Измена - Джонс Джулия (книги .TXT) 📗

Четверо мужчин сидели вокруг каменного стола с закрытыми глазами, мысленно приготовясь к встрече с ним.

— Добро пожаловать, Баралис, — сказал первый — не голосом, но мыслью. — Мы рады тебе. Чего ты хочешь от нас?

Баралис, частично воплотившись, лег тенью на стену. В комнате было неспокойно: Ларн действовал иными путями, и его; верховные жрецы испытывали страх. Говорить будет Баралис — их же дело решить, пересекаются их и его дороги или нет.

— Вы заинтересованы в рыцаре по имени Таул. Я хотел бы знать почему. — Баралис почувствовал, как все четверо затаили дыхание.

— Он обратился к нам за пророчеством, и мы указали ему путь.

— Куда?

— В Королевства.

Настал черед Баралиса затаить дыхание — только у него не было тела, чтобы дышать. Его тень заколебалась.

— Что он искал?

— Некоего мальчика.

— Зачем?

Ответом ему было молчание. Свеча оплывала, угасая. Жидкий воск капнул на руку одному из четырех, но он даже не поморщился. Баралис терял терпение. Он знал, что они переговариваются! между собой — хитрят, прикидывают, решают, стоит ли рисковать. Их что-то тревожило — и, если он не ошибался, они собирались просить его о помощи. Наконец кто-то произнес:

— Возможно, мы совершили оплошность, исполнив его просьбу. С тех пор как рыцарь покинул нас, многих наших оракулов мучают страшные сны: они видят, как рушится наш храм и раскалываются их камни. Быть может, этот рыцарь держит нашу судьбу в своих руках.

— Какое отношение к этому имеет мудрец Бевлин?

— Он всю жизнь стремился сровнять наш храм с землей.

— И теперь стремится?

— Теперь он умер.

Баралис скрыл свое удивление. Не имело смысла спрашивать, как умер мудрец: Ларн имел свои способы убивать.

— Рыцарь был его учеником?

— Возможно. Что тебе до него?

— Он стал теперь личным бойцом герцога Бренского. Вкус его судьбы стоит у меня во рту.

— Он все еще ищет того мальчика?

У Баралиса вдруг промелькнуло воспоминание из далекого прошлого: какой-то детский стишок, где говорилось про три крови. Промелькнуло и пропало. Но оно встревожило его: в нем было предостережение. Рыцарь и его таинственный мальчик как-то влияют на будущее. Его, Баралиса, будущее. Но как они связаны с Ларном? Обеспокоенность верховных жрецов заставляла задуматься. С такой властью, как у них, нужна серьезная причина, чтобы пробудить в них столь долгую тревогу. Баралис чувствовал, что все это взаимосвязано: женитьба Кайлока, империя, рыцарь и Ларн, но связующая нить ускользала от него.

— Почему вы спрашиваете о мальчике?

— Мы хотели бы увериться, что рыцарь никогда не найдет его. Если ты сумеешь помочь нам в этом, мы тоже поможем тебе.

— Как?

— Мы знаем о твоих планах, Баралис. Мы знаем, для чего ты рожден. Мы знали это еще до того, как твоя мать зачала тебя. Твоя судьба связана с нашей. Если ты возвысишься, возвысимся и мы.

Хотя он слышал это впервые, слова показались ему знакомыми: они звучали у него в ушах, как много раз слышанная песня. Судьба не для того избрала его, чтобы пустить плясать в одиночку. Чтобы преуспеть, ему нужны могущественные союзники. Ему еще о многом хотелось спросить жрецов, но он чувствовал, что и Ларну недоступна полная картина. Если они и ответят, то загадками. Ничего — он выяснит все сам.

— Я присмотрю за рыцарем, если вам этого хочется, — сказал он. — И если он попытается покинуть город, я не позволю ему дойти до ворот.

— Чего ты хочешь взамен?

— Знать, что предсказывают оракулы. Скоро разразится большая война, и мне нужно знать ее ход заранее.

— Наши оракулы редко говорят что-то прямо, Баралис. Они лишь подсказывают.

— Мне не нужны твои уроки, верховный жрец.

— Будь по-твоему. Мы будем оповещать тебя обо всем, что сочтем нужным.

Началось. Таким, как они, лишь бы напустить туману.

— Надеюсь, ваше подаяние не будет слишком скудным.

— Раз ты так недоверчив, Баралис, мы дадим тебе пример одного предсказания, чтобы скрепить договор.

— Говорите. — Баралис чувствовал, что слабеет. Он пробыл здесь слишком долго и проделал слишком длинный путь. Его тень колебалась и таяла. Потом начались судороги. Его тело, оставшееся за сотни лиг позади, тянуло его к себе словно могила.

— Два дня назад один наш оракул говорил о тебе. Он сказал, что сейчас тебе пуще всего следует опасаться девушки с ножом на боку. Ну как, достаточно мы тебе подали?

Баралис уступил неодолимому притяжению тела, тяге материального мира. Тяга создавала пустоту, и ему ничего не оставалось, кроме как заполнить ее.

— Смотри же не спускай глаз с рыцаря, — напомнили жрецы напоследок. Он почти не слышал этого. Его уносило прочь из храма, и в ушах стоял гул.

Морская соль, птичий помет, жгучий, словно уксус, — потом вихрь подхватил Баралиса и он перестал что-либо сознавать.

XXV

Джека разбудили пинком, и он, еще не придя в себя, попытался ухватить обидчика за лодыжку.

— Ах ты королевский ублюдок! — раздался знакомый голос, и тюремщик по имени Понурый пнул его еще раз за строптивость.

Сами пинки мало трогали Джека — вчерашняя боль оставила его, и он впал в какое-то горячечное бесчувствие, — но оскорбления стерпеть он не мог. Понурого следовало поучить хорошим манерам. Если бы Джек сумел подняться с пола, он бы незамедлительно занялся этим. Но в тот миг у него одна только левая рука действовала как надо, у Понурого же все члены работали на славу, хотя тот утруждал только правую ногу, — и соотношение четыре к одному представлялось по меньшей мере неравным.

Понурый отошел и тут же вернулся с чашей эля и миской угрей. У Джека при виде их скрутило желудок. В книгах Баралиса героям в темнице всегда давали только черствый хлеб и воду, а его тут кормили одними угрями. У хальков и еда воюет. От головокружения все мысли сбивались в кучу, как овцы, наполняя тяжестью голову, и Джек погружался в мир, где колбасы орудуют ножами, а окорока целят из луков в сыры.

Когда он снова пришел в себя, жир на угрях уже застыл. Свет из бойниц переместился на пол, и в нем виднелась вереница тараканов, шествующих к миске. Джек подтолкнул угрей к ним — пусть едят на здоровье. Но эль он никому не отдаст. Взять чашу оказалось нелегким делом — руки все время тряслись, и удержать любой предмет представлялось невозможным. В довершение всех зол перед Джеком то и дело являлись две чаши, и он не знал, к которой тянуться. Он перевернулся на живот, чтобы достать чашу ртом, но зрение снова изменило ему — и рядом возникла вторая. У Джека появилась блестящая мысль нацелиться в середку обеих чаш. Это сработало. Эль был теплый, и в нем плавала какая-то дрянь, но Джек лакал его жадно, как собака. Ему послышался звук, словно от капели, — и он сразу сообразил, что это его пот капает в чашу.

Миска с угрями уже кишела тараканами, и угри шевелились как живые под напором сотен челюстей. От этого зрелища Джека затошнило. Он оторвался от чаши и сосредоточился на миске. Когда он колдовал, ему становилось легче. Воображая, будто его желудок — это мех с водой, он напряг брюшные мускулы, выдавливая воду наружу. Одновременно он изгнал из головы все мысли, оставив только одну: желание уничтожить миску. Растопка была готова — недоставало только искры, чтобы ее поджечь. Джек вызвал в уме образ Роваса, шепчущего слова утешения на ухо Тариссе — в самое ухо, так что слюна увлажняет мочку. Колдовская сила хлынула снизу ко рту, обожгла язык — и миг спустя миска с угрями разлетелась на куски.

На Джека посыпались тараканы, угри вместе с подливкой, черепки вонзились в его дрожащую плоть. Он не сумел сдержать подступившей тошноты, и его вывернуло в камыш на полу. Его стошнило не из-за насекомых, угрей или колдовства — а из-за того, как низко он пал, чтобы сделать колдовство возможным. Ему было стыдно пользоваться Тариссой как огнивом. В замке Харвелл была одна некрасивая прачка по имени Мария. Однажды она зазвала Джека в темную каморку, где держала щелок и моющую глину, вцепилась в него мясистыми ручищами и прижалась тонкогубым ртом к его губам. Ему не хотелось ее целовать — но он вызвал в памяти образ подавальщицы Финдры и представил ее на месте Марии. Это сразу возбудило его, и он целовал прачку и ласкал ее тяжелые твердые груди. Потом ему стало совестно — ведь он использовал и Марию, и Финдру. После этого он и близко не подходил к прачечной, но вины своей не мог забыть. Даже и теперь запах свежевыстиранного белья заставлял его краснеть от стыда.