Чужестранец - Семенов Алексей (онлайн книга без .TXT) 📗
Итак, замок жил, и был как-то связан с тем, что происходило в пучине под скалой. Черная громада была изъедена множеством трещин, щелей и пещерок, и в океане под скалой ощущалось присутствие какой-то неведомой силы, прорывавшейся наружу. Словно в воздухе звучала хрустальная мелодия, выводимая незримой рукой на искусно сработанных гуслях.
Изумленный и очарованный волшебной, невиданной картиной, Мирко не сразу понял, что солнца в том небе, что пряталось в бусине, нет вовсе, хотя свет щедро лился откуда-то. Понаблюдав еще немного, он сообразил, что сияние исходит там от того же золотого знака. Его не было заметно в небе, но свет его проливался на непонятный, но все-таки существующий внутри бусины мир.
Сколько просидел так Мирко, вглядываясь внимательно, стараясь различить еще какие-нибудь подробности, никто не считал. Потом видение подернулось голубоватым туманом, который становился все гуще и гуще. Сначала скрылись далекие горы, за ними утонул в мареве лес, вот уже и замок со скалой погрузились в сплетение токов и волокон, вот и море затянуло, вот пропали островерхие башни, и только облака поплыли среди бескрайней голубизны. Потом растаяли и они, и лишь знак мерцал хитро, переливаясь чеканным золотом.
Пришедши в себя, Мирко испугался, что просидел слишком долго и потерял много времени. Но вот диво! Солнце стояло на том же месте, что и тогда, когда Мирко приблизил бусину к глазам. Поглядев на солнце еще раз с некоторой опаской, – а вдруг еще что учудит? – Мирко спрятал бусину в карман и отправился за травой.
Когда постель была готова, а дрова и хворост запасены в достатке, Мирко решил поискать других диковин, но как бы усердно он ни смотрел под ноги, как ни пересыпал в ямке песок (не весь же холм раскапывать, в самом деле!), ничего примечательного более не обнаруживалось.
«Ну и ладно, – успокоился мякша, – волшебные вещицы и не должны валяться россыпями в одном месте – они являются невзначай и не всякому. А мне повезло – значит, добрый знак».
И Мирко вновь задумался над знаком в бусине.
Что значили эти незнакомые буквы на дядиной повязке? Надо было набраться храбрости да спросить у него. Хотя теперь Мирко сомневался, понимал ли сам дядя, что за слова носит. Небось, как и Мирко, думал, что это особая вышивка-оберег, принятая в странах по закатную сторону от Камня.
Мирко, как и многие мякши, разумел буквенную грамоту и старательно, под приглядом старика-кудесника (который был вовсе и не старик, просто отрастил длиннющую с проседью бороду и ходил косматый) царапал на лоскуте бересты черты и резы. Буквицы же на повязке были явно не предназначены для выцарапывания на коре. Плавные, округлые, их, должно быть, краской рисовали, а после уж и на вышивку перенесли и заключили – исхитрились! – в голубую бусину.
«Да, а что же солнце-то?» – спохватился опять Мирко. Хорошо, конечно, если останется чуток времени, чтобы успеть справить дела, и столь внезапную задержку дневного светила Мирко еще мог объяснить по примеру того, как во сне человек видит, что делает что-нибудь очень медленно, наяву же оказывается, что спал он совсем мало. Однако, если бы солнышко решило вдруг подольше постоять на небе или вовсе отправиться бродить там, как ни попадя, у Мирко возник бы повод либо думать, что он дорогою тронулся умом (благо что спросить, действительно ли то он видит, что происходит на небе, или бредит, было не у кого), либо испугаться, что он тихо-мирно свалился в подземную страну, где солнце гостит ночами, и что там делает, никому не ведомо. Может, и вправду стоит на месте, отдыхает, а может, куролесит, как скоморох. Но огромный, цвета расплавленной меди диск уже, как и положено, спустился совсем низко над зубчатой стеной леса.
Мирко любовался природой, отходящей ко сну: затихали птицы, устраиваясь, где кому удобнее: на камнях, кочках и ветвях; спрятались под коряги змеи, и нигде не было видно, как колышется трава в том месте, где пробирается-крадется лесная живность. Дневные звери уже подыскали себе место для лежки, а ночные еще не выбрались на охоту. Ничто не волновало тоскливую серо-зеленую поверхность, озаренную прощальными красноватыми лучами.
«И сейчас, как и тысячи лет назад, все точно так же», – думал Мирко. Ведь, верно, и людей-то еще не было, когда начало зарастать огромное озеро, и, может, не древний еще бог (а боги тогда запросто, не таясь, ходили по юной земле, давая имена всему и верша великие дела) стоял вот на этом холме, где было куда меньше земли и песка и куда больше голого гранита, и смотрел на заходящее солнце.
Возвратившись к роднику, Мирко умылся, спустился вниз – убедиться, не виден ли костер, – и поднялся назад. Предстояла первая (и последняя, как надеялся Мирко) ночь на болоте. И хотя Мшанник принял требу, окончательно успокоиться Мирко не мог. Болото – место особое, здесь всякое может случиться, чему и здешний владыка не указ. Сегодняшняя находка лишний раз подтверждала это.
Но тревоги не было. Единственное, что смутило Мирко еще при первом взгляде на место стоянки, были довольно свежие кабаньи следы на сыроватой от недавних дождей земле. Во-первых, что забыл кабан под соснами? На болотных островинах к юго-востоку встречались дубовые рощи, здесь же свинье поживиться было нечем. Во-вторых, удивительно, что след был один: кабаны в это время обычно ходят семействами. В-третьих, отпечатков было совсем мало, к тому же не видно было других разрушений, которые оставляет этот крупный, подвижный, любопытный и вечно голодный зверь: ни сломанной ветки, ни затоптанного куста, ни взрытого в поисках съедобных корешков мха.
Но поскольку нигде поблизости кабанов не было слышно, Мирко не стал волноваться понапрасну. В конце концов, где-нибудь неподалеку могло оказаться излюбленное место для кабаньих купаний – глубокая и грязная лужа, вблизи которой вепрь мог полакомиться мелкими болотными тварями.
Солнце тем временем, вопреки сомнениям мякши, скрывалось за западным краем мира. Красный закат предвещал назавтра погоду без дождя. Мирко подумал, что он удачно вышел к вечеру на этот двуглавый остров. На вершине трава не росла, значит, холодная роса не нарушит уют ночлега. Потянуло едва ощутимым низовым ветерком, который сдувал надоедливых насекомых.
Второй холм, до которого Мирко не успел дойти, был пониже, и вершина его хорошо просматривалась. Ничего замечательного, впрочем, там не наблюдалось.
Когда последний, почти невидимый уже луч погас, и только огненно-красная полоса осталась над чернеющим вдали лесом, Мирко отужинал и устроился под корнями сосны считать звезды.
К этим занятиям пристрастил его опять-таки дядя. Настоящим счетом назвать это было нельзя. Ночью дяде обыкновенно не спалось, и он сидел на завалинке, дымя трубкой, которую набивал крошевом из высушенных и измельченных трав. Прочие обитатели Холминок, во всем остальном уважавшие дядю и считавшиеся с его мнением, при виде исходившего из деревяшки дымка или выразительно переглядывались, или поминали праотца-первопредка. Старики, те и вовсе плевали в сердцах под ноги и выговаривали дяде за дурацкую непотребную привычку. Дяде это наконец надоело, и он, промаявшись без своего зелья день, отводил душу ночами.
Мирко, тогда живший в доме Неупокоя – у мякшей было принято отдавать мальчиков на воспитание в семью к дяде по материнской линии, – летом ночевал на сеновале и присматривал заодно за двором. Случалось, что в курятник по ночам пробиралась лесные звери: хитрая лисица или красавица рысь, и надо было держать ухо востро. Мирко порой долго не засыпал. Ему недоставало обыденного дневного общения, и он восполнял это размышлениями, фантазиями и видениями наяву, играющими занятные представления на фоне дощатой крыши, в узкие щелочки которой заглядывало темно-синее небо.
И вот однажды дядя подозвал Мирко, велел ему сесть рядом и стал, указывая на ночные светила, объяснять, как ходят они по небосводу и какие приметы кажут, как, следуя за звездой, держать ночью путь, чтобы не заблудиться. А еще рассказывал дядя о звездах диковинные, иногда непонятные, но захватывающие истории. Прежде Мирко думал, как следовало по вере мякшей, что звезда есть душа, вернее, глаза души того, кто не родился еще или уже умер. А по словам дяди получалось, что, оказывается, иной раз боги превращали в звезду великого героя или отважную женщину, иногда просто решали зажечь новую, что тоже было объяснимо: какая же душа народится без соизволения богов? Но случалось, что светила представлялись то рекой в небесах, то каменной россыпью, то костром, то составляли сложную фигуру – силуэт человека или зверя. Выходило, что по верхней стране бродили, как некогда на земле, вместе с богами разные люди, которые жили, сражались, ссорились, мирились, сеяли – в общем, делали все положенное людям.
