Возвращение к себе (СИ) - Огнева Вера Евгеньевна (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗
Его растолкали в сумерках. Руки уже были связаны за спиной, на шею накинута волосяная петля. Дернешься - затянется. Пустоглазый приказал двигаться за собой и Роберт побрел. Куда, зачем? Ему было не до того, справиться бы с тошнотой, да удержаться на ногах.
В галерейке узника толкнули на низкую скамейку. Пустоглазый привязал удавку к перильцам, пропустив предварительно через ручные путы, отступил и, как растворился в душном сумраке. А узник тотчас уснул.
Голоса доносились из дальней дали, из долгого туманного коридора. Он не прислушивался, наоборот старался отогнать, отгородиться. Но они назойливо лезли в уши:
- Брат Телпин несколько перестарался со снадобьем. Я рассчитывал, что наш… друг к вечеру придет в себя, но как видишь, ошибся.
- Его можно разбудить?
- Не знаю. Пожалуй, нет. Попробуй. Только должен тебя остеречь: он часто впадает в буйство. Для чего, думаешь, нужно было снадобье брата Телпин? Иначе с ним не справиться. Плоть не дает выхода духу и дух бунтует.
- Еще и связали…
- Мы не хотим, чтобы он кого-нибудь покалечил. Пострижение, конечно, требует определенных жертв, но не человеческих же.
- Ты можешь оставить нас одних?
Голос показался Роберту знакомым. Так характерно грассировал и обрывал, будто проглатывал окончания слов… Кто? Не вспомнить. А второй голос совсем недавно надрывался: 'Базиль! Заткни ему рот!'.
Роберт разодрал непослушные, налитые тяжестью веки. Из сумрака выступила хрупкая фигура аббата Бизония. А рядом стоял Гинкмар сын графа Блуасского и Шартрского Стефана.
На Роберта смотрели строгие, отрешенные глаза. Черты лица были торжественны и неподвижны. Струилась и поблескивала мантия.
Мокрая? Дождь? Нет, кругом сухо, душно пахнет пыльной разогретой травой. Неужели шелк? Никогда еще Роберт не видел священника в шелковой сутане. Потянулся, было, удостовериться. Ан, руки-то связаны. Волосяная петля на шее затянулась, врезавшись колючими щетинками в кожу.
- Гинкма-а-а, - сил на большее не хватило.
- О! А ты говорил, что его не разбудить.
Бизоний наклонился к Гинкмару и тихо зашептал. Гинкмар кивал все с тем же отрешенным видом, потом перебил:
- В данном случае не имеет значения, на чьей земле мы находимся. Мы с Вами, аббат, слуги церкви. А поскольку я состою в звании епископа (ого!) прошу оставить меня с сим человеком, нуждающемся в наставлении, наедине.
Как же аббат не хотел уходить! Да и не уйдет он никуда, спрячется за ближайшим углом, выставив праведное хрящеватое ухо.
Но Гинкмар оказался умнее. Из ниши выступили двое, пошли в разные стороны, заглянули за углы. Ну никак изящному отцу Бизонию не задержаться, не притаиться в тени.
- Роберт, ты меня слышишь? - друг детства, а ныне епископ Блуасский тряс, заросшего седой щетиной сонного узника, обдавая запахом благовоний и вина. - Роберт, я тебе помогу. Достаточно, громко заявить, что ты согласен принять постриг в моем монастыре в Блуа. Бизоний не посмеет препятствовать. Я привел с собой много людей.
- Ты вытащишь меня отсюда?
- Да. Но ты должен… постриг в Блуа. Это обязательное условие.
- Зачем? - сухие потрескавшиеся губы плохо слушались.
- Отец не может сейчас ссориться с Филиппом. Появись ты у нас в доме как частное лицо, ссора неизбежна. А примешь постриг - попадешь под покровительство церкви.
- Всю жизнь сидеть за стенами? Добровольно отказаться от самого себя?
- Не богохульствуй. К тому же тебе не придется ни от чего отказываться. Я постригся двенадцать лет назад и чувствую себя свободней очень многих. Жизнь служителя церкви, с определенного ранга, конечно, наполняется массой приятных вещей. Не хочешь расставаться со своим мечом? Ради Всевышнего! и отец, и я тебя в этом только поддержим. Все остальные радости жизни, - мы с тобой не дети, - тоже останутся при тебе.
Епископ Гинкмар, чем дальше говорил, тем больше воодушевлялся. Глаза заблестели, гладкое лицо разрумянилось, аккуратный второй подбородок слегка подрагивал.
Хорошо бы встать и уйти за ним в знакомый суетливый покой Блуа, к жизни только что расписанной радужными перспективами. Что там ждет? Да, скорее всего такое же аббатство с монахами, больше похожими на переодетых ландскнехтов; с темницей, куда станут привозить для острастки или наказания неких сеньоров, злоумышляющих против сюзерена.
Роберт помотал головой, непочтительно сбивая друга с пафосной волны:
- Нет.
- Почему?!
- Не получится. Гинкмар, тебе придется уехать одному. Я никогда, слышишь, никогда! не приму постриг. Ни здесь, ни у тебя.
- Ты забыл, что не на войне. Вокруг нет твоих людей. Ты не понимаешь. Кроме меня тебе помочь некому. Если хочешь, могу рассказать, что с тобой сделают. Тебя будут держать в полубессознательном состоянии, потом, когда тебе станет все безразлично, под руки потащат к аналою, и ты (или не ты, но свидетели будут говорить, что - ты) подпишешь и скажешь все, что от тебя потребуют. Милейшему аббату Бизонию обещана изрядная лепта из твоих денег, что остались в банке Нарди.
- Ты и о них знаешь?
- Церкви известно многое, - возбуждение не дало прозвучать словам Гинкмара с должной загадочностью.
Известно многое? Почти все? Вот и Гинкмар торопился сюда в крошечное аббатство, движимый искренним желанием помочь другу. А чуток корысти только придало рвения.
Добыча графа Парижского все же была достаточно весома, чтобы ради нее рискнуть, явившись в королевский домен. Или он, Роберт, от усталости, от попросту невозможности всего происходящего, возводит на друга детства напраслину?
- Я не поеду, Гинкмар. Спасибо, что хочешь помочь. Я не поеду.
Замутило, во рту растеклась жгучая горечь. Стены, витые, поддерживающие крышу столбики, сама крыша и кусочек темного неба, с одиноко мерцающей звездочкой, сначала отодвинулись, потом пошли хороводом. Роберт стал заваливаться в бок, беспощадно натягивая веревку.
Его накрыл поток воды. От холодных знобких струй сразу прояснилось в голове.
Пошевелился. Руки не связаны.
Он лежал в обжитой уже тюремной келье на соломе; перед глазами плавал белый день и склоненное лицо брата Базиля.
- Тащи еще ведро, - крикнул кому-то Большой Брат. - Никак в себя не придет. Не дай Господь, помре, нам отец Бизоний все зубы пересчитает, - и тут же тихим гудом в самое ухо: - Я тебе мех с водой под солому засунул. Пей только оттуда.
Следом на Роберта пролилось еще одно ведро.
Переполох случился на девятые сутки от явления в монастыре епископа Гинкмара.
Что переполох, стало ясно по крику, топоту и колокольному звону, грянувшим одновременно. Ладно хоть не набат, значит, ни пожара, ни потопа. Потом мутно пришло: напали сарацины, легкий летучий отряд на быстрых некованых конях.
Ятаганы пускают длинные зайчики, визг, гортанные крики… залитая светом площадка перед купой маг-нолий…
Это - совсем другая сказка, - сказал кто-то трезвый и холодный внутри. Откуда сарацины? Больной бред - только и всего.
Воду оставленную сердобольным братом Базилем, Роберт давно выпил. Уже которые сутки во рту не было ни капли. Утром он собирал скудную казематную росу со стен, но ее было ничтожно мало. Тело слабело. Все чаще в воспаленном мозгу мелькала мысль о воде. Усилием воли он гнал от себя видение. Выдержать еще чуть, не протянуть руку за кувшином, что стоит на полке. Там зелье. Провалишься в глубокий, полный воды колодец и будешь пить, пить, пить… беззвучно хохотал изъязвленный урод в короне, за его плечом кривился тот, другой.
А во дворе бегали, кричали и звонили. Даже дурнота отползла под напором возбуждения, царящего с той стороны. Роберт прислушался, постепенно ему тоже начало передаваться напряженное ожидание.
Отряд въезжал в ворота аббатства по двое-трое, не торопя усталых, покрытых грязью коней. Впереди на невысоком, коренастом жеребце с мохнатыми бабками покачивался плотный молодой человек с бледным, запыленным лицом. Легкий коричневый плащ покрывала корка грязи. Кольчуга не сверкала, тускло поблескивала. Сапоги по самые колени заляпаны грязью.
