Пасифик (СИ) - "reinmaster" (читать книги полностью .TXT) 📗
— Ленц, — неуверенно позвал Мориц. — Эй, Петер, дружище!
Потерянный романтик стоял на краю траншеи, выкопанной прямо посреди пустыря. Это был он, его тощая, долговязая фигура со вздёрнутыми плечами — одно чуть выше другого, его комбинезон, дополненный свеоотражающими вставками — всё, что бы он ни надел, сразу начинало выглядеть как кольчуга. И всё же Хаген засомневался — обращённое к ним худое, неподвижное лицо утеряло признаки возраста и индивидуальности. Куда-то подевалась щенячья припухлость, кожа плотнее обтянула череп, впавшие глаза смотрели прямо и без выражения, без каких-либо признаков припоминания, хотя первые же слова доказали обратное.
— Я ничего не знал, — не шевеля губами, произнёс Ленц. — Мориц, веришь? Ничего.
На таком расстоянии голос должен был потеряться в стрёкоте и гуле, гудении толстых медных проводов, натянутых между телеграфными столбами, но звук транслировался прямо в мозг, передавался без потерь, если не считать лёгкого дребезжания титановой пластинки, застрявшей между вращающимся диском патефона и губчатым веществом, также изрытым траншеями и воронками от снарядов.
— Ты ничего не знал, — торопливо закивал Мориц. — Верю, верю…
— Веришь?
— Ну, конечно, верю! Прекращай дурить!
— Не верь мне, — сказал Ленц.
За мгновение до того, как он шагнул вперёд, Хаген увидел, как колыхнулось то, что казалось густой тенью, наполняющей котлован, эту глубокую земную ванну, укреплённую полусгнившими деревянными щитами; как меняется ландшафт далеко позади, обрастая деталями: увидел искаженные очертания домов, их ломкие скелеты, объятые бушующим штормом, от которого кипел асфальт и плавились стёкла, задранные вверх длинноствольные иглы зенитных орудий, и среди них — приземистые, толстые трубки реактивных миномётов, залпами выплёвывающие огонь в застланное дымом свинцовое небо.
Не верь…
Чёрная, с маслянистым бликом жидкость, похожая на мазут, приняла кольчужного Ленца целиком и сразу. Он погрузился, как погружается камень, без плеска и волнения, лишь лёгкая вмятина обозначила место и тут же выправилась, и лишь спустя несколько секунд на поверхность выскочил пузырь, за ним второй и третий, поменьше, и больше ничего.
— Ленц, — выдохнул Мориц. — Ленц?
Сощурившись, Хаген всматривался в темноту, уровень которой начал понижаться, словно кто-то вынул пробку, перекрывающую сток. От напряжения перед глазами плясали искры, и на миг ему показалось, что на краю траншеи, аккурат там, откуда шагнул оловянный солдатик, стоит маленькая прозрачная фигурка. Атмосферное явление, мираж, образованный уплотнившимся до стеклянности воздухом.
Иллюзия. Фокус.
Не сговариваясь, они заскользили вниз по склону, взрывая землю каблуками. Песок скрипел на зубах, они были окутаны облаком мелко просеянной пыли, мешающей видеть то, что впереди. «Там ничего не будет», — подумал Хаген и вдруг ощутил уверенность. Откуда ни возьмись, взялись дополнительные силы, он побежал, стремясь первым заглянуть в траншею, чтобы убедиться в своей правоте.
Фальшь, бутафория … кручу-верчу, ловкость рук и никакого…
Мориц тоже поднажал. До цели они добрались одновременно и одновременно же нагнулись, вытянув шеи и не подступая близко к проседающему краю, чтобы сохранить равновесие. «Ничего, — повторял Хаген, пока взгляд скользил по влажной глинистой массе, подобно клейстеру выпятившейся в местах состыковки дощатых перегородок, поддерживающих бока траншеи. — Пусто. Его там нет. Мы его не увидим. Нет…»
Однако Ленц был там. И они его увидели.
***
Он лежал на животе, неловко подвернув углом правую руку и уткнувшись лицом в топкую грязь. Полоски мазута обвивали тело, которое становилось всё более плоским, тщедушным, словно таяло, соприкоснувшись в чернильной жидкостью, всё ещё поблёскивающей на дне котлована. Взгляд Хагена не мог оторваться от участков, не защищенных тканью — шея и поросшая светлым пухом ложбинка у основания черепа, ушная раковина и часть щеки — всё было покрыто пузырчатой плёнкой. Если напрячь глаза, можно было заметить шевеление: пузырьки лопались, перемещались, сливались друг с другом в борьбе за новые участки плоти. Они ели. Как он и предполагал, растворяли, разлагали, поглощали белки, жиры и углеводы, превращая их в строительный материал для новых кошмарных порождений. Простейшая биология.
Заболоченное дно траншеи тоже находилось в беспрестанном броуновском движении, затрагивающем верхние слои почвы, и Хаген представил, что стало с лицом Ленца, наполовину утонувшим в этом чудовищном протоплазменном киселе. Представил — и подавился спазмом, когда содержимое желудка бросилось к аварийному выходу.
— Так, — высоким голосом сказал Мориц.
Отскочив от края, он обвёл сумасшедшим взглядом пространство вокруг себя. Хаген тоже поспешил отойти: он больше не мог находиться рядом с тем, что ещё недавно было Петером Ленцем, последним романтиком из Ремагена, а теперь больше всего напоминало свёрток грязной одежды, выброшенной в сточные воды. Живые сточные воды.
Небо багровело. Хаген не сомневался, что разразится гроза. И она разразилась.
— Вы! Говно! — заорал Мориц, надсаживаясь, крутясь по сторонам как волчок. — Говно, вы все говно! Он просто выполнял приказ. Дисциплина, э? Свиньи, недоделки! Вы все плевка его не стоите!
Он с дрожью втянул в себя воздух, готовясь к новой вспышке ярости.
Прозрачные люди, заметные лишь тонкой рябью, паутинным промельком на границе поля зрения, слушали и ждали, их бесчисленные ряды свободно умещались на острие иглы, и каждая пядь земли была отравлена их молчаливым, но всё же обвиняющим присутствием.
— Вот, — Мориц показал им непристойный жест. Развернулся и продемонстрировал его тем, кто теснился за спиной. — Вот и вот! Я всё помню и ни о чём не жалею. Утритесь и сдохните!
Медленно, словно завязнув в том же клейком супе, в котором колыхались окружающие, он потянулся к брандспойту. Потянулся — и замер, глядя наверх.
На женщину, протягивающую конверт.
Звенели клёны и опять накрапывал дождь. Лидия протянула письмо. Её лицо, затенённое полями фетровой шляпки, было озабоченным.
— Как видите, это не из «Дойче Пост». Фрайбергер передал, но на вашем месте, коллега, я бы не открывала.
Её палец многозначительно постукал по адресу отправителя.
Она была права.
— А разве у меня есть выбор? — спросил Хаген, беря конверт и пожимая её руку, узенькую дощечку, опустившуюся не сразу, а после короткой задержки. — Разве есть?
Она отрицательно мотнула головой.
— Спасибо, — сказал он. Сложил конверт вдвое и сунул под отворот плаща, в нагрудный карман. — Я вскрою дома. Выбора нет, зато есть настоящий кофе. Возможно, даже турецкий. Заглянете ко мне?
Она улыбнулась.
— Может быть, позже.
Вежливая ложь во благо, во спасение. Оба знали, что никакого позже не будет.
Клён-не клён, но к какому-то дереву он определённо прислонялся. Всё было в порядке, голова легка и свежа, вымыта и проветрена, натёрта полиролью, вот только перспективу слегка перекосило, и Мориц почему-то оказался внизу, у подножия холма, а сам он сидел на каменистом уступе, разбросав ноги по песчаному склону, и оба солнца шпарили ему прямо в затылок.
Письмо! Я получил письмо.
Он чувствовал щекочущее тепло у сердца.
— Эй, счастливчик, может, они тебя выпустят, — сипло сказал Мориц. По его неровно покрашенной и оштукатуренной щеке тянулась светлая дорожка. — Вы должны! — внезапно крикнул он, обращаясь к прозрачным слушателям. — Этот хрен вообще не в курсе, как сюда попал. Он не солдат. Слыхали? Это как «Красный Крест».
Он снова посмотрел на Хагена с лихорадочным отчаянием человека, понимающего всю тщетность своих надежд, но всё же, вопреки всему, продолжающего надеяться.
— Вали отсюда, Юрген! И запомни — Арнольдсвайлер. Почти земляки. Запомнил? На лбу себе запиши.
— Выйдем оба, — сказал Хаген. Точнее прохрипел, его голос тоже остался где-то между «до» и «как бы отмотать обратно», альфой и эдак приблизительно лямбдой глубокого поиска. — Я получил письмо и дома его прочитаю. Всё теперь будет хорошо. Я обещаю! Но нужно поторопиться.
