Пришествие Короля - Толстой Николай (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
Так это было — помнишь ли, моя Гвенддидд, и будешь ли помнить? — как я привлек тебя к себе и поцеловал, а ты обнимала меня и целовала, и поцелуи твои были слаще сока яблок из садов Поуиса и теплее, чем лучи летнего солнца в зените, ласкающие их круглые розовые бока. И дерзко прошептал я в лабиринте Аннона в извилистую спираль твоего уха:
— Будем ли мы спать нынче ночью вместе, золотая моя?
Я не был так дерзок, как можно было бы судить по вопросу, поскольку я чувствовал, что ответ в нас обоих, стоявших, прижавшись друг к другу — двое в одиночестве бездны. Из далеких чертогов послышался шепот тех, кто живет в Анноне, но мы были только вдвоем, и ничто не могло потревожить нас. Ты не покраснела и не опустила взгляд, моя Гвенддидд, улыбнулась мне тепло и разумно и приподнялась на цыпочках, чтобы еще раз поцеловать меня.
— Почему я? — спросила ты сначала. А затем счастливо прошептала: — Да.
Затем — не то с укором, не то поддразнивая, посмотрела на меня так, что у меня дыхание перехватило, и добавила:
— Ты обещаешь не торопиться уйти от меня на рассвете?
Я прижал ее к себе и снова поцеловал. Трудно ли дать такое обещание!
— Я останусь с тобой и до зари, и после, милая моя. Я всю ночь напролет буду держать тебя в объятиях, и, думаю, ты первая устанешь от поцелуев. Я люблю тебя, Гвенддидд, арав эурвин.
— Ты не должен так говорить! — с упреком прошептала она. — Ты еще не знаешь меня. Но ты будешь спать со мной. Готовься же и приходи ко мне на ложе.
Я не ощущал ни тени стыда, ни страха того, что может принести нам утро, хотя такое часто чувствуют мужчины в ночи даже в головокружительный момент наивысшей страсти. Post coitum omnia animalia tristia sunt. После соития все живые существа печальны. Кто знает это лучше меня? Знание — моя дичь, но как часто в мгновения наивысшей истины похотливые образы и горячее желание врывались в мое сердце, с презрительной легкостью стирая всю мою драгоценную мудрость. Скажу тебе, что к стыду и, признаться, к тоске моей, я обнаружил, что все знания о звездах, и ручьях, и ветрах внезапно улетучились как раз тогда, когда я меньше всего этого ожидал или хотел. Все помыслы мои были только о ложе и спальне, вся мудрость моя была направлена на ласковую льстивую речь, из-за чего мое имя вошло в гнусную поговорку, и я летел с колотящимся сердцем быстро, как стрела Гвиауна Ллигада Ката, к нашему уютному гнездышку под желтым ракитником.
Затем (если я буду продолжать, то я забуду, о чем говорил) игриво и горячо задергалось распутство в моих штанах. И было ночное долгое странствие по гладким мягким равнинам, по двум округлым холмам с белыми склонами, и наконец невероятная теплая, влажная пещера с поросшим папоротником входом, ожидавшая ласкового прибытия тупоголовой крепкой змеи. Помнишь ли ты, что было потом, моя Ангхарат златокудрая, помнишь ли тот вечер, когда наши пальцы случайно встретились на кубке на пиру короля Риддерха? Долгие века земные пролегли между нами с той ночи, но мне не забыть ни единого движения, ни единого стона, ни шепота нашей краткой встречи.
Белые змеи сплетались в ночном уединении! Иногда это только один врезавшийся в память нежный изгиб тела или радостный шепот, от которого дыхание останавливается, а по сравнению с этим мои мысли — всего лишь дрожание змеиного язычка. Дородная Аван с блестящими волосами, племянница Брохваэля, — о, как ты посмотрела на меня, когда плащ соскользнул с твоих белых плеч! Ты стояла прямо, как копье у умирающего очага в приюте Майгена. Что подумали бы добрые монахи, увидев, что мы с тобой делаем? И Перуир, дочь друга моего Рина маб Мэлгона — о! Видно, от своего похотливого отца унаследовала ты бесстыжие выходки и скачки, и доброе это наследство оставил он тебе и мне на нашем утреннем ложе. Запахи твоих укромных мест чую я и доныне. Была ты бесстыдна, как Гвенхвивар, жена Артура, и не я, а ты каждую ночь исходила желанием и страстью, объятиями и ласками.
Теперь, в моем безнадежном изгнании, в снегу по бедра, с сосульками в волосах, чего бы не отдал я за одно-единственное такое чародейство, более губительное для моих чувств даже при мысли об этом, чем любое, что своим искусством вызвал Мену маб Таргваэдд? И все же — когда я сам мог продлить колдовство свадьбы или незаконной любви — что сделал я? Когда я проснулся рядом с тобой — теплой, сонной, услышал страстный полушепот из уст, с которых я без конца срывал поцелуи всего лишь три часа назад, увидел белую грудь, выскользнувшую из-под нашего смятого одеяла, о чем я думал? Я думал о книгах и учении, спорах друидов и советах королей. Я думал о том, что излилось из Котла Поэзии. Холодная и жестокая ясность ума заставила меня на бледном рассвете бежать с твоего ложа, трусливо заменив пламя, что всего несколько часов назад освещало наши утехи под покровом тьмы, жалкими огарками вины и жалости.
Может быть, это непрошеное озарение есть всего лишь одна из мук, которые терзают того, кто идет по трудному пути, что ведет через мысль и учение к освобождению духа из уз плоти, к достижению пророческого видения и ауэну темного бодрствования поэта Нет у него своего собственного мгновения, но у него должна быть видимость самопознания: полного ненависти, разрушительного и прожорливого, как Кат Палуг.
Но почему говорю я теперь обо всем этом? Не одну ночь провел я в любви со своей сестрой Гвенддидд, и восторги нашей встречи в тайном чертоге Аннона были отнюдь не мимолетны. Ни сам Талиесин, ни Талхайарн, отец размышлений, не смогут описать словами той любви, обожания и единства тел, сердец и разумов, которые мы пережили в ту ночь. Но я должен описать все словами как могу, чтобы ты, слушающий меня, понял, что я, Мирддин маб Морврин, знал радости мира земного и подземного — но счастье этих радостей смертные познают лишь мельком, как отражение в спокойных водах озера, тенью ястреба в лучах солнца, прежде чем приходят они к стеклянным вратам Каэр Сиди.
Ты смеешься сейчас, король, над моим изнуренным старым телом, над моей жалкой бороденкой, над моей пустой сморщившейся глазницей. Я обречен скитаться под голыми ветвями Леса Келиддон среди заснеженной пустыни времени: ветер холоден, и темное небо низко нависает над болотами, тростники высохли, и сломанные их стебли торчат из замерзшего озера, холодно ложе рыб под ледяным щитом. Меня преследует злоба Риддерха Хэла, меня травят, как волка в горах, всадники Гвасауга, гнетет меня горе оттого, что виновен я в смерти сына Гвенддидд. Страстное сердце ведет к страданиям.
Смейся, ежели тебе угодно, дураки любят смеяться — некогда я носил золотую гривну и пурпурный плащ, и меня чтили превыше всех поэтов при дворе Гвенддолау, сына Кайдиау И больше, больше, чем когда-либо за все то время, когда я еще был в здравом уме, лежал я под нежной моей яблонькой в алом цвету, что растет на речном берегу в зеленой долине Арклуйд. А рядом со мной была прекраснейшая из девушек, нежная, царственная и шаловливая. Была она для меня прекраснее, чем очаровательная Бранвен, дочь Ллира, которую приплыл в Аберврау вымаливать Матолх во главе всех воинов Иверддон, краше прекрасной Эссилт, по которой тосковал и ради которой умер Друстан за далеким бурным морем Удд. Ныне не любит и не привечает меня Гвенддидд, как прежде, когда поднимала она ко мне лицо для поцелуя в тени нежной яблоньки. И первоцветы, что были у нее под головой, под золотисто-каштановыми кудрями, не так сверкали, как ее глаза, смотревшие в мои.
В Чертогах Аннона встретились и поцеловались мы. И с мгновения первого нашего поцелуя понял я, что любовь, которую мы с Гвенддидд испытываем друг к другу, так же глубока, как хмельной напиток, что течет из Рога Брана Галеда, изобильна, как богатства Корзины Гвиддно Гаранхира, и неистощима, как еда на Блюде Ригеннидда Священника. Через все мои жизни во все времена — прошедшее, настоящее и грядущее — пронес я первый глоток весны — слаще белого вина, живительнее Источника Каэр Сиди. Из глубин моего существа бил этот темный, глубокий, зеленый, волнующийся океан чувств, отпечатком которых был наш первый нечаянный поцелуй. И этот поцелуй во тьме был для меня дороже всех Тринадцати Сокровищ Острова Придайн, о моя Гвенддидд!
