Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Но, конечно, эта трагедия ещё не могла стать причиной мятежа.
Пока ещё не могла.
Будь это дети живых родителей… тогда – массовые похороны, речи, внезапный взлёт бесстрашия… Здесь – даже мало кто знал, куда делись тела. А тела увозили по окрестным селам, по монастырям, зарывали на маленьких кладбищах хуторов и поместий, пригрозив хозяевам плёткой. И начинало казаться, что всё пройдёт, что – растечётся…
Степь. Побережье
Далеко на севере, на безлюдном берегу, царь Авенезер, вынесенный в своём гробу на берег, медленно растянул восковые губы в усмешке и жестом велел собираться. Тут же упали шатры, скатались и повисли на шестах ковры, вьюки оседлали серых коней, люди в синем вскочили на гнедых. Гроб царя укрепили на носилках, закреплённых между двумя вороными меринами. Качнулось и поплыло назад небо…
Глава пятая
Мелиора. Долина Роз
С медлительностью каменного прилива армии обеих сторон стягивались к тонкой черте – речке Кипени. С каждой ночью всё больше и больше костров пылало и севернее её, и южнее. В горах схватывались отряды разведчиков, в море изредка показывались далёкие единичные паруса, маячили и исчезали. Иерон не спешил, понимая, что в этой битве верх одержит не столько искусство и манёвр, сколько выдержка и доблесть. И уж подавно не спешили Рогдай и Светозар…
И всё же такое наращивание давления не могло продолжаться долго.
…На рассвете двадцать восьмого мая Авида растолкал брат.
– Началось!.. Началось!..
– Что? – вскакивая и просыпаясь на ходу, выдохнул Авид. – Что началось?
Ему снился дом и пожар в доме.
Вокруг громко и возбуждённо разговаривали, где-то выкрикивали команды; потом – ударили барабаны. Звук этих мерных ударов, отбивающих ритм чуть торопящегося сердца: ту-дум, ту-дум, ту-дум, – вдруг вскинул всё внутри; жар и холод одновременно, и та быстрая торопящаяся дрожь, которая только и бывает от утреннего озноба и барабанной дроби…
Десятник на ходу хлопнул их по спинам:
– На вышку, ребята!
– Но мы…
– Иссспол-нять!
– Понял, – отозвался Драган, и Авид кивнул вслед:
– Понял…
Трёхногая вышка, сооружённая где-то в полутора полётах стрелы от реки, представляла собой сооружение высокое, но хлипкое, из связанных тонких стволов сосен и вообще каких-то шестов, к которому без необходимости старались не приближаться. Наверху его, на высоте тринадцати саженей, была плетёная площадка размером четыре шага на два. Таких вышек в порядках мелиорской армии стояло около сотни: для наблюдения за противником и отстрела шпионских птиц. Но сейчас, по разумению братьев, шпионить врагу уже не было смысла, а значит, и торчать на вышке не было никакой необходимости – тем более таким классным лучникам…
Однако, ворча и оглядываясь, они всё же добежали до вышки и вскарабкались наверх.
Там уже сидела Живана, деваха тринадцати лет из их же Особой сотни, служившая у сотника Нила по прозвищу "Хобот". Живана неплохо стреляла из новомодного лука с крестообразно натянутой тетивой, однако шпионских птиц чувствовала плохо, а потому лупила во всех подряд. Но лук у неё был хорош, это братья признали сразу, хотя и молча. Тетива его – чёрного, причудливо изогнутого – вначале шла очень туго, но потом с какого-то момента усилие ослабевало во много раз, и, натянутую, её удерживать у плеча было очень легко. Поэтому целиться можно было неторопливо и спокойно, рука не уставала и не начинала дрожать даже после трёх десятков выпущенных стрел…
Впрочем, свои – и лёгкие охотничьи, из которых били птиц, и длинные прямые ясеневые луки братья всё равно не променяли бы ни на что иное.
Солнце не встало, но было достаточно светло, чтобы видеть происходящее с высоты вороньего полёта. Но ещё не хватало света, чтобы всё: и люди, и предметы, и земля – обрели объём; и были моменты, когда казалось, что пейзаж вокруг нарисован – довольно грубо – на огромном круговом холсте…
На той стороне реки выстраивались щитоносцы. Высокие, выше человеческого роста щиты были выкрашены чёрной краской или обтянуты чёрной кожей, и потому казалось, что кто-то провёл над нарисованным берегом ровную черту. Потом сплошная черта превратилась в пунктир…
– Ха! – площадка качнулась, Живана опустила лук; дикая утка сломалась в полёте и свалилась куда-то под ноги бегущим воинам.
Авид снял с плеча оба лука, поднял охотничий; лёгкая стрела сама легла на тетиву, и глаза уже привычно полуприкрылись веками, чтобы не замечать ненужного.
– Есть, – сказал за спиной Драган.
И тут же выстрелил сам Авид. Голубка…
Ещё несколько дней назад он считал бы непристойным делом стрелять голубей.
Началось, тупо думал Рогдай, глядя перед собой. Поле грядущего сражения было перед ним как на ладони, и разве что правый фланг просматривался хуже за некстати вылезшим вперёд всей гряды рябым холмом в серых полосках козьих троп; можно было бы разместить штаб на нём, но там слишком близко к изрезанным и заросшим горам, а Рогдай хорошо знал, чем грозит в бою излишняя уязвимость командования. Да и близость командира к одному из флангов неизбежно приводит к тому, что события на другом фланге кажутся ему менее значимыми – и известно о них становится с большим запозданием…
На этой невысокой горке, совсем пологой с одной стороны и выветрившейся с другой, стояли полтора десятка заброшенных, частью разрушенных крестьянских глинобитных домов. Что они тут делали без воды, вскользь подумалось Рогдаю вчера, когда размещали штаб…
Сейчас он вспомнил об этом, потому что ему всё время неудержимо хотелось пить. Ему хотелось пить перед боем ещё тогда, когда он был мальчиком-оруженосцем, потом отроком, потом славом-хороборцем, потом сотником… Рогдай прошёл через семьдесят шесть больших и малых схваток, но каждый раз волновался, будто перед первой.
Каждый раз ему казалось, что он забыл сделать что-то самое важное…
Свои войска он развернул тремя большими хорами: два, возглавляемые десятитысячниками Силаном Орентием (левый) и Артемоном Протасием (правый), выдвинуты были вплотную к реке, к береговым укреплениям, прикрывая полосу примерно в семь вёрст, а третий, отданный под команду старого стратига Вергиния, стоял позади них и между ними примерно в полутора верстах от реки. Остальную часть полосы обороны – до гор и до моря – удерживала конница. Берега речки в сторону гор были крутые и высокие, течение бурное и быстрое, и перебраться на другой берег там сложновато даже для невооружённого, налегке, человека, причём в отсутствие всяческого противодействия…
В сторону моря до самых дюн тянулся заболоченный луг, тоже не слишком проходимый. Собственно дюны и побережье перекрывал четырёхтысячный отряд отважников, и Рогдай был уверен, что они с задачей справятся.
Если хоть в чём-то можно быть уверенным накануне большого боя…
Он уже привык и почти смирился с этой неизбежной кисло-затхлой тоской на душе. Он видел, как чернели и медленно умирали добровольцы, обученные Якуном собирать на себя эту затхлость. Он знал, что молодые чародеи и ведимы каждый день обходят воинов – и разъясняют, и толкуют природу охватившей всех чёрной грусти и неуверенности. Да, это помогало. Вечерами назло всему и всем – в лагере шло бурное, может быть, надрывное веселье. И днём – никто не хотел показать, что поддаётся врагу… Но Рогдай знал также и то, сколько солдат удавились ремнями в лесу или в нужниках, сколько десятников и сотников бросились на мечи. И он предполагал, что сегодня их всех ждёт кое-что посуровее.
Кое-что посуровее простой сечи.
Якун и кесарь Светозар (Рогдай всё понимал, но просто не мог заставить себя относиться к этому монаху, мудрецу и книжнику как подобает; однако кесарь, следует отдать ему должное, наедине сказал Рогдаю, чтобы тот по всем военным делам принимал решения самостоятельно, приказов не ждал и ничего не боялся…), на вид спокойные, о чём-то тихо переговаривались в некотором отстранении. Неподалёку от них стояли совсем неподвижно кесаревич Войдан с женой. Рогдай попытался задержать взгляд на этих детях – и не смог.
