Пересекая границы - Панкеева Оксана Петровна (бесплатные серии книг .TXT) 📗
– Патриция, – сказал он и сделал еще шаг. – Иди ко мне. Люби меня.
Ведьма тоже шагнула вперед и рванула застежки платья. Саэта вцепилась зубами в кляп и все-таки заплакала.
Кантор падал в Лабиринт. Он падал туда не в первый раз и точно знал это ощущение невыносимого головокружения, означавшее переход в иную реальность, промежуточную между жизнью и смертью. Здесь все было не так, как в жизни, и, вероятно, не так как в смерти, но этого точно не знал никто. Это был действительно лабиринт, и его конфигурация была каждый раз другой. Из него было два выхода – ступени наверх и тоннель вниз. По ступеням Кантор уже взбирался. Тоннель видел издали. Некоторые места Лабиринта он даже знал и узнавал их в любом виде. Но всякий раз, как он сюда попадал, найти выход было крайне сложно. Как и должно быть в любом лабиринте.
Он оказался в незнакомом месте. Этот сад с обилием благоухающих цветов он еще никогда здесь не встречал. Хотя, возможно, это место он уже видел, просто оно выглядело по-другому. Возможно, в прошлый раз эти пышные жасминовые кусты были разноцветными кубиками в человеческий рост, а мраморные статуи – мертвыми воинами, и эта шелковая трава – синей прозрачной водой…
– Иди со мной, – раздалось у него за спиной. Он обернулся. На белой ажурной скамейке сидела Патриция и с улыбкой протягивала к нему руки. Она была в одном корсете, нежно-кремовом, как рояль в отеле Лютеции, и изящных туфельках на босу ногу. Ее глаза звали, губы манили, открытое тело вызывало неудержимое желание. Она всегда была такая, подумал Кантор. У нее всегда была эта Сила. По ней все сходили с ума, правда, поначалу в переносном смысле. Не из-за ее красоты, а из-за того, что она вызывала желание. У любого мужчины. Даже сейчас, когда я знаю о ней все, ненавижу ее, понимаю, чего мне будет стоить малейшая слабость, все равно – не могу удержаться. Или все-таки могу? А надо ли? Как сказала Азиль? «Если вы вместе упадете в Лабиринт, там ты будешь сильнее.» А как я должен воспользоваться этим? Убить ее? Или наоборот? Это же Лабиринт, здесь все иначе… Если бы она просто нападала, было бы понятно, а так… что я должен делать?
Она поднялась и подошла к нему, обняла и прижалась к нему всем телом. Он содрогнулся, чувствуя, что одежда на нем куда-то исчезла, что в глазах у него темнеет, и что бороться с древнейшим инстинктом не остается сил. Он сжал ее в объятиях и впился в ее губы, рывком сдирая с нее кремовый корсет…
Саэта видела, как они медленно шли навстречу друг другу, шаг за шагом, по пути срывая с себя одежду и не отрывая друг от друга неподвижного взгляда. Они шли долго и медленно, словно преодолевая какое-то невидимое препятствие. Они сошлись у стола и слились в долгом поцелуе, жадно лаская друг друга, как изголодавшиеся любовники после долгой разлуки, а Саэта смотрела на них с отвращением, оцепенев настолько, что даже позабыла закрыть глаза.
Кантор схватил ведьму и посадил на стол.
– Патриция, – глухо проговорил он, одной рукой продолжая ласкать ее, а другой расстегивая штаны. – За что же ты меня так, любимая?
– Ты был мне не нужен, – ответила Патриция, выгибаясь в его объятиях. – Ты был уже бесполезен. От тебя не было никакого толку, но могли быть неприятности.
– Ты меня не любила. – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он, останавливаясь и глядя ей в глаза. Она испуганно вздрогнула и тоже остановилась. – Ты не можешь лгать в Лабиринте, – пояснил он. – Особенно мне. Сука ты, Патриция. И никудышная актриса.
И тут же вокруг послышались аплодисменты. Мраморные статуи сада спрыгивали с постаментов и превращались в живых женщин, и все радостно аплодировали и выкрикивали: «Так ее, так ее, стерву! Из-за нее ты возненавидел нас всех, а мы ведь ничего плохого тебе не сделали, мы ведь любили тебя!»
Ведь они правы, сто раз правы, подумал Кантор, ведь когда-то все было не так… Они меня любили, даже когда я того не стоил, они прощали мне все, даже то, чего бы не следовало, а я… Стоило один раз – всего один раз! – столкнуться с подлостью и предательством, и я сломался. Да во что бы мне ни обошлась эта Патриция, как можно было допустить, чтобы одна мерзавка затмила все то прекрасное, что было в моей жизни до нее? Даже если я рехнулся, потерял кусок памяти и обзавелся ложными воспоминаниями, озверел и ожесточился, хоть немного-то разума у меня должно было остаться?
Кантор вспомнил, что так и держит до сих пор в объятиях это чудовище, и оттолкнул ее от себя с такой поспешностью и отвращением, словно держал в руках змею или скорпиона.
– Я тебя не хочу! – злорадно наслаждаясь каждым словом, отчетливо произнес он – Вот так! Не хочу! И не заставишь ты меня хотеть! Ты противная, злая, и жадная! И у тебя нет надо мной власти! Исчезни, сгинь, пропади! Видеть тебя не желаю!
Она упала на траву и вдруг с пронзительным криком вспыхнула и превратилась в золотую пыль, усыпавшую землю.
Саэта видела, как они занимаются любовью на деревянном столе, и слышала, как Кантор что-то шепчет, наклоняясь к ушку своей страшной партнерши. А потом он, не отрываясь от своего занятия, вдруг скользнул рукой за голенище, выхватил нож и одним коротким движением вонзил ей в живот. Ведьма закричала, выгибаясь в предсмертной судороге, и обвисла в его руках. Кантор вырвал нож, бросил его на пол и с новой силой набросился на уже мертвую женщину, вскрикивая и содрогаясь в любовном экстазе.
Кантор отступил в сторону, инстинктивно опасаясь касаться золотой пыли, но часть ее все же успела осесть на сапоги. Ничего особенного от этого не произошло, и Кантор, тут же успокоившись насчет пыли, повернулся к ожившим статуям. Очень хотелось сказать им что-нибудь доброе и… прощения попросить, что ли… поблагодарить… ну, хоть что-нибудь…
– Девочки, – сказал он, не придумав ничего умнее. – Я вас помню и люблю. И вы мне нужны. Все. Все, до единой.
Ответом ему был восторженный визг. Женщины окружили его, радостно крича и пытаясь обнять все одновременно, отчего он, в конце концов, не устоял на ногах, и получилась куча мала. Он узнал некоторых из них – это действительно были женщины, которых он когда-то знал и любил. И они все стремительно раздевались. «Ну и подвиг мне предстоит! – подумал он, хватая первую попавшуюся и падая с ней в высокую мягкую траву, пахнущую летом. – Может, в Лабиринте это все иначе?»
Он любил их всех, по очереди, до полного изнеможения, пока не наступил момент, когда он просто упал и не мог даже шевельнуться. Тогда они все засмеялись и вернулись на свои постаменты, снова превратившись в мраморные статуи. Почти сразу же Лабиринт стал меняться – цветущий парк на глазах увядал, скульптуры теряли форму и оседали, превращаясь в ограненные каменные плиты, и в течение десяти секунд картина сменилась полностью. Листья увяли и осыпались, пошел снег, и стало холодно. Не просто холодно, а так, словно он действительно лежал в крепкий мороз на холодном камне.
Уходить надо отсюда, и скорее, подумал Кантор, и если кажется, что сил на это нет, придется их поискать. Там ведь осталась Саэта, кто же ее теперь отвяжет? А если она отвяжется сама, то что она сделает прежде всего? У нее ведь есть на это все основания. Инструкции она чтит, да еще я сам попросил… Вставай, герой-любовник, вставай. Выход надо искать. И быстро, если тебе еще не надоело жить.
Он приподнял голову, огляделся, и… сказать, что Кантор испугался – можно и по морде получить, скажем так… ему стало несколько неуютно. Летний парк превратился в зимнее кладбище, и камень, на котором он лежал, оказался надгробной плитой. Кантор опустил глаза, ожидая прочесть свое собственное имя, и уже готовое вырваться ругательство вдруг застряло в горле. «Хотел бы я знать, – невольно подумал он, не отрывая взгляда от трех хинских иероглифов, выбитых на камне. – Лабиринт действительно настолько жестокий и злорадный? Ведь это в самом деле жестоко – намекнуть, что мое место на кладбище, и напоследок ткнуть носом в могилу этой несчастной девочки, которая поплатилась жизнью за любовь ко мне… Или Лабиринт здесь вовсе ни при чем, и он всего лишь отражение моего сознания? Совести, например… А может, так и надо? Христиане, например, считают, что перед смертью надо покаяться во всем, в чем ты виноват… Да нет, хрен вам, господа, я не христианин, и уж в этом-то покаялся давно и не раз, а во всем остальном каяться – это сколько ж времени надо… А сейчас не время сидеть на кладбище и вспоминать, где я кого обидел и сколько за последние годы убил, идти надо. Подумать о нравственных проблемах можно и на ходу.
