Нашествие теней - Джонсон Оливер (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
«Вот он, случай, — подумал Уртред, — случай, посланный небом». Стража ушла, и лишь цепь, сковывающая руки за спиной, мешает ему растерзать в клочья убийцу брата. Он согнул и разогнул пальцы, ища слабое звено, но кузнец, ковавший цепь, работал на совесть. Звенья ее были прочны, как скала. Верховный жрец сверлил его взглядом из полумрака. Уртред перестал двигать руками, стараясь не выдать своих намерений.
— Для чего же ты явился сюда, жрец? — спросил Вараш.
Уртред молчал. Человек, принесший ему послание Рандела, подвергался опасности, идя через болота и горы к Форгхольму. Неосторожное слово Уртреда могло обречь на смерть и его, и остальных друзей Рандела. Ничего нельзя говорить.
Вараш покачал головой с легкой улыбкой на сухих багровых губах.
— Думаешь, твое молчание тебя спасет? — Стремительно встав, он подошел к сундуку у стены, шурша по полу своими тяжелыми одеждами. Открыв сундук ключом, он достал какой-то предмет и поднес к свету жаровни, чтобы Уртред мог видеть его. Это были железные клещи с зажатым в них окровавленным человеческим зубом.
— Твоему другу, тому, который умер, пришлось вырвать зуб, мешавший ему говорить, — сказал Вараш, помахивая клещами перед маской. — Это помогло: твой друг заговорил, как заговоришь и ты, когда я позову обратно стражу. Но ты можешь избавить себя от большой боли, жрец, рассказав мне то, что я хочу знать.
Пока Вараш копался в сундуке, Уртред вставил коготь перчатки меж двумя звеньями цепи. Теперь он пытался разорвать их. Коготь был привязан к наперстку, надетому на обрубок пальца, и каждое прилагаемое к цепи усилие, несмотря на помощь механизма, отзывалось жгучей болью в изувеченной руке. Оставалось надеяться, что верховный жрец не услышит слабого скрипа разгибаемого металла.
Молчание Уртреда взбесило Вараша.
— Прекрасно, — бросил он, — сейчас я вызову стражу, но прежде посмотрю, каков ты с виду. — Положив клещи на стол, он опустился на одно колено и протянул руку к маске. В тот же миг коготь Уртреда с треском разомкнул звенья, и он выбросил вперед руки, задержав их в дюйме от горла старика. Рука Вараша замерла в воздухе, и глаза разбежались в разные стороны, когда острые как бритва когти оцарапали его сморщенную шею.
— Один звук — и ты умрешь, — проворчал Уртред. Вараш бессильно уронил руки. Уртред встал, угрожая когтями лицу Вараша. — Вставай, — сказал он, зацепив верховного жреца пальцем за подбородок и вынудив его подняться с пола. Он толкнул Вараша обратно в кресло, и роскошные одежды подняли столб пыли, заплясавшей в тускло-красном свете. Уртред, нагнувшись, вцепился руками в поручни кресла.
Вараш видел теперь вблизи мерцающее, быстрое движение глаз под маской. Их холодный блеск говорил Варашу, что он умрет; все прожитые годы, все предательства пропали впустую. Он умрет жалкой смертью от рук этого безумца. Он открыл рот для крика, но рука в перчатке железными тисками сжала его челюсти, превратив рот в страдальческий овал.
— Понял теперь? — прошипел Уртред. Вараш едва смог кивнуть в ответ, так крепка была хватка.
— Теперь моя очередь задавать вопросы. И первый из них — почему умер Рандел?
— П-потому что он был еретик, — промямлил Вараш сквозь живые тиски.
— Нет! — взревел Уртред, сжав пальцы так, что в голове у Вараша помутилось от боли. — Рандел не был еретиком: это ты предал свою веру. Ну-ка, взгляни на солнце! — Он повернул голову верховного жреца к окну, обагренному кровью умирающего светила, и Вараш стал корчиться, словно его заставили смотреть в раскаленное жерло ада. — Так я и думал: ты не выносишь света! Ты стал одним из них, верно? Ты умер сердцем и разумом. Умер для жизни. Сколько же хороших людей ты погубил? Отвечай! — Уртред потряс старика, но тот, если даже и мог, ничего не ответил, и его молчание было красноречивее всяких слов. Солнце жгло его лицо, его глаза, и он извивался в безжалостных пальцах Уртреда.
— Прошу тебя, — взмолился он, — верни меня в тень.
— Чтобы я дал еще одной душе отречься от истинного бога? Разве движение солнца по небу, его восходы и его закаты не о чем не говорят тебе? Все люди должны умирать. Только одна жизнь после смерти возможна — та, что настанет в день Второго рассвета.
Боль становилась невыносимой; Вараш крепко зажмурил глаза и вдруг ощутил во рту вкус Черной Чаши. Это отдавала медью его собственная кровь из прикушенного языка.
— Довольно! — крикнул Уртред. — Что толку говорить о Ре с павшим столь низко? Уж лучше проповедовать псу. Открой глаза. — Железные когти кольнули Варашу горло. — Открой! — Вараш повиновался. Солнце опустилось совсем низко, но его свет бил прямо в мозг. Не вынеся муки, Вараш замотал головой из стороны в сторону — Ты хотел видеть мое лицо? Так смотри же, смотри на лицо истинно верующего, все отдавшего ради своего бога! — Левой рукой Уртред отстегнул с одной стороны маски две застежки, крепившие ее к кожаной раме, — правой он по-прежнему сжимал челюсти Вараша.
Маска отошла в сторону, как лоскут кожи.
Сначала Варашу показалось, что снятие маски было лишь игрой его воображения. То же нагромождение багровых рубцов предстало его глазам, та же щель вместо носа, те же обгоревшие черно-желтые губы, обнажающие зубы и десны.
Потом он понял, что это явь.
Тогда из глубин его души вырвался вопль. Но рука в перчатке все так же сжимала его челюсти, и крик, не сумев выйти из горла, разорвался в сердце белой вспышкой, тут же сменившейся чернотой. Вараш полетел в бездонную пустоту.
Уртред уронил мертвое тело на пол. Свирепый жар сжигал его грудь — жар гнева и радости. Жар осуществленного мщения. Он не ждал такого случая, но воспользовался им, и его сердце готово было разорваться вслед за сердцем старика.
Он знал, что умрет — не на жертвенном камне, так от рук стражников, — но это было ничто по сравнению с обуревавшей его радостью.
Он ждал, глядя на угасающие лучи солнца и шепча молитву. Постепенно бешеный стук сердца утих и гул в ушах поубавился. Стервятник пронесся по багровому небу мимо окна, громко хлопнув крыльями в тишине. Уртред ждал возвращения стражи — она не возвращалась, но придет непременно, в этом он был убежден.
Мертвые глаза верховного жреца были обращены к стропилам под потолком. Уртреду показалось, что их затягивает пелена. Вараш уже далеко продвинулся по своему пути, но Уртред не стал читать молитву, чтобы осветить ему дорогу через царство Исса: покойник принадлежал этому царству, а не светозарному раю Ре.
Шум в ушах, подобный реву далекого прибоя, почти совсем утих, и свирепая радость недавних мгновений тоже начала угасать, оставляя за собой пустоту. Солнце точно застыло над горными пиками. Безбрежная тишь висела над храмом и городом, точно весь мир затаил дыхание в этот вечерний час. Ни звука не доносилось из-за двери: ни криков стражи, ни топота бегущих ног. Никто не слышал, что здесь произошло, и это лишь усугубляло пустоту внутри Уртреда. Придется теперь действовать самому — и он знал, что он должен сделать.
Он рассеянно огляделся, впервые заметив окружавшую его роскошь: старинные гобелены из Хангар Паранга, тончайший сурренскнй хрусталь, мебель из галастрийского кедра — все было подобрано с отменным вкусом, картину нарушал лишь валяющийся у трона труп верховного жреца.
От этой пышности Уртреду стало еще тяжелее. Двадцать лет отшельничества в голых беленых стенах вселили в него отвращение ко всякому излишеству. Ему еще не случалось бывать в такой обстановке — да и в городе он оказался впервые. Перед тем как получить письмо от брата, он восемь лет не сходил с башни Форгхольмского монастыря. Это уединение было следствием увечья, которого доселе не видел никто, кроме верховного жреца, простертого теперь мертвым на полу. Уртред носил свое увечье гордо, как знак своего избранничества — а он стремился стать избранником Ре с самого детства, проведенного в стенах монастыря.
Вряд ли кто из городских жителей мог представить себе всю тяжесть этой монашеской жизни: холод, недоедание, суровую дисциплину. Такая жизнь и взрослого, не говоря уж о ребенке, способна лишить всего человеческого, заставить уйти в себя. Она побуждает искать не вне, но внутри, ту искру жизни, то потаенное волшебство, тот огонь, что не зависит от плоти, что заронил туда Ре в начале времен. Умерщвление плоти было будничным делом для тех, кто жил под кровом Форгхольмского монастыря. Удары, бичевание, погружение в ледяную воду. Эти каждодневные испытания служили лишь подготовкой к самому трудному дню — Дню Розги — самому короткому и темному в году, когда солнце, едва показавшись в полдень над горной грядой, тут же исчезает вновь. В этот день послушники, обнаженные до пояса, в кровь исхлестывали себя березовыми прутьями, молясь, чтобы исчезающий Бог-Солнце благополучно прошел через царство своего брата Исса, повелителя Ночи, Червей и Смерти. Ни один из тех, кто пережил пронизывающий холод и застывшую на спине кровь этого дня, уже не станет прежним. Вараш вряд ли, как догадывался Уртред, подвергал себя этому испытанию последние годы. Слишком уж противоречила этому роскошь его покоев.
