Дочь Империи - Вурц Дженни (серия книг TXT) 📗
Перед рассветом она проснулась в поту, дрожащая от озноба. Лампы догорели, и лунный свет, проникая сквозь перегородки, создавал серебристо-серые узоры на плитках пола. Мара лежала неподвижно, пытаясь постичь смысл единственной истины, которая сейчас имела значение. Она жалела Бантокапи, но не раскаивалась в своем выборе. Служение в стенах храма Лашимы помогло бы Маре сохранить душевный покой и чистоту детских лет. Но теперь, отведав вкус власти и испытав азарт Игры Совета, она твердо знала, что никогда не откажется от своих замыслов.
Легкий ветерок шелестел в кустах акаси, донося в комнату нежный аромат цветов и заставляя забыть запахи чернил и пергамента. Лежа с полузакрытыми глазами, откинувшись на подушки, Мара мысленно поблагодарила мужа за первый и последний прекрасный подарок: в предсмертный час на священной поляне он на мгновение позволил ей увидеть его погубленное величие. Властитель Анасати в свое время не позаботился о том, чтобы помочь росткам добра в душе сына пробиться к свету - и они заглохли. А она потворствовала его разгульной жизни во имя собственной корысти. Изменить прошлое невозможно. Но будущее лежало перед ней, подобно чистому листу пергамента. Мара могла добиться, чтобы Айяки воспитывался совсем по-иному; мужество и сила отца не должны переродиться в упрямство. Некогда она поклялась, что вытравит из души сына задатки, унаследованные им от Бантокапи, зато будет ревностно взращивать в нем все лучшие свойства семьи Акома. Теперь же ей открылось, что Айяки получил такие дары, которые нельзя отвергать.
Любовь, постоянное внимание, забота о том, чтобы ни одно из его дарований не пропало втуне, - вот что поможет ей вырастить сына достойным продолжателем рода Акома, которым будут гордиться даже Анаса-ти. И она обещала себе, что все так и будет.
Глава 11
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Мара прислушивалась к неумолчному журчанию ручейка, вытекающего из пруда на тихой поляне священной рощи Акомы.
Набегавший порывами ветер со свистом проносился сквозь ветви деревьев, и этот звук усиливал беспокойство малыша Айяки.
Детскому разуму был недоступен смысл церемонии оплакивания; он сознавал только, что ему холодно от легкого ветерка, а вернуться к играм мама не позволяет.
Мара не испытала ни скорби, ни раскаяния, когда высыпала пепел Бантокапи в лунку под натами Акомы. Ее муж был мертв, и властитель Анасати оплакивал погибшего, хотя при жизни тот был для него всего лишь нелюбимым младшим сыном. Вероятно, Текума горевал вдвойне из-за того, что не мог покарать виновницу кончины Бантокапи: мать единственного внука Анасати, Мара могла не опасаться мщения. Однако и торжествовать по случаю одержанной победы она не смела.
Резкий ветер срывал мантию с Мары; ее бил озноб. В сердце у нее не должно быть места для сожалений. Что сделано, то сделано, и это было необходимо; если думать иначе - душевные терзания будут еще мучительнее, чем теперь. Если позволить себе сомнения - пусть даже самые смутные, - то она рискует утратить способность к решительным поступкам в будущем. В конечном счете это наверняка привело бы Акому к уничтожению: ведь Игра Совета все равно будет продолжаться. Как ни печальна эта минута, нельзя допускать, чтобы мимолетная жалость заставила ее колебаться, когда настанет срок принимать решения.
Уже дважды за короткий срок - менее чем за два года - Мара совершала обряд оплакивания. Только сейчас вместо боли, таящейся глубоко внутри, была грусть. Седзу не раз повторял, что смерть - это часть политики, но сейчас она понимала: нынешняя церемония была просто данью необходимости, чтобы оправдать убийство. И эта истина, внезапно открывшаяся во всей своей неприглядности, угнетала Мару вопреки самым убедительным доводам рассудка.
Она попыталась обрести покой в безмолвной молитве, обращенной к тени мужа. "Бантокапи, - думала она, - к какому бы бесславному состоянию ты ни привел свой дух, в конце концов умер ты достойно. На мгновение - и не важно, сколь кратким оно было, - ты стал достоин имени властителя Акомы. За это я горжусь тобой. Пусть же твое странствие в неизмеримых далях Колеса Судьбы наградит тебя лучшей участью в следующей жизни".
Мара выполнила ритуал полностью: разорвала платье, поранила руку и насыпала пепел между грудей. Айяки беспокойно жался к ней, отбросив прочь четки, которые дала ему Накойя, чтобы чем-то его занять. Мара разорвала одежду на мальчике и припорошила золой его крохотную грудку. Он поглядел, что это она делает, и недовольно скривился. Стойкий, как и его отец, Айяки не заплакал, когда Мара, строго следуя требованиям обряда, ущипнула его. Вместо этого он оттопырил нижнюю губку и воинственно нахмурился. Ритуальным кинжалом Мара уколола его в плечо, и вызванный этим вопль завершил церемонию. Она подержала ручку Айяки над прудом, так чтобы его кровь смешалась в воде с ее кровью.
И тогда хлынули слезы. Одинокая и свободная от постоянного присутствия советников и слуг, Мара самой себе призналась: в глубине ее души жил страх. Страх, что она еще не готова к следующему ходу в Игре Совета. Унижения и страдания, которые она вытерпела от Бантокапи; сомнение и муки, не отпускавшие ее, пока она готовила его падение; все опасности, которым она подвергалась после гибели отца и брата, - все могло пойти прахом. Ветры житейских случайностей и политической удачи могли разметать плоды всех ее усилий. Ненависть к Акоме никогда не утихала у Минванаби. Иногда Мара чувствовала, что теряет надежду.
Пытаясь обрести опору в простых и понятных движениях, она одела Айяки в крошечную обрядовую мантию, подготовленную для этой минуты. Затем облачилась в белое платье, успокоила плачущего сына и понесла его к выходу из рощи.
Долетевший до нее шум был первым признаком того, что прибыли посетители. Во дворе слышался лязг оружия, и взволнованные голоса слуг перекрывали шум ветра в кронах деревьях. Мара крепче обняла теплое тельце Айяки. Мучимая мрачными предчувствиями, она обогнула защитный ряд живой изгороди и почти столкнулась с закованным в доспехи Кейоком. Старый воин расположился прямо напротив входа, и по тому, что застежки на его доспехах не были закреплены, Мара поняла, что ему пришлось надевать парадную амуницию в величайшей спешке. Как видно, гости были важными персонами.
- Анасати? - тихо спросила она.
Кейок ответил коротким кивком.
- Папевайо и Накойя ждут тебя, госпожа. Около казарм сейчас под присмотром Люджана вооружаются две роты.
Мара нахмурилась. Кейок вряд ли стал бы упоминать о таких предосторожностях, если бы Текума пришел с мирными намерениями; ее опасения подтвердились, когда военачальник рассчитанным движением поднял руку и потер подбородок большим пальцем.
Мара глубоко вздохнула и быстро увернулась, когда Айяки шаловливо взмахнул кулачком.
- Да вознаградит Лашима твою предусмотрительность, Кейок, - пробормотала она, ступив за ограду, и сердце у нее забилось чаще.
Двор был битком набит придворными, воинами и слугами; все они были покрыты дорожной пылью, а их простые и удобные доспехи явно сработаны для ратных трудов - не для торжественных визитов. Среди них ярким пятном одного из цветов его герба выделялся властитель Анасати, терпеливо восседавший на носилках. По правую руку от господина стоял его советник Чимака.
При появлении Мары в сопровождении Накойи и Папевайо, следующих за нею на шаг позади, все смолкли. Воины Анасати подтянулись и выровняли строй, когда властительница Акомы склонилась в легком поклоне... однако не настолько легком, чтобы оскорбить вельможу ранга Текумы:
- Добро пожаловать, отец моего мужа.
- Приветствую тебя, дочь моя, - с горечью ответил Анасати. - Я вижу у тебя на руках сына моего сына. Нельзя ли мне взглянуть на него поближе?
Мара ощутила жгучий укол вины. Представление внука могло стать радостным событием. Но сейчас, в момент, отягченный невысказанной враждебностью, Айяки был просто передан в протянутые руки деда. Прижатый к надушенному одеянию и к острым граням украшений из драгоценных камней, мальчик ежился, но не плакал. Текума всмотрелся в маленькое личико и сказал:
