут такими же редкими и поэтому высоко ценимыми, как теперь мои. И тогда, милый Ловелас, он, так же, как я, станет вашим.
Роберт улыбнулся, глядя Миледи в глаза, и поцеловал ей руку. Какое-то мгновение он почти верил в искренность ее комплимента. В глубине сердца он, конечно, понимал, что природу Миледи не изменить, что она смертельно опасна и так восхитительна, что вряд ли может кому-то принадлежать. Каким бы послушным ни был волк, он всегда остается волком. В подтверждение его мыслям в ту же ночь он услышал, притворившись, что спит, как она поднялась с постели и выскользнула за дверь. Но теперь его не удивляло, как прежде, ее желание охотиться в одиночку. Он видел немало свидетельств того, что ее самой приятной фантазией стала мечта о том, что она такая же смертная, как он, что она не пьет кровь, что ей не надо убивать. И Роберт, стараясь подыгрывать ей в этом самообмане, обнаружил, что это у него получается легко, потому что такая игра возвращала к жизни дорогие воспоминания, утраченный мир дружбы, которую он когда-то разделял с Эмили. Он понял, что прежде не осознавал, какой болезненной была для него эта утрата. Но теперь, когда дружеские отношения вернулись… обострилось и чувство потери. Его удивляло и радовало, что Миледи, которая недавно была ему едва ли не матерью, становилась теперь почти сестрой, своего рода заменой Эмили.
Почти, потому что в то же самое время она становилась и кем-то еще большим. Теперь Роберту незачем было обращаться к поэзии, чтобы осмыслить природу любви. И все же его удивление было таким же поразительно сильным, как и при первом чтении Овидия. Закрыв глаза, он словно воочию видел, как целует Эмили в губы. Почти сестра, и даже больше. И Роберт снова стал чувствовать, как это было все предыдущие годы, восхитительный трепет вины, осознание которой никогда не прекращается. Иногда муки этого осознания совершенно внезапно подступали близко каким-то неопределенным, всегда по-новому странным приливом. В такие моменты он понимал, какими все более грубыми должны были становиться его удовольствия, если его удивляла сама мысль о том, что могут быть более приятные желания, чем физическое обладание телом какой-нибудь проститутки. Казалось, его страстное стремление становилось вдруг настолько немыслимо драгоценным, что достичь его обладание совершенно невозможно. Настолько невозможно, думал он, что об этом не следует даже заикаться. Хотя Миледи, так же как и он, совершенно осознанно принимала участие в их новой игре, она, казалось, ни в коем случае не желала признавать ее существование. Поэтому правила ухаживания никак не определялись, их место занимали непризнание и недосказанность, какими бы ни были образчики проявления их молчаливой любви, соблазны и восторги которой занимали все мысли Роберта. Хотя удовольствие, которое приносили ему эти мысли, было утонченным, в них всегда было что-то неожиданное, они всегда были богато окрашены. Запах духов, исходивший от рук Миледи, ее выбившийся и упавший на щеку локон, просто смех и внезапная молчаливая встреча взглядов — все это оказывало на Роберта такое сильное воздействие, что он внезапно обнаруживал, что всему остальному в его сознании не оставалось места. Куда-то исчезал груз отчаяния, пропали дурные предчувствия, не оставалось места страхам. Появлялось даже ощущение, что все это никогда больше не вернется.
И вот однажды вечером он получил от Миледи весточку с просьбой незамедлительно встретиться с ней. Их свидание состоялось под звездным небом Оксфорда, и он так крепко поцеловал ее, что почувствовал, как раскрылись ее губы и соприкоснулись их языки. Но она внезапно резко отстранилась и потупила взгляд. Роберт рассмеялся, пораженный ее застенчивым видом, словно перед ним была вовсе не она, а какая-нибудь добродетельная девственница. Он снова потянулся к ней, но она оттолкнула его, потом выхватила из-за корсажа письмо и развернула его.
