Городские сказки - авторов Коллектив (читать книги полные .txt) 📗

Ведь я — Луг, Солнце, и это — моя работа.

Марина Ыченько

Сказка о потерянном имени

(Человек заходит домой, идет к своей кровати и видит в ней куклу, свитую из мусорных пакетов, галстуков, электрических шнуров.

На лицо куклы небрежно наклеена прозрачной лентой неудачная фотография. На фотографии — лицо человека.

Четвертое слева.

В седьмом ряду.

Вырезано).

Детский лагерь «Вожделенная псырцха», одна тысяча девятьсот…, бесхитростные забавы и вода из бювета.

— А давай поменяемся заглавными буквами наших фамилий!? Чтоб нас на вечерней перекличке перепутали!

Разделившись на небольшие группки, мы каждый день менялись между собой, путались, переставляли буквы, прятали по карманам, подкладывали друзьям под подушки.

А перед отъездом мы на прощание торжественно поменялись буквами со всем отрядом. И все перемешалось.

Никто не мог нас узнать, и из лагеря меня забирала Иль. Да и сам я к тому времени запутался и забыл, кто я.

— Иль, а откуда я появился?

Иль вбивает колышки, достает цветные нитки и начинает плести:

— Считай!

Я считаю. На восемьсот двадцать третьем метре зеленой нити и сто сорок втором — фиолетовой — я понимаю, что меня нашли в верхней люльке внезапно остановившегося колеса обозрения.

Это сегодня. А позавчера, например, узнал, что я — выпавший из кармана коктебельский камешек.

— Иль, а как меня зовут?

Глянцевая. Бархатная. Тертая. Английский словарь.

Спички сгнили.

Коробки тоже.

Иль высыпает мне на макушку спички и заливисто хохочет:

— Пиши! Без словаря!

Из гнилых спичек получаются лишь вялые восклицательные знаки и претенциозные кавычки. Это так же пошло и безвкусно, как сломанное колесо обозрения, как лакированная галька с надписью «Привет из Коктебеля».

Иль резко перестает смеяться:

— Вижу. Снова не то. Снова не ты.

(Человек заходит домой, идет к своей кровати и видит в ней куклу, свитую из мусорных пакетов, галстуков, электрических шнуров.

На лицо куклы небрежно наклеена прозрачной лентой неудачная фотография. На фотографии — лицо человека.

Четвертое.

Слева.

В седьмом ряду.

— Не получилось, — со вздохом говорит человек кукле. — Но я попробую еще раз.

Меняет фотографию.

На снимке вагон, на котором ничего не написано. Стоящий возле вагона человек показывает рукой на несуществующую надпись.

Лицо человека на фото вырезано).

Сегодня вечность пахнет креозотом. Иль тянет меня мимо товарняков и заброшенных составов. Трое подростков цветными мелками разрисовывают ржавеющий вагон.

— А слабо нарисовать его? — задорно провоцирует Иль.

Ребята на время замирают и смотрят сквозь меня, потом один из них осторожно начинает рисовать силуэт дорожного знака.

Второй подросток неуверенно чертит полукруг со стремящимся к нему пучком линий — то ли воздушный шар, то ли одуванчик.

Самый младший, испуганно поглядывая на нас, быстро выводит ломаный орнамент, похожий на слово на каком-то древнем языке. Потом резко зачеркивает и еще долго возит мелком на одном месте, пряча рисунок.

— Не могу, — трясет головой, будто пытаясь отогнать — не то назойливую букашку, не то мысль. — Не получается.

Иль рукавом сметает с вагона в кисет меловую пыль рисунков. Из смеси мазута со шпал и мела мы лепим фигурку.

— Не похоже.

У меня за плечом стоит настоящая Остановочная Бабушка, эдакий добродушный реликт, милые морщины ископаемого. Я думал, они давно уже вымерли. Их души живут в кракелюрах осыпающейся краски на табличке с большой буквой «А» или «Т» под расписанием движения транспорта.

Остановочную Бабушку невозможно перепутать со старушками, торгующими у переходов вязаными тапочками и книгами про пламенных революционеров из серии «ЖЗЛ», или с пенсионерками, жадно разрывающими чрево утреннего троллейбуса. Иль научила меня их различать, благодаря ей я знаю, что иногда Остановочная Бабушка похожа на брошенный мимо урны счастливый билетик, не съеденный резко повзрослевшим пассажиром, а иногда — на забытый на лавочке конспект по сурдопедагогике.

Сегодняшняя выглядит как рекламный щит с местной газетой бесплатных объявлений.

Я разглядываю газету Остановочной Бабушки и привычно пробую на вкус аляповатые заголовки. «Говорящее меню», «Ни погоды, ни посуды: рыбацкие суеверия», «Декоративный бомж для двора. Прокат, продажа, сервисное обслуживание».

Аккуратно кусаю по буковке, осторожно раскатывая по нёбу рекламную кислинку.

Иль грустно улыбается и качает головой. Я понимающе развожу руками и отхожу от Остановочной Бабушки, на прощание оставляя ей «комплимент».

Так принято при встрече с Остановочной Бабушкой. Подарить ей маленькую детальку из мозаики бескрайних дорог, автостанций, вокзалов, желтых лавочек в залах ожидания…

Это как монетку бросить на погоду и удачу. Мой «комплимент» представляет собой «чух-чух» феодосийской электрички на полустанке в степи.

— Эх! Одержимолодость! — смеется Остановочная Бабушка и заливается ностальгическим румянцем.

Совсем недавно Иль пела существительные из наполовину разгаданного кроссворда и такие немелодичные верлибровые диагонали судоку. Меня в них не было, и то хорошо: я бы все равно не хотел оказаться казенными нулями из заводских накладных или бесстыже-ширпотребными счастливыми семерками из игрового автомата.

Сегодня Иль поет-нанизывает наречия:

— Ближе. Теплей. Горячо!

Иль замирает и кладет гитару:

— Да. Почти. Возможно.

Пока плохо уловимо.

«Столярка-эпистолярка», «Ювелирная пекарня», «Скорогоп для Зодиаков на следующую неделю» — череда вывесок. Типичная провинция.

Я пройду здесь еще раз вечером. Когда никого вокруг не будет, с той вывески сниму пару букв, а с этой — целый слог. Потом мы — я и Иль — в очередной раз попробуем собрать из них имя для меня.

Вдруг наконец-то получится.

И я смогу прийти домой и лечь в свою постель вместо нелепой куклы.

Мне снилось.

Не существительное, не наречие. Не глагол. Может, частица? Предлог?

Междометие. Союз.

Мне снилось: я — Иль.

Говорун

он же

Etwas Noch Ракушка

— Я нашел на крыше ракушку. Раньше здесь было море…

— Брось. Ее принесли вороны. Смотри — повсюду кости, камни, блестящие железяки. Все эти черные птицы.

— Не говори ерунды! Здесь было море. Разве ты не чувствуешь? Оно было здесь еще прошлой ночью, пока мы спали. Большое, пенное, бескрайнее. Осенний ветер гнал волны на запад. Светила играли лучами в толще вод, сквозь которую лениво плыли киты и касатки. Морские звезды водили хоровод вокруг телевизионных антенн, косяки мелких рыб шныряли по переулкам, акула лакомилась аквалангистом возле Павелецкого вокзала, морские коньки пробирались из продуктового в банк. Теперь все ушло — остались только камни, кости и эта ракушка.