Возвращение - Паолини Кристофер (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
Посреди урока Эрагон вдруг заметил:
— Мне никогда не требовалось слишком много слов, чтобы составить заклинание. Бром говорил, что это определённый дар — если я могу сделать так много с помощью одного лишь слова «брисингр». По-моему, самое большое количество слов мне пришлось использовать, когда я мысленно беседовал с Арьей, лежавшей в беспамятстве. Ну, и ещё когда я благословлял ту сиротку в Фартхен Дуре.
— Ты благословил ребёнка на древнем языке? — переспросил Оромис, неожиданно встревожившись. — А ты помнишь, какие именно слова ты употребил, благословляя его?
— Да, конечно.
— Повтори мне его.
Эрагон повторил, и на лице Оромиса появилось выражение истинного ужаса.
— Ты уверен, что использовал слово «скёлир»? — воскликнул он. — Может быть, «скёлиро»?
Эрагон нахмурился.
— Нет, «скёлир». А почему бы мне было его не использовать? «Скёлир» значит «защищённый», вот я и пожелал девочке быть защищённой от всяких невзгод. По-моему, это хорошее пожелание.
— Ты не благословил её, а проклял! (Эрагону ещё не доводилось ни одного эльфа видеть в таком волнении.) Прошедшее время у глаголов, заканчивающихся на «ир», образуется с помощью суффикса «о». «Защищённый» будет «скёлиро», а «скёлир» — это «щит, защита». Твоё «благословение» означает примерно следующее: «Пусть сопутствуют тебе счастье и удача, так стань же щитом от всяких невзгод»! Вместо того чтобы защитить девочку от ударов судьбы, ты приговорил её к постоянной жертвенности. Да-да, она станет той жертвой, которую другие принесут, дабы избавить себя от несчастий и страданий и жить спокойно!
Нет, это невозможно! Эрагону даже подумать об этом было страшно.
— Но ведь воздействие заклятия определяется не только смыслом слов, но и искренними намерениями того, кто его произносит. А я не имел ни малейшего намерения вредить…
— Нельзя противоречить внутренней природе слова. Исказить её можно. Можно придать ей иной оттенок или направленность. Но невозможно полностью изменить значение слова, применить его в противоположном контексте. — Оромис крепко переплёл пальцы, сдерживая волнение, и уставился в столешницу; его поджатые губы превратились в одну бесцветную тонкую линию. — Я, пожалуй, готов поверить, что ты действительно не имел намерения никому вредить, иначе я немедленно отказался бы учить тебя дальше. Если ты благословил её от чистого сердца, желая ей добра, тогда, возможно, вреда будет куда меньше, чем я полагаю; впрочем, его в любом случае окажется вполне достаточно, чтобы послужить основой для таких бед, каких мы с тобой даже и представить себе не можем. Бедная девочка!
Эрагон похолодел от ужаса, судорожно пытаясь вспомнить, что ещё происходило в тот злосчастный день.
— Может быть, это и не исправит моей ошибки, — сказал он вдруг, — но ведь и Сапфира благословила девочку, оставив у неё на лбу такой же знак, что и у меня на ладони: гедвёй игнасия.
Оромис прямо-таки онемел от возмущения. Его огромные серые глаза ещё больше расширились, рот сам собой раскрылся, и он с такой силой стиснул подлокотники кресла, что дерево протестующее заскрипело.
— Человек, носящий знак Всадника, но Всадником не являющийся… — в ужасе прошептал он. — За всю свою жизнь я не встречал таких… безответственных, как вы с Сапфирой! Вы принимаете решения, даже не задумываясь об их возможных последствиях, и никто не в силах предугадать, как они отзовутся в далёком будущем. Вы своими выходками переделываете мир…
— А это хорошо или плохо?
— Ни то, ни другое. Это просто реальный факт. И где же эта несчастная малютка теперь?
Эрагону понадобилось какое-то время, чтобы собраться с мыслями.
— У варденов, наверное. В Фартхен Дуре или в Сурде. Как ты думаешь, метка, поставленная Сафпирой, поможет ей?
— Этого я знать не могу, — отрезал Оромис. — Как я могу делать какие-то выводы, если никто и никогда не позволял себе ничего подобного?
— А разве нельзя как-то отменить это благословение? Прекратить воздействие чар? Ведь должны же существовать какие-то способы! — Эрагон настойчиво заглядывал Оромису с лицо.
— Да, такие способы существуют. Но, чтобы они подействовали, применять их должен ты сам. Однако отпускать вас с Сапфирой отсюда сейчас никак нельзя. Да ты и не владеешь пока магическим искусством в должной степени, чтобы этим способом воспользоваться. Даже при самых благоприятных условиях остатки наложенного тобой заклятия все равно будут вечно преследовать эту бедную малышку. Такова сила древнего языка. — Оромис помолчал. — Я вижу, ты понимаешь всю серьёзность создавшейся ситуации, и вот что я скажу тебе по этому поводу, но повторять сказанное больше не буду: именно ты отныне несёшь полную ответственность за судьбу этой девочки. Из-за твоей ошибки, поломавшей ей жизнь, твоя святая обязанность всемерно помогать ей. По законам Всадников, твоё преступление столь же позорно, как если бы ты увёл жену от законного мужа — насколько я помню обычаи людей, у них за это полагается суровая кара.
— О да, — прошептал Эрагон. Он понимал теперь, что заставил беззащитного ребёнка следовать неведомой судьбе, не дав ей ни малейшей возможности выбора. «Да и может ли человек стать по-настоящему хорошим, — думал он, — если его таковым сделали насильно, ни разу не предоставив права поступить так, как он сам считает нужным? Я же своей ошибкой превратил её в рабыню! Если бы со мной так поступили, я бы возненавидел того, кто это сделал, всеми фибрами своей души!»
— Что ж, — услышал он тихий голос Оромиса, — я чувствую, ты искренне раскаиваешься. В таком случае мы больше не будем говорить об этом.
— Хорошо, учитель.
Но и к вечеру Эрагон не сумел избавиться от мрачных мыслей; он был совершенно подавлен и едва взглянул на возвращавшихся после занятий Сапфиру и Глаэдра. Деревья содрогались, раскачивая ветвями, — такой вихрь подняли драконы своими могучими крыльями. Сапфира, казалось, была очень горда собой; она, выгибая шею, выступала с поистине королевским достоинством и поглядывала на Эрагона с нежнейшей улыбкой, по-волчьи скаля страшные зубы.
Камень хрустнул под тяжёлой лапой Глаэдра, и старый дракон, покосившись огромным, с обеденную тарелку, глазом на Эрагона, мысленно спросил у него: «Каковы три основных правила выявления нижней тяги и пять основных способов, помогающих её избежать?»
С трудом прервав свои невесёлые мысли, Эрагон растерянно заморгал и сказал вслух:
— Я не знаю.
И тут вдруг вмешался Оромис. Повернувшись к Сапфире, он громко спросил:
— А ты знаешь, кого пасут муравьи и как они доят свои стада?
«С какой стати мне это знать?» — презрительно заявила Сапфира. Она, казалось, была оскорблена столь неуместным вопросом.
Глаза Оромиса опасно блеснули; он скрестил руки на груди и заговорил совершенно спокойно:
— Вы уже немало пережили вместе, и можно было бы предположить, что основной урок того, как связаны Шуртугал и его дракон, вы уже получили. Ведь Шуртугал и его дракон нераздельны. Но согласишься ли ты, Эрагон, отсечь себе правую руку ради Сапфиры? Согласишься ли ты, Сапфира, лишиться ради Эрагона одного крыла? Да никогда в жизни! Ибо вы сами отвергаете ту священную связь, что вас соединила. Отвергаете величайший дар, дающий вам превосходство над любым противником. Вы не только должны уметь мысленно разговаривать друг с другом — вы должны соединить ваши души и все ваши знания и умения, слить их воедино, чтобы действовать и думать как один. Я надеюсь, что к следующему занятию каждый из вас будет знать и то, чему учили другого.
— А как же сокровенные мысли каждого? — возразил Эрагон.
«Сокровенные мысли? — пророкотал у него в ушах голос Глаэдра. — Держи свои мысли при себе, когда уедешь отсюда, если тебе это так нравится, но пока мы вас учим, никаких сокровенных мыслей ни у тебя, ни у Сапфиры быть не может!»
Эрагон быстро глянул на Сапфиру; на душе у него стало совсем погано. Дракониха упорно избегала его взгляда. Но потом, топнув лапой, все же посмотрела ему в глаза и с вызовом спросила:
