Колдуны и министры - Латынина Юлия Леонидовна (книга жизни .txt) 📗

Поистине удивительная вещь!

Полгода назад имя «Киссур» и слово «варвар» взбунтовало всех лавочников столицы. Полгода назад Киссур сжег половину заречных кварталов и развесил их жителей на стенах небесного дворца: а теперь люди стлали циновки под копыта его конницы, и бросались сами.

И, действительно, не подлежало сомнению, что Киссур въезжал в город с богатейшей добычей; въезжал первым, за двести лет, победоносным полководцем империи, истребившим то осиное гнездо, к которому боялся притронуться бывший министр. Не подлежало сомнению также то, что две из провинций империи были слегка опустошены, и четыре провинции находились в состоянии, близком к недовольству.

Варвары Киссура не привыкли жить в городе и разбили лагерь у стен. В городе они появлялись только на рынке и в заведениях, где мужчины сажают свой корешок. У них было множество всякого добра, и каждый раз, когда конник Киссура оставлял легкий военный золотой в столичной лавке, лавочник, и жена его, и дочка его, благословляли Киссура. И этой осенью за Киссура возносилось столько молитв, что если бы каждая молитва обернулась денежкой, то Киссур стал бы, бесспорно, самым богатым человеком в ойкумене.

На следующий день после вступления в город Киссур явился во дворец Арфарры с первой стражей, еще затемно, чтобы говорить с Арфаррой наедине.

Советник, один, читал книгу. Книга была старинная, тяжелая, на трех ножках. Такие книги тоже когда-то назывались треножниками. Поэтому советник сидел не за столом, а на плоской подушке перед книгой о трех ножках. Справа от него стояла жаровня. В кабинете было очень жарко, так жарко, что, казалось, снеговые вершины, вышитые на тяжелых гобеленах, вот-вот растают и хлынут в долины, но на Арфарре все равно было теплое белое платье без знаков различия. В воздухе все было пропитано благовониями.

Киссур долго целовал руки Арфарры, а потом сказал:

– Советник! Полгода назад вы обещали мне, что укрепитесь у власти и арестуете всех взяточников поодиночке. Но они до сих пор на свободе! Почему вы, например, не арестовали этого… Кидара?

– Друг мой, – сказал Арфарра, – у меня нет никаких законных оснований для ареста Кидара и его друзей.

– Так арестуйте без оснований!

Арфарра немного смутился и не знал, казалось, чем опровергнуть столь резонное соображение.

– Полгода назад, – продолжал Киссур, – у нас не было сил. А теперь под столицей стоят восемь тысяч конников и пятнадцать тысяч пеших. Пусть они войдут в столицу и будут как щелочь, которая очищает старое серебро от грязи!

Арфарра помолчал и ответил:

– Друг мой! Можно арестовать Кидара. Можно схватить всех тех, кто, как ты считаешь, недостоин быть возле государя. Можно даже найти им замену в лице твоих любимцев. Но в ойкумене тридцать две провинции. Три уже отложились. Еще десять ждут только повода, чтобы взбунтоваться. Мыслим ли повод лучший, нежели военный дворцовый переворот?

Киссур облизнулся и сказал:

– Я разобью Ханалая и всех, кто осмелится следовать его примеру, ибо отныне у империи есть войско.

– Да, – сказал Арфарра, – это удивительно. Вы сумели сотворить войско из ничего. Ваша война с «черными шапками» принесла семикратную прибыль. Сколько, вы думаете, вам понадобится денег на войну с Ханалаем?

Киссур опустил глаза и сказал:

– Мои командиры преданы государю, но неразумны и дики. Они хотели бы служить государю без платы, а кормиться с земли, полученной за военную службу. Что взять с варваров?

Вопреки здравому смыслу, Арфарра расхохотался. Отсмеявшись, старик сказал:

– Ваши варвары мудрее наших финансистов. Потому что, Киссур, будущим летом в ойкумене деньги будут стоить еще меньше, чем человеческая жизнь, и, действительно, кончится насилие чиновников и богачей, а начнется насилие тех, кто кормится с земли, полученной за военную службу.

Киссур задергал левым веком, и, чтобы скрыть это, стал потихоньку расхаживать из угла в угол. Уже рассвело. Серый плащ его, шитый по подолу жемчужными птицами в тростниках и травах, цеплялся то за ножки жаровни, то за жертвенный столик. Вдруг Киссур сплюнул в ладонь левой руки и ударил по плевку ребром правой. Плевок отскочил влево и попал на шелковую молитвенную подушечку.

– Значит, – сказал Киссур, – вы не арестуете Кидара?

– Нет, – ответил Арфарра.

Киссур нехорошо засмеялся и спросил:

– Сколько Кидар вам за это дал?

– Щенок, – сказал Арфарра, выпрямляясь, – ты знаешь ли, что гово…

Арфарра не докончил фразы. Киссур, вытащив из рукава несколько бумаг, швырнул их в лицо старику.

– Знаю, – закричал Киссур, – знаю, да не верю! Не верил до сих пор! А теперь! Да они купили вас! Вам никогда ничего не нужно было, кроме власти!

– Глупец, – пробормотал Арфарра, – даже если я бы что-то получил от Кидара, то ведь все равно тот, кто его конфискует, получит гораздо больше.

Киссур повернулся и вылетел из двери, как пробка. Арфарра некоторое время сидел молча, потом стукнул в бронзовую тарелочку. Явился слуга. Арфарра кивком указал ему на красную молитвенную подушечку, на которую попал плевок варвара, и промолвил:

– Вынеси и сожги.

Хотя, право слово, плевок этот на подушечке был совершенно незаметен.

На дневной аудиенции Киссур, выйдя вместе с государем, не поклонился Арфарре – это видел весь двор.

Государь Варназд был счастлив и не расставался с Киссуром ни на охоте, ни за трапезой. В свите его сразу же появилось множество варваров. Государю нравилась их беззаботность и сила. Особенного государь отличал одного из командиров, по имени Ханадар, а по прозвищу Сушеный Финик. Сушеный Финик считался у аломов лучшим певцом. Он пел хвалы государю на всех пирах, и не было случая, чтобы он получил за свою песню меньше, чем он об этом в песне просил.

Киссур ел с золотых блюд и спал под одеялом из песцовых шкурок. Бесчисленные почести так и сыпались на него. Желая развлечь народ, государь повелел выстроить варварский храм «черных шапок» и устроил потешный штурм. Чернь была в восторге, варваров наградили несметными дарами, а Арфарра был очень недоволен тратами. Говорили, что потеху устроили по подсказке Чареники, тестя Киссура.

На этом празднике даже народ заметил, что Киссур не кланяется Арфарре.

А еще через неделю случилось ужасное происшествие.

Государь и Арфарра катались на лодке. День начался хорошо, а потом вдруг пошел дождь. Даже молодой государь продрог, не говоря об Арфарре, который со времени своего возвращения во дворец зяб, как персиковое дерево зимой. Молодой государь велел принести короб с плащами, надел плащ, хотел протянуть Арфарре второй, но вовремя заметил, что мех на втором плаще изъеден молью. Люди, бывшие вокруг, не заметили, что второй плащ был изъеден молью, а заметили только, что государь не передал плаща озябшему Арфарре. И на следующий день в приемной Арфарры было много меньше людей, чем в предыдуший.

Прошло еще две недели, и до столицы дошли слухи о мятеже в Верхнем Варнарайне, родной провинции Киссура, и о том, что там учрежден выборный совет, как того хотел отец Киссура, Марбод Кукушонок.

Киссур был взбешен и велел собираться в поход, но государь Варназд, страшась разлуки, запретил поход и умолял подождать до весны. Он не отпускал Киссура неделю, а в конце недели Киссур, ночевавший в спальне государя, подсыпал Варназду в питье сонный порошок, снял со спящего яшмовую печать, приложил ее к указу о посылке войска и пошел вон. В этот миг государь, который за ужином вылил питье в рукав и все видел, вскочил с постели, и все кончилось ужасным скандалом.

И Киссур ездил на охоту по мокрым зимним равнинам, а сердце его разрывалось при мысли об овечьих стадах на склонах гор, и о вершинах родного края, тянушихся к небу.

Через три дня он сказал своему тестю, Чаренике, у которого теперь часто бывал:

– Я без пользы убиваю невинных зверей, а в ойкумене разгораются мятежи. Бунт в Верхнем Варнарайне надо усмирить железной рукой, но государь плачет при мысли о моем отъезде. Не могли бы вы подать доклад за меня?