Вечный колокол - Денисова Ольга (версия книг .TXT) 📗
Теперь Волот жалел об этом. Его непременное желание погибнуть, защищая крепостные стены, только подтверждало слова доктора Велезара: тот, кто хочет умереть, непременно умрет. Даже если сильно боится смерти. Не судьба, а собственное стремление приведет его к этому.
Беспомощность перед предстоящей войной, растерянность, чувство вины перед доверявшим ему ополчением, приводило его в отчаянье. А на подходе к Пскову, на рассвете пятого дня пути, когда впереди были видны серые крепостные стены, отчаянье его превратилось вдруг в раздражение: почему он должен кого-то куда-то вести? Почему его никогда не оставляют в покое? Доспех показался ему душным, хотелось рвануть его на груди и вдохнуть в грудь побольше воздуха. И пустить коня в галоп, и мчаться куда глаза глядят, не разбирая дороги!
Навстречу новгородскому ополчению выехал и псковский посадник, и с десяток бояр, и князь Тальгерт в сопровождении дружинников. Посадник кланялся Новгороду в пояс, сойдя с саней, и бояре кланялись тоже — Псковский князь сидел на нетерпеливом коне с полуулыбкой, глядя на Волота свысока. И сам напоминал нетерпеливого, застоявшегося коня.
Псков собрал пятнадцать тысяч — и старых, и молодых, и сильных, и слабых — ополчение готово было выступить по первому сигналу. И тысячная дружина князя стоила немало, и псковская боярская конница. Волот забрал из Новгорода всех — пятьсот конных дружинников, которые не ушли с Ивором на Казань. Две тысячи — против семи…
Тальгерт, между тем, не разделял настроения Волота, был полон сил и надежд если не на победу, то на долгое сопротивление.
Новгородское ополчение разместили в опустевшем Завеличье, где жили иноземные купцы: кто-то из них успел уехать заранее, кто-то сбежал, бросив товар, кого-то псковичи отправили под лед Великой реки, так же, как это сделали с русскими купцами в Дерпте и Нарве.
Новгородцам требовался отдых, хотя бы короткий, после четырех суток перехода, но Тальгерт, заждавшийся помощи, предлагал выйти ночью, чтоб до рассвета подоспеть к стенам Изборска и ударить неожиданно. Волот оценил его стратегию: псковский князь хотел потрепать немцев под Изборском, прикрывая отход изборян, сдать крепость и отступить за надежные крепостные стены Пскова. Немцам придется переходить Великую, и это обойдется им дорого. И будь их хоть триста тысяч, а Пскова они не возьмут — двадцать восемь тысяч дружинников и ополченцев смогут держать город не меньше полугода — запасов хватит. Немцев не кормит чужая земля, осада измотает их сильней, чем русичей. И обойти Псков они не посмеют: войско в любую минуту ударит им в спину, по обозам и запасам пороха.
Уверенный голос Тальгерта вселял надежду. Разведка его ежечасно приносила сведения о расположении неприятеля в районе Изборска, и внезапное нападение должно было сберечь силы русичей и ослабить немцев. Князь готовил прорыв с двух сторон, русичи клином пройдут сквозь укрепления осаждающих, нанесут молниеносный удар и так же неожиданно отступят, пока ландмаршал ордена не успел перестроить войско — основные силы врага располагались ближе к границе. Когда немцы войдут в крепость, изборяне подорвут пороховой запас, сосредоточенный под крепостными стенами. Чтоб отстроить крепость, немцам потребуется не меньше года.
Волот не посмел давать советы, его немного смущал только один вопрос: а что если русичи не смогут неожиданно отступить и завязнут в бою? Что если по ним ударит вся сила семидесятитысячного войска? Кто тогда будет отходить за Великую и оборонять Псков? Рассеянные ватаги ополченцев, которые с легкостью перебьет конница по пути к Пскову? Это конные татары умеют нанести молниеносный удар и отступить, а новгородское ополчение даже без обозов движется вовсе не молниеносно. Напасть — да, можно неожиданно, но неожиданно отступить?
— А ты — стратег… — усмехнулся Тальгерт, выслушав возражения Волота, — для того, чтоб обеспечить наше отступление, надо задержать конницу. И отступить нам нужно не так далеко — в лес, где конные нас не достанут, где принимать бой легче, чем его навязывать. Да и Изборск не хочется отдавать просто так — они девять дней держат осаду. Там и дети, и бабы на стенах… Немцы тоже не дураки — терять силы и людей не хотят, они Изборск уже своим считают, даже стены не трогают — ждут, когда изборяне сами ворота откроют. В крепости же воды нет… Был подземный ход к колодцу, но его обнаружили и завалили. И ни одного снегопада за эти девять дней!
В Завеличье, в тереме, где еще десять дней назад сидело посольство немецких купцов, Волот собрал сотников дружины — рассказать о планах псковского князя, послушать советов опытных воинов и распределить обязанности между частями ополчения. Сотники качали головами: Тальгерт не представлял себе, что за ополченцы пришли из Новгорода ему на помощь. Сильней всех сетовал Оскол Тихомиров. Дело не в том, что студенты были молоды и неопытны — они не понимали самой сущности единоначалия. Все приказы, сверху донизу, сначала обсуждались, и если профессора делали это осторожно и деликатно, высказывали сомнения и возражения, то студенты спорили до хрипоты и запросто могли отказаться от выполнения приказа, если он их не устраивал. Но и это было полбеды! Даже если бы они начали выполнять приказы без промедлений, то все равно не умели этого делать! Сотники никогда в жизни не командовали и десятком, а некоторые в первый раз взяли в руки оружие, десятники же, все как один, видели свое предназначение в защите прав своих десятков. Оскол не просил помощи, он надеялся справиться с этим сам, но предупреждал: от студентов в открытом бою добра не будет. Остальные тоже жаловались: кто-то на нехватку оружия, кто-то на медлительность «стариков», которым не угнаться за мальчишками, кто-то на отсутствие опыта у ополченцев. И все сходились на одном: ополчение не готово идти в бой. Они еще храбрятся, еще стараются сохранить лицо, но они не верят в победу и боятся.
Выспаться не удалось никому: сначала обсуждали нападение и возможные подводные камни, которые могут появиться в любую минуту, потом разбирались с быстрым отступлением и путями отхода, потом от стратегии перешли к конкретным планам и приказам. И только в самом конце обсуждения Волот с ужасом понял: никто из опытных сотников ни разу не усомнился, что командовать новгородским ополчением будет новгородский князь… И жизнь двенадцати тысяч человек окажется в его руках! И оттого, насколько быстро он умеет принимать решения, насколько быстро сможет оценивать обстановку, зависит, сколько из них погибнет, а сколько останется в живых!
Волот никогда не водил войска в бой. Он только видел пару раз, как это делает отец, но тогда он не думал о том, что скоро станет его преемником! Да, уроки Ивора не прошли даром, но одно дело — чертить на песке стрелки и линии, и другое — вести в бой людей! Живых людей!
Когда сотники разошлись по своим частям, он почувствовал себя испуганным и растерянным, словно лишился их поддержки, их уверенности. Он хотел подремать хотя бы пару часов, но только ворочался с боку на бок на узкой, жесткой постели какого-то немца. Дядька на цыпочках пришел к нему в спальню затопить печь, но увидел, что Волот не спит.
— Что, княжич? — хитрые глаза дядьки как будто смеялись, — волнуешься?
— Отстань, — буркнул Волот и повернулся к нему спиной.
— Нет, раз не спишь — я не отстану. Запала не чувствую.
— Какого запала? Ты чего? — Волот сел на постели, — люди же умирать пойдут, а я…
— Ты послушай меня, старого… — дядька подошел к нему поближе и сел рядом, — я вот тебе расскажу, что твой отец перед боем делал.
Волот любил дядьку. Наверное, очень любил, что не мешало ему пренебрегать мнением старого вояки и относиться к нему чуть-чуть свысока.
— Ну, расскажи, — Волот зевнул, хотя на самом деле очень хотел услышать рассказ об отце.
— Твой отец перед боем поначалу был похож на волка, которого заперли в клетке. Ходил из угла в угол, рычал на всех, гнал взашей. Сначала мы считали — это он думу думает, как лучше сделать. А только потом догадались — это он волнуется. Он всегда перед боем волновался. А потом, как пора было доспехи надевать, его волнение словно обрубал кто, как топором. Он совершенно спокойным делался, по-настоящему спокойным, не притворялся. И не спешил никуда, с расстановкой говорил, не суетился. А потом, когда на коня садился, когда перед войском появлялся, у него в глазах загорался огонь. Вот веришь — настоящий огонь! Это я не для красного словца. Смотришь ему в глаза и видишь: глубоко так, далеко, но чувствуешь, как ревет пламя, мечется, и страшно делается от его взгляда. Дыхание обрывается. Ему и говорить ничего не надо было: окинет войско этим огненным взглядом, махнет рукой, и все, как один, готовы за него умереть! В бой за ним шли очертя голову.
