Лиса в курятнике - Демина Карина (полная версия книги .TXT) 📗
И дела сами собой ладились.
Не иначе, волшебством.
Вот и ныне почтеннейший Кельм Смудсон, которому в Арсиноре случалось бывать не в первый раз, а потому порядки местные были ему распрекрасно знакомы, изволил вкушать горячую разваристую рыбью похлебку. К ней подавали пироги с зайчатиной и кислую капусту, в которой виднелись бубины алой ягоды. Кельм ел и, казалось, всецело был занят исключительно этим преважнейшим делом. А потому на человечка, скользнувшего за стол, он глянул пренеодобрительно.
В «Трех пескарях», конечно, не то что в цивилизованной траттории, и местечковый люд порой вел себя куда как вольно, однако и подобного принято не было.
— Многоуважаемый Кельм Тадеушевич, — гость незваный был невысок, сутуловат и наряжен пусть в новое, но не самого хорошего качества платье, впрочем, держался он с поразительною наглостью, — у меня к вам наивыгоднейшее предложение.
Пожалуй, если бы не похлебка с пирогами, Кельм качнул бы пальчиком, подзывая вышибалу, да и велел бы избавить себя от ненужного знакомства. В выгодные предложения, поступающие от лиц вида пресомнительного, он не верил. Однако лишь веки смежил, позволяя говорить.
— В скором времени в Арсиноре неспокойно станет, а потому многие мои знакомые ищут человека достойного, однако смелого, способного рискнуть ради немалой выгоды…
Человечек губы облизал и оглянулся.
В «Трех пескарях» было не то чтобы пусто — заведение по-настоящему пустовало редко, — но вот посетители держались друг от друга в стороне, оттого создавалось ощущение уединенности, за которое «Три пескаря» ценили едва ли не больше, нежели за кухню.
— И я слышал про вас много хорошего…
— А я про вас — ничего.
Человечек захихикал подобострастненько и, прижавши мятый картузик к груди, поклонился.
— Антип я, Вирсюков, безгильдийный пока, но увидите…
Безгильдийный, стало быть, почитай ничейный. Дел серьезных не ведет, а до денег, видать, охоч, только вот коль исчезнет он с деньгами, гильдия купеческая почтеннейшая лишь руками разведет: мол, не наш, стало быть, и спросу с нас никакого.
Кельм убедился, что дел с господином иметь не желает, однако тот по странности не спешил убираться, принявши молчание за интерес. Потянул с миски пирога и, разломивши пополам, клюнул начинку.
— Понимаете, туточки все еще Смуту крепко помнят. Коль полыхнет, подымется народишко бунтовать, то и люди, кто послабше, побегут, что крысы из клятого дома. А уж как побегут, тут-то и ловить надобно. Небось барахлишко свое с собою не потянут.
Кельм нахмурился.
Про себя.
А собеседнику улыбнулся ласково, рученькой махнул, подзывая полового.
— Водочки нам, — велел он, глядя, как блестят Антипкины глазенки. — И к ней чего-нибудь… для беседы… да чтоб беседовалось хорошо.
Половой лишь кивнул.
И минуты не прошло, как на столе возник графинчик синего стекла — никак, на Неманской мануфактуре новое попридумали, надо будет заглянуть, проверить, чего там учиняют, — и блюда с пирогами и с жареными колбасками, посыпанными алою поречкой. Принесли и шанежки, и миски с грибами лесными, что печеными, что солеными.
Антипка лишь сглатывал.
А потому внимания не обратил, что хозяин полез в кошель и долго в нем копался. Мало ли, вдруг да деньгу проверяет. Кельм сдавил бока кристалла, надеясь, что емкости хватит, дабы беседу записать.
Смута, стало быть.
Грядет.
Погано… оно-то, конечно, кому война, кому и мать родна, только большей части люда торгового она во вред идет. А Кельм полагал себя человеком не только и не столько рисковым — все ж в Арсинор не всякий норманн торговать решится, — но и разумным. Да, со смуты можно неплохо заработать, скупая за бесценок чужое имущество, но дальше-то что?
Разоренные города?
Люд, которому иноземный товар без надобности, ибо кто будет гребней черепаховых искать, с голоду помирая?
Мануфактуры разоренные?
Нет, даром, что ли, он годами связи налаживал? Сыновей воспитывал, с детьми гильдейных знакомил? Даром, что ли, из шкуры вон лез, чтобы своим если не стать, то хотя бы значиться? Вон и старшему невестушку просватал, за которой поместье дадут, а с ним и долю в новой царской затее, прибыли немалые сулящей? Нет, смута новая Кельму без надобности.
А вот разговоры пригодятся.
И он своею ручкой наполнил граненую стопку.
— Так что вы там, милейший, предлагаете, если всерьез?
— Да поверь, — приказчик ткнул тоненьким пальчиком седовласого мужика, видом мрачного, строгого, — еще немного, и за твое зерно никто и копейки не даст…
Мужик хмурился, мял картуз, но на цену соглашаться не спешил.
— Разве не знаешь, что в городе творится? Тут скоро не до зерна будет… — Приказчик смахнул пот со лба. — Небось как пойдут воевать…
Мужик махнул рукой и картуз нацепил, попятился, потянул за повод мохнатую лошаденку.
— Куда?! — взвился приказчик.
— Туда… коль воевать… то это, самим того… надобно будет…
Задержать его не пытались. И только удивился Пахомка, завидевши в воротах еще с десяток обозов. Удивился и уверился, что правильно поступил: оно-то как еще повернется, неведомо. А зерно… что зерно, оно в селе обузой не станет.
Надо будет только проверить батькины захоронки, а то, и вправду, коль воевать пойдут, то и грабить станут.
ГЛАВА 46
Переселили в комнаты преогромные, но не сказать чтобы уютные. Вытянутое помещение с одним окном и стенами, обтянутыми бледно-лиловой дама, которая, правда, гляделась более серой, нежели лиловой. Вдоль стен стояли скрипучие кровати с пыльноватыми матрасами.
Одовецкая села на ближайшую и подпрыгнула несколько раз, прислушалась.
— Ничего, — сказала она, чихнувши, — жить можно…
Таровицкая покрывало пальчиком тронула, будто проверяя на крепость. Вздохнула:
— Я вот как-то…
— В монастыре похуже было. Тут хотя бы не дует. — Одовецкая подошла к окну и взобралась на низкий подоконник, уселась, положивши рядышком и еженедельник, и перо дареное. — Надеюсь, никто не храпит.
Лизавета почему-то покраснела.
Она не храпит.
Честно.
Сестры бы сказали, и… и вообще ей делить спальню с другими приходилось, пусть в нынешней и с полдюжины кроватей стояло, но одну уже заняла Снежка, которая просто вошла в комнату, огляделась и поставила ридикюль на пол.
Следом и Авдотья явилась.
С ящиком.
В ящике обнаружилась пара револьверов, которые донельзя заинтересовали Таровицкую.
— На заказ?
— А то! — Авдотья достала один и протянула. — Папенька выбирал… на редкость удачные вышли.
Револьвер гляделся махоньким и совершенно несерьезным, этакою игрушкой с перламутровыми щечками.
Лизавета же распахнула шкаф.
В комнате стояло их два, оба преогромные, глубокие и темные, показалось даже, что в этаком не то что прятаться, жить можно. Лизавета постучала по стенке, прислушалась…
— Тут тайных ходов нет, — заметила Таровицкая.
— А где есть?
Она пожала плечами и ответила:
— Где-то точно есть… дворец — место такое.
— Неспокойно. — Снежка закружилась, руки расправив.
— Вот только здесь нам призраков и не хватало… — пробурчала Одовецкая, повернувшись к стеклу.
— За тобой стоят… — голос Снежкин звучал тихо, и кружилась она с закрытыми глазами. — Идут вереницей, кровью связанные, вьется дорога мертвых, зовет, а уйти не позволяет. Она говорит, что не хотела зла… она говорит, что все должно было быть иначе…
— Кто? — Одовецкая стиснула кулачки.
— Не знаю… у нее твое лицо, а у него глаза пустые… он злой-злой… странно так… такие, как вы, злыми редко бывают. — Снежка остановилась, разглядывая Одовецкую с немалым интересом. — Он их всех и держит… а еще другой, который души собирать умеет. Мне их не дозваться, сила не та…
— А что вы тут делаете? — поинтересовалась бледненькая девица, заглядывая в комнату. Она вошла бочком, к стеночке прижимаясь, будто не до конца уверенная, туда ли попала и надобно ли ей было вовсе попадать в место столь подозрительное.
