Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон (книги бесплатно без онлайн .txt, .fb2) 📗

Снегурочка засмеялась раньше, чем транслятор успел перевести ее слова.

– Еще я учусь читать, – сказала мне Снегурочка.

– Я знаю. Ты помнишь букву «ы»?

– Это очень смешная буква. Но еще смешнее буква «ф». Ты знаешь, я сломала одну книжку.

Доктор поднял голову, отворачивая лицо от струйки вонючего пара, ползущей из пробирки, и сказал:

– Ты мог бы и подумать, прежде чем давать ей книгу. Пластик страниц при минус пятидесяти становится хрупким.

– Так и случилось, – сказала Снегурочка.

Когда доктор ушел, мы со Снегурочкой просто стояли друг против друга.

Если коснуться пальцами стекла, то оно на ощупь холодное. Ей оно казалось почти горячим.

У нас было минут сорок, прежде чем придет Бауэр, притащит свой диктофон и начнет мучить Снегурочку бесконечными допросами. А как у вас это? А как у вас то? А как проходит в ваших условиях такая-то реакция?

Снегурочка смешно передразнивала Бауэра и жаловалась мне: «Я же не биолог. Я могу ему наврать, а потом будет неудобно».

Я приносил ей картинки и фотографии людей, городов и растений. Она смеялась, спрашивала меня о деталях, которые мне самому казались несущественными и даже ненужными.

А потом вдруг перестала спрашивать и смотрела куда-то мимо меня.

– Ты что?

– Мне скучно. И страшно.

– Мы тебя обязательно довезем до дому.

– Мне не поэтому страшно.

А в тот день она спросила меня:

– У тебя есть изображение девушки?

– Какой? – спросил я.

– Которая ждет тебя дома.

– Меня никто не ждет дома.

– Неправда, – сказала Снегурочка. Она могла быть страшно категорична.

Особенно если чему-нибудь не верила. Например, она не поверила в розы.

– Почему ты мне не веришь?

Снегурочка ничего не ответила.

…Облако, плывущее над морем, закрыло солнце, и волны изменили цвет – стали холодными и серыми, лишь у самого берега вода просвечивала зеленым.

Снегурочка не могла скрывать своих настроений и мыслей. Когда ей было хорошо, глаза ее были синими, даже фиолетовыми. Но сразу выцветали, серели, когда ей было грустно, и становились зелеными, если она злилась.

Не надо было мне видеть ее глаза. Когда она открыла их впервые на борту нашего корабля, ей было больно. Глаза были черными, бездонными, и мы ничем не могли ей помочь, пока не переоборудовали лабораторный отсек. Мы спешили так, словно корабль мог в любой момент взорваться. А она молчала. И лишь через три с лишним часа мы смогли перенести ее в лабораторию, и доктор, оставшийся там, помог ей снять шлем.

На следующее утро ее глаза светились прозрачным сиреневым любопытством и чуть потемнели, встретившись с моим взглядом…

Вошел Бауэр. Он появился раньше, чем обычно, и был этому очень рад.

Снегурочка улыбнулась ему и сказала:

– Аквариум к вашим услугам.

– Не понял, Снегурочка, – сказал Бауэр.

– А в аквариуме подопытный слизняк.

– Лучше скажем – золотая рыбка. – Бауэра не так легко смутить.

У Снегурочки все чаще было плохое настроение. Но что делать, если ты проводишь недели в камере два на три метра. И сравнение с аквариумом было справедливым.

– Я пошел, – сказал я, и Снегурочка не ответила, как обычно: «Приходи скорей».

Ее серые глаза с тоской смотрели на Глеба, точно он был зубным врачом.

Я пытался анализировать свое состояние и понимал его противоестественность. С таким же успехом я мог влюбиться в портрет Марии Стюарт или в статую Нефертити. А может, это была просто жалость к одинокому существу, ответственность за жизнь которого удивительным образом изменила и смягчила отношения на борту. Снегурочка принесла к нам что-то хорошее, заставлявшее всех непроизвольно прихорашиваться, быть благороднее и добрее, как перед первым свиданием. Открытая безнадежность моего увлечения рождала в окружающих чувство, среднее между жалостью и завистью, хотя эти чувства, как известно, несовместимы. Иногда мне хотелось, чтобы кто-нибудь подшутил надо мной, усмехнулся бы, чтобы я мог взорваться, нагрубить и вообще вести себя хуже других. Никто себе этого не позволял. В глазах моих товарищей я был блаженно болен, и это выделяло меня и отделяло от остальных.

Вечером доктор Стрешний вызвал меня по интеркому и сказал:

– Тебя Снегурочка зовет.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось. Не беспокойся.

Я прибежал в госпиталь, и Снегурочка ждала меня у иллюминатора.

– Извини, – сказала она. – Но я вдруг подумала, что если умру, то не увижу тебя больше.

– Чепуха какая-то, – проворчал доктор.

Я невольно провел взглядом по циферблатам приборов.

– Посиди со мной, – сказала Снегурочка.

Доктор вскоре ушел, выдумав какой-то предлог.

– Я хочу коснуться тебя, – сказала Снегурочка. – Это несправедливо, что нельзя дотронуться до тебя и не обжечься при этом.

– Мне легче, – сказал я глупо. – Я только обморожусь.

– Мы скоро прилетим? – спросила Снегурочка.

– Да, – сказал я. – Через четыре дня.

– Я не хочу прилетать домой, – сказала Снегурочка. – Потому что пока я здесь, то могу представить себе, что касаюсь тебя. А там тебя не будет. Положи ладонь на стекло.

Я послушался.

Снегурочка прижалась к стеклу лбом, и я вообразил, что мои пальцы проникают сквозь прозрачную массу стекла и ложатся на ее лоб.

– Ты не обморозился?

Снегурочка подняла голову и постаралась улыбнуться.

– Нам нужно найти нейтральную планету, – сказал я.

– Какую?

– Нейтральную. Посередине. Чтобы там всегда было минус сорок.

– Это слишком жарко.

– Минус сорок пять. Ты потерпишь?

– Конечно, – сказала Снегурочка. – Но разве мы сможем жить, если всегда придется только терпеть?

– Я пошутил.

– Я знаю, что ты пошутил.

– Я не смогу писать тебе писем. Для них нужна специальная бумага, чтобы она не испарялась. И потом, этот запах…

– А чем пахнет вода? Она для тебя ничем не пахнет? – спросила Снегурочка.

– Ничем.

– Ты удивительно невосприимчив.

– Ну вот ты и развеселилась.

– А я бы полюбила тебя, если бы мы были с тобой одной крови?

– Не знаю. Я сначала полюбил тебя, а потом узнал, что никогда не смогу быть с тобой вместе.

– Спасибо.

В последний день Снегурочка была возбуждена, и, хотя говорила мне, что не представляет себе, как расстанется с нами, со мной, мысли ее метались, не удерживались на одном, и уже потом, когда я запаковывал в лаборатории вещи, которые Снегурочка должна была взять с собой, она призналась, что больше всего боится не долететь до дома. Она была уже там и разрывалась между мной, который оставался здесь, и всем миром, который ждал ее.

Рядом с нами уже полчаса летел их патрульный корабль, и транслятор на капитанском мостике непрерывно трещал, с трудом управляясь с переводом.

Бауэр пришел в лабораторию и сказал, что мы спускаемся в космопорт. Он постарался прочесть записанное название. Снегурочка поправила его, словно мимоходом, и тут же спросила, хорошо ли он проверил ее скафандр.

– Сейчас проверю, – сказал Глеб. – Чего ты боишься? Тебе же пройти всего тридцать шагов.

– И я хочу их пройти, – сказала Снегурочка, не поняв, что обидела Глеба. – Проверь еще раз, – попросила она меня.

– Хорошо, – сказал я.

Глеб пожал плечами и вышел. Через три минуты вернулся и разложил скафандр на столе. Баллоны глухо стукнулись о пластик, и Снегурочка поморщилась, словно ее ударили. Потом постучала по дверце передней камеры.

– Передай мне скафандр. Я сама проверю.

Чувство отчуждения, возникшее между нами, физически сдавливало мне виски: я знал, что мы расстаемся, но мы должны были расстаться не так.

Мы сели мягко. Снегурочка была уже в скафандре. Я думал, что она выйдет в лабораторию раньше, но она не рискнула этого сделать до тех пор, пока не услышала по интеркому голос капитана:

– Наземной команде надеть скафандры. Температура за бортом минус пятьдесят три градуса.

Люк был открыт, и те, кто хотел еще раз попрощаться со Снегурочкой, стояли там.