Синтез (СИ) - Ярне Борис (книги онлайн полностью .txt) 📗
…Покуда есть силы,
Покуда есть духу,
Не порваны жилы,
Не вспорото брюхо.
Покуда есть мочи,
Покуда есть семя,
Орёт и хохочет,
Гуляет Емеля.
И славит свободу
Сквозь дыбы изгибы
На радость народу,
Себе на погибель!
В это мгновение Максима подхватил вихрь и закружил. Ему казалось, что его оторвало от земли и понесло по воздуху. Буря! Это была буря! Колокольчики настойчиво звенели в ушах, выл ветер.
И тут же что-то щёлкнуло, словно кто-то повернул ручку выключателя, и всё затихло. Лишь назойливые колокольчики продолжали шелестеть вдали.
— Мы вместе? — Брат достал сигарету и прикурил.
Максим осмотрелся вокруг. Перед ним возвышался храм Василия Блаженного, чуть правее Спасская башня, он стоял на Красной площади, в центре какого-то каменного круга.
— Ты чему-то удивлён? — спросил Брат. — Это Чудное место, и ему подобные, неразрывно связаны с той самой загадочной субстанцией, ценой которой, по твоему утверждению может быть жизнь.
Максим попытался улыбнуться и выдавил из себя:
— «Умирать имеет смысл только за свободу, ибо лишь тогда человек уверен, что он умирает не целиком».
— Вот любишь ты пафосные афоризмы. Но, ты же ведь не сможешь мне объяснить, что такое свобода?
— Я бы… это… Думаю, не смогу. Путь к свободе…
— Путь к свободе, — перебил Брат, — это, как не крути, выход из-под контроля, это нарушение существующих порядков, устоев, законов. Это бунт. Судьба участников данного мероприятия, насколько ты понимаешь, в большинстве своём очевидна, и не важно, с какой стороны они сами. Ты можешь, конечно, мне возразить, мол, есть свобода духа, совести, просто, свобода и… Свобода. Внутреннее ощущение. Нет, не бывает так. В каком мире мы живём? Этот мир просто не позволит тебе ощутить себя таковым. А рискнёшь не спрашивать позволения, ощущения не оправдают твоих ожиданий. Ну, ладно, что я обо всём мире-то? Ты забыл, откуда ты родом? Рождённый ползать — будет ползать. И будет ползать по установленным правилам, правилам того, кто ползает чуть выше всех, того, кто может видеть всех остальных. И не дай Бог, кто-то свернёт в сторону и отползёт на недопустимую установленным порядком дистанцию. А что уж говорить о том, кто вздумает ещё и приподняться?.. Знаешь, я даже о свободе-то не говорю, о свободе политической, к примеру, об этом, вообще, речи нет. Ну, ты смотри, просто, освежи в памяти. — Брат опять взмахнул руками, и перед Максимом предстала карта России, живая карта. Шумели волны двух океанов, омывающих землю с востока и севера, выли ветра в степях, да в горах, шелестела листва необъятной тайги. Максим летел над землей. — Захватывает? — Брат опустил его на землю. — Я говорил лишь о смене указанного курса, о попытке нарушить установленный порядок, и, кстати, как логическое следствие, установление своего порядка. Родина! С помощью этого красивого действа, борьбы за свободу, одна власть сменяется властью другой. Диктатура, посредством воли, якобы воли, просто меняет цвет. Диктатура воли. Жизнь прекрасна, Родина моя!
В один миг вокруг стало светло. Взору Максима представилась Красная площадь до отказа забитая людьми. Какой-то разноцветный и в тоже время грязный людской муравейник, разделённый на группы, заполнил пространство. Отовсюду доносились крики, стоны и женский плач, что-то стучало, скрипело, лязгало железо, под ногами, снующих во все стороны людей, хлюпала грязь, в воздухе стоял какой-то отвратительный запах. Кто-то толкнул Максима сзади, и тут он обнаружил, что его окружают мужики, одетые в белые рубахи, их ноги были забиты в колодки, руки связаны. Связанными руками они кое-как удерживали зажжённые свечи. Большинство из них молилось, воздев взор к небу, кто-то отрешённым взглядом окидывал площадь, кто-то закрыл глаза и был уже далеко от всей этой суеты. Какая-то бабуля, пробравшись через толпу, подошла к Максиму и вложила ему в руки свечу со словами: «Возьми сынок, да простит тебя господь», перекрестила его и, причитая, удалилась. Несколько секунд Максим удручённо смотрел на свечу, после чего его вдруг словно озарило, он остро ощутил ужас и, яростно работая локтями, начал пробиваться к выходу с эшафота. «Ай да Суриков, ай да сукин сын, меня ты не рисовал!» Стрельцы не обращали на него никакого внимания. К шуму, несущемуся со всех сторон, прибавился шум и звон в голове. Выбравшись, Максим хотел, было побежать, но встал как вкопанный, по щиколотку увязнув в грязи. Перед ним верхом на коне восседал сам Петр. Их взгляды встретились. Максима пробрал ледяной холод, он стоял как под гипнозом, не смея пошевелиться. Тут что-то коснулось его ноги. Пересилив себя, он опустил взгляд, чтобы узнать, что это, и замер в ужасе. Снизу на него смотрели глаза, полные отчаяния, страха и боли. У его ног в луже крови, смешанной с грязью, лежала только что отсечённая голова. Тут Максим отчётливо услышал приближающиеся к нему шаги, эти шаги чем-то сильно выделялись из общего топота, доносившегося отовсюду, что заставило его оторвать взгляд от кошмарной картины и посмотреть перед собой. Подняв голову, он увидел, что к нему медленно приближается человек в чёрном плаще, с капюшоном, за которым невозможно было разглядеть лицо. В руках он держал топор, с которого стекала кровь. Максим перевел взгляд на Петра, продолжавшего также невозмутимо и строго на него смотреть, и попятился назад. Пройдя несколько шагов, он обо что-то споткнулся и упал навзничь.
Над головой ярко светило солнце, на бирюзовом небе не было видно ни одного облачка. Тёплый воздух приятно окутал всё тело Максима. Он лежал на спине, вспоминая Андрея Болконского, смотрящего в небо Аустерлица. «Да, не зря я о нём давеча упоминал». Он лежал на чём-то твёрдом, пыльном и тёплом. «Во всяком случае, не плаха, — думал он, вместе с этим всё же осознавая, что ещё секунду назад он был на Красной площади. — Честно скажу, сам себе скажу, совсем не хочу сразу же узнать, где я оказался. Климат, вижу, не плохой, и в голове почти не шумит. — В голове действительно, лишь очень слабо звенели колокольчики. Максим закрыл глаза. — ладно, досчитаю до десяти, нет, до пятидесяти и встану, раз, два…» Вдруг он почувствовал, что на него пала тень, он открыл глаза и увидел над собой бородатое лицо с грустными глазами, это был швейцар из «Англетера».
— Где я? — спросил Максим.
— На дороге, — ответил швейцар.
— Это моя дорога?
— Возможно. Это дорога из Капуи в Рим. Аппиева дорога.
— Что?
Швейцар исчез. Максим начал медленно подниматься. Одновременно звон в его голове усилился, и к тому моменту, как он встал, снова превратился в бессмысленную какофонию звуков. Взору Максима предстала уходящая вдаль дорога, вдоль которой, по обе стороны стояли кресты с распятыми на них рабами. Заворожённый этим страшным зрелищем, он пошёл вперед, бормоча себе под нос: «Спартак — чемпион!» Тут за спиной раздался какой-то грохот. Максим обернулся. Прямо на него на всех парах нёсся конный отряд легионеров. Максим не успел сделать ни одного движения, как был сметён с лица этой земли…
И тут его закружило в сумасшедшем вихре пространства и времени. Ужас лишил его дара речи и сковал его рассудок. Словно щепку, понесло его по страшным волнам истории.
«Прикрой глаза. Не буду я тебя кидать по всему миру. Что всплывет случайно, то и увидишь… Экскурсант!»
Максим рухнул в яму, и его стали засыпать землёй — это княгиня Ольга наказывала взбунтовавшихся против её мужа древлян. Моментально он оказался со связанными руками, стоя на коленях перед гильотиной, нож которой, только что опустился, сбросив в ведро голову Робеспьера. Вот он под обстрелом на баррикадах Парижской коммуны. Вот он привязан к жерлу пушки вместе с сипаями. Острая боль скрутила все мышцы тела и заставила издать нечеловеческий крик — то была дыба Ивана Грозного. Соляной бунт, Медный бунт… Пуля прожгла правое плечо, он вылетел из седла и, провожая взглядом удаляющийся разинский отряд, обнял траву донской степи. Чумной бунт. Стоя в толпе на Болотной площади он разглядывал сидящего на санях Пугачёва, что кланялся во все стороны, приговаривая: «Прости меня, народ православный!» Плотники стучали топорами, заканчивая мастерить виселицу, предназначенную, сидящим неподалеку, в ожидании казни, пятерым декабристам. Пресня заливалась кровью. С «Авроры» раздался залп, и к Зимнему дворцу ринулась толпа. В Кронштадте расстреливали мятежников. Как долго это продолжалось, Максим не заметил, он носился по всем векам, по всем частям света, и в какой-то момент он перестал что-либо узнавать, различать, чувствовать. Только кровь, ужас, террор, смерть и стоны, непрекращающиеся стоны со всех концов земли со всех концов времени.
