Влюбленные из Хоарезма - Стюарт Торн Сейшел (книги читать бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Башня поднималась над домом, как минарет над храмом. Едва прибыв на место, ун-баши немедленно обошел всю усадьбу и большой сад.
Уменьшенная копия Черной Башни Хоарезма, Башня Бахрама поднималась выше самых высоких деревьев и имела единственный вход из внутренних комнат. Лестница, ведущая наверх, и маленькая каморка под смотровой площадкой освещались узкими оконцами, и через башню в дом могли проникнуть разве что птицы и летучие мыши. Но Конан из любопытства заглянул и туда.
Луна ушла. В траве трещали сверчки да фыркали порой во сне лошади в конюшне.
Конан сидел и смотрел, как перемигиваются желтый огонек во дворе и зеленый — на башне. Из головы у него не шел вечерний разговор. Действительно ли можно достичь всего, если желание сильно и владеет всем твоим существом? И должно ли это быть лишь одно желание, или их все же дозволено иметь несколько?
— Сравняться с богами,— прошептал Конан.— Клянусь Кромом! Хотел бы я знать, что было у тебя на уме, о высокомудрый и ученый визирь, когда ты говорил мне это!
Глава 3. Ночной гость. Юлдуз
Конан, невыспавшийся и потому злой, стоял навытяжку у ореховых дверей в высокой стене, верхом которой шла галерея, соединяющая мужскую и женскую половины дома. Киммериец зевал и со скуки разглядывал кхитайский ковер. Птицы, изображенные на нем, рябили у него в глазах живой пестрой стаей.
Все птицы на ковре были изображены парами — он и она. Казалось, еще мгновение, — и все эти малиновки, жаворонки, пеночки, голуби и черноголовки вспорхнут в воздух влюбленными парочками… Конан едва заметно тряхнул головой, стараясь разлепить тяжелые веки. Позабыв, что накануне сам назначил в первую стражу Фархуда и себя, он замечтался и просидел на крыше всю ночь, пока не вылез встрепанный со сна Харра и не погнал его спать — те два или три часа, что оставались до рассвета. Теперь он мечтал только об одном: чтобы его стража, тягостная и скучная, как все остальные, поскорее кончилась, а тогда можно было бы немного поспать до новых ночных забот.
Из дома вышел светлейший Уртан и, поклонившись восходящему солнцу, благоговейно вынул свиток из ларца и протянул Хамиру, ибо этот, по счету четвертый, день Гадания почти целиком был по его части.
Сегодня предстояло выяснить, каковы будут урожаи, когда ждать засухи, а когда — ливней, не случится ли мора на скотину или нашествия прожорливой саранчи с берегов Стикса. Все это узнавалось при помощи раскинутых зерен пшеницы, бобов и риса, и бархатные мешочки с освященными в столичном храме Эрлика зернышками от лучшего урожая прошлых четырех лет уже лежали на больших, во все три стола, листах прокаленной меди.
Уртан с важностью уселся на коврах, сплошь застилавших двор до самой калитки, и кивнул.
Это был знак одновременно и почтенным мудрецам, и мухобою из его свиты, который немедленно взялся за роскошное опахало из павлиньих радужных перьев, дабы мухи и пчелы не помешали благочестивому созерцанию обряда. В гадании Великий визирь не понимал ровным счетом ничего, и его присутствие на церемонии было еще менее обязательно, чем Конана и Фархуда, стоявших у резной калитки, скрестив обнаженные серебряные сабли. От стражей была хоть какая-то польза: ни один злой дух, как известно, не посмеет войти в дверь, охраняемую серебряным оружием. Сабли эти, с рукоятями чистого золота, изукрашенные огромными рубинами, лалами и посвященным Эрлику солнечным камнем, а также другими камнями удачи и счастья, в первый день очень занимали Конана. По окончании церемонии он незамедлительно опробовал свою саблю на кустах ежевики в саду, но, убедившись, что этим клинком нельзя зарубить даже цыпленка, потерял к церемониальному оружию всякий интерес. И визирь, и стражи изнывали со скуки. Но визирь уйти не мог, а солдат можно было менять, чем Конан вовсю и пользовался. Каждая церемония гадания — а они были расписаны на все десять дней заранее — продолжалась примерно с восхода до полудня, и за это время у калитки сменялось по три пары стражей.
Зерна с веселым дробным стуком тонкими струйками посыпались из ладоней Хамира на медь, раскатились по коврам. Некоторые, отскочив, попали в бассейн.
Хамир принялся обходить столы, разглядывая получившиеся россыпи с одной и с другой стороны, что-то бормоча себе под нос. Остальные ждали его выводов, изредка вставляя в его бормотание непонятные Конану фразы:
«Планета войны во втором доме, следовательно, этот рисунок надо рассматривать со стороны заката…»
«В этот год гадание на урожай выпало на пятый день ущерба, значит, все упавшие зерна надо толковать в обратном смысле…»
«В воду упало десять, пятнадцать и тринадцать, это скверный знак для пшеницы, но лишь на третий год и то, при внезапной новой женитьбе повелителя…»
Одно бобовое зернышко подкатилось прямо под ноги Конану, остановившись у самого его сапога. Оно легло точно в раскрытый клюв ласточки, вытканной на ковре, и Конан улыбнулся. «Как бы ты истолковал это, почтенный Хамир?»— пробормотал он. Как ни тихи были его слова, их услышал Магриб, стоявший в пяти шагах от киммерийца.
— О чем ты говоришь, мой ун-баши? Твои глаза орла увидели что-то, что пропустили мы?— живо обернулся он к Конану.
Тот двинул подбородком, указывая на зерно.
— Подойди-ка сюда, Хамир,— позвал Магриб.— Что ты на это скажешь?
— Скажу, что ты был прав, говоря о птицах по второму году. Следует беречь весенние посевы.
Он двумя пальцами поднял зерно к подслеповатым глазам.
— Да, да, оно еще и с трещиной!— Он обернулся к хозяину дома и весело сказал:— Твой ковер тоже стремится принять участие в гадании, почтенный Бахрам. Может, он волшебный? А это зернышко надо посадить и посмотреть, прорастет ли оно…
— Ты неистощим на шутки, о, прозорливый и остроумный Хамир!— отозвался Бахрам с фальшивой улыбкой, не слишком удивившей Конана после вчерашнего рассказа Фейры.
— У меня есть подходящий горшочек, мне привезли его из Вендии, страны факиров. Если что-то не прорастает в нем, значит, оно не прорастет нигде.
В саду послышались шаги, и у калитки появились Харра с Альмидом и Закиром, братьями-близнецами. Конан с облегчением отсалютовал, передавая серебряную саблю Закиру, вставшему на его место. Тот ответил таким же салютом, скрестил свой клинок с клинком брата, и стражи замерли живыми изваяниями.
Выйдя из сада, Конан объявил:
— Я ложусь спать. Если ничего не случится, разбуди меня, когда солнце сядет на верхушки тех карагачей.
— Ладно,— с готовностью ответил Харра и добавил: — Только вот…
— Что?— нахмурился Конан, отлично знавший, что означает это «ладно, только вот».
Хорошо изучив крутой нрав своего ун-баши, Харра любое возражение начинал с согласия.
— Ну, говори, чего ты хочешь?
— Да я обещал ребятам город показать… И скучно им, и впервые здесь все. Растрясли бы немного кости, глядишь, повеселее бы стали, а?
Конан и сам подумывал, что пора его соколам немного проветриться, а то как бы и впрямь не закисли от скуки и безделья. Самым старшим в его отряде был двадцатипятилетний Фархуд, ибо ун-баши отбирал себе парней молодых и сильных. Уныние однообразного караула и ежедневные тренировки в качестве единственного развлечения могли привести к взрыву. И так во время вчерашнего купания Хасим и Альмад, увлекшись, едва не утопили Фархуда.
— Нергал с тобой, хитрая ты рожа. Бери половину отряда, и идите, развлекайтесь. Но чтоб к вечеру все были в казарме, неважно, сколько вы там выпьете, хоть по бочонку на брата!
— За этим я прослежу, не тревожься,— поспешил его заверить обрадованный Харра. — Ихор тебя разбудит, он только что ловил за озером сусликов, попал в нору и вывихнул ногу. Пусть сидит теперь дома, вперед умнее будет.
— Начинается,— проворчал Конан.— Сейчас я ему вправлю кое-что вместо ноги… Где он?
— В роще, в тенечке. В холодной воде плещется, к утру будет уже на ногах. Иди лучше, ложись. Мне все равно еще третью стражу разводить.
