Баллада: Осенние пляски фей - Стивотер Мэгги (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
– Хорошо, предположим, что я не дурак. – Я отодвинул тарелку с хлопьями и облокотился на стол. – Предположим, я знал, что не найду здесь Оби-Вана от волынки. Также ради удобства предположим, что я вам не скажу, зачем я пошел сюда учиться, – если, конечно, мы исходим из того, что у меня была причина.
– Согласен. – Салливан посмотрел на часы и снова поднял глаза на меня. Его взгляд был внимательным, не преподавательским. – Я спросил Билла, что с тобой делать.
Я не сразу вспомнил, что Билл – преподаватель волынки.
– Он сказал, чтобы я просто оставил тебя в покое. То есть дал бы тебе возможность заниматься в то время, когда у тебя назначен урок, и успокоился. Но, по-моему, это – извращение идеи музыкальной школы. Ты согласен?
– Да, есть в этом что-то неправильное, – ответил я. – Не знаю, правда, стал бы я употреблять слово «извращение»…
– Поэтому я решил, что мы назначим тебе занятия по другому инструменту, – перебил Салливан. – Никаких деревянных духовых и язычковых, ты их слишком быстро освоишь. Возьмем гитару или фортепиано. Чтобы ты не за пять минут научился.
– Имейте в виду, – сказал я, – я немного играю на гитаре.
– Имей в виду, – передразнил меня Салливан, – я тоже. Но на фортепиано я играю лучше. А ты?
– Меня вы будете учить?
– Группы пианистов переполнены обычными студентами. Мне жаль твоего времени, поэтому я выделю окно в промежутках между проверкой ваших кошмарных сочинений, чтобы заниматься с тобой. А ты добавишь фортепиано в список своих музыкальных умений. Если ты не против.
Бескорыстная доброта в людях всегда меня настораживает. А если она направлена на меня, то я настораживаюсь вдвойне.
– У меня такое ощущение, что я – то ли подопытный в эксперименте, то ли инструмент самоистязания.
– Правильно, – ответил Салливан, поднимаясь и забирая почти пустую миску из-под еды для кроликов. – Ты часть моей программы помощи студентам, которые напоминают мне меня в бытность молодым и глупым. И за это тебе спасибо. Увидимся в пятницу в классе. Если сможешь обойтись без своего эго, оставь его в комнате: оно тебе не понадобится.
Он мило улыбнулся и склонил голову, как делают – кто? японцы? – когда прощаются.
Я вытащил из кармана ручку и написал на тыльной стороне запястья: «пт 5:00 ф-но». Чтобы не забыть. Впрочем, такое я вряд ли забуду.
Аудитории для занятий в Чанс-холле похожи на камеры: крошечные квадратные комнатушки; запахи человеческого тела здесь копились тысячу лет, не меньше. В них помещаются только пианино и два пюпитра. Я укоризненно взглянул на подставки – волынщики все запоминают и так, – поставил футляр возле сиденья, достал тренировочный чантер и сел. Сиденье издало звук, будто пукнуло, и медленно подо мной опустилось.
Занятие по фортепиано предстояло через несколько дней, но я раньше здесь не был и решил взглянуть.
На вдохновение в этой комнатке рассчитывать не приходилось. Тренировочный чантер и так звучит как издыхающий гусь, а с такой жуткой акустикой…
Я посмотрел на дверь. На ручке можно было повернуть замок и закрыться – наверное, чтобы никто не ломился в комнату во время занятий. В голове промелькнула мысль, что в одной из этих комнат удобно совершить самоубийство: все будут думать, что ты занимаешься, пока труп не начнет разлагаться.
Я заперся, сел на край табурета и нерешительно поднес чантер к губам; где-то на краю сознания я еще ощущал присутствие песни из сна и боялся, что не смогу удержать ее и она польется из-под моих пальцев. И это будет потрясающе. Полузабытая песня умоляла меня сыграть ее, услышать, как она прекрасна, но я опасался, что, уступив ее мольбам, я соглашусь на то, на что мне нельзя соглашаться.
Не знаю, как долго я колебался, неподвижно сидя спиной к двери, но внезапно я почувствовал в голове какой-то толчок, укол, увидел, как мои руки покрываются гусиной кожей, и понял, что я в комнате не один, хоть и не слышал ни шагов, ни звука открывающейся двери.
Я тихонько втянул в себя воздух, пытаясь понять, что хуже: посмотреть или не знать? Я посмотрел.
Дверь закрыта. На замок. Мое шестое чувство вопило во весь голос: «Что-то не так! Ты не один!» Я суеверно дотронулся до железного браслета на запястье и сумел сосредоточиться. Возник странный запах, похожий на запах озона. Как после удара молнии.
– Нуала? – позвал я.
Ответа не было, но я ощутил прикосновение, тяжесть рядом. Через несколько секунд тяжесть потеплела, я почувствовал лопатки у своих лопаток, спину у своей спины, чужие волосы, касающиеся моей шеи. Кожа пошла мурашками, разгладилась и снова собралась, как будто не могла привыкнуть к постороннему присутствию.
– Я надел железо, – тихо проговорил я.
Тело рядом со мной осталось неподвижным. Мне почудилось биение чужого сердца.
– Я заметила.
Я очень медленно выпустил сквозь зубы воздух из легких, обрадованный тем, что узнал голос Нуалы. Не то чтобы я был рад ее видеть, но незнакомое создание, прислоняющееся ко мне, подстраивающее под меня свое дыхание, – это хуже.
– Мне неудобно, – сказал я, не переставая думать о том, что от разговоров мышцы груди напрягаются и создают между нами трение – жутковатое и в то же время чувственное ощущение. – Я про железо. Обидно, что я напрасно мучался – я надел его из-за тебя.
– Подлизываешься? – поддразнила Нуала. – Здесь есть и более опасные создания.
– Это не может не радовать… Кстати, скажи мне, пока мы еще не ругаемся: насколько опасна ты?
Она издала какой-то звук, будто хотела ответить, но передумала. Повисла жирная уродливая тишина. Наконец Нуала сказала:
– Я пришла послушать.
– Нужно было постучать. Я же не просто так запер дверь.
– Я думала, что ты меня не заметишь. Ты что, провидец? Экстрасенс?
– Вроде того.
Нуала отодвинулась и развернулась к инструменту. Я затосковал, не ощущая ее рядом, мое сердце наполнила неопределенная грусть.
– Сыграй что-нибудь.
– Черт тебя побери, существо! – Я сдвинулся к фортепиано, желая посмотреть на нее, и потряс головой, чтобы освободиться от страдания. – Ты настойчивая.
Она наклонилась вперед, над самыми клавишами, чтобы увидеть выражение моего лица. Волосы лезли ей в глаза, и она заправила короткие светлые пряди за ухо.
– Судя по твоим чувствам, ты хочешь большего. Тебе нужно было сказать «да».
Она наверняка думала, что говорит убедительно, но на меня ее слова произвели прямо противоположный эффект.
– Если я чего-то достигну в этой жизни, то сам, без жульничества.
Нуала скорчила ужасную гримасу:
– Неблагодарный! Ты даже не попробовал сыграть ту песню, с которой я тебе помогла. Это не жульничество. Ты бы и сам ее написал, если бы прожил еще пару тысяч лет.
– Я не соглашаюсь.
– Я помогала тебе без задней мысли. Я хотела, чтобы ты понял, чего мы можем достичь вместе. Но ты ведь не можешь просто взять и воспользоваться случаем. Нет! Нужно сомневаться! Нужно мучиться!.. Иногда я вас, глупых людишек, просто ненавижу.
От ее злости у меня разболелась голова.
– Нуала, помолчи, у меня из-за тебя голова болит.
– Не затыкай мне рот! – огрызнулась она и затихла.
– Не обижайся, – сказал я. – Я не вполне тебе доверяю.
Я опустил чантер – он казался мне оружием, которое Нуала может обратить против меня, – и положил пальцы на прохладные клавиши. Чантер был мне знаком и полон возможностей, а гладкие клавиши выглядели невинными и бессмысленными. Я взглянул на Нуалу, и она безмолвно встретила мой взгляд. Ее глаза, если всмотреться, были ошеломительно нечеловеческими, но она была права. В ее глазах я видел себя. Себя, желающего стать кем-то большим, себя, сознающего, что я еще даже не прикоснулся к истинному великолепию.
Нуала осторожно сползла с сиденья, чтобы оно не скрипнуло, и влезла между мной и фортепиано так, что мои руки охватили ее, как клетка. Она прижалась ко мне, вынуждая подвинуться дальше, чтобы ей было где сесть, и нашла руками мои руки, неумело лежащие на клавишах.
