Стрелки (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна (е книги TXT) 📗
«Вчера мне снился сон. Я ехал верхом на коне по большому пустырю. У меня в руке был меч, как в книге «Последний замок». Тяжелый. Навстречу ехали всадники в серых плащах, похожие на тени. Один из них выстрелил в меня. Стрела попала мне в плечо, но было совсем не больно. А потом настали сумерки, и стрела растаяла».
Все. Я не верила своим глазам. Стрелки, ему снились Стрелки! Растаявшая стрела... О Пресветлая Матерь! Я лихорадочно листала дневник. Ему тоже снилось Восстание, тоже! Не впервые пробуждалась память в нашем роду...
Я нашла еще два сна, один о каком-то бое, другой — о дороге через лес. Оба были описаны короткими фразами, обычными для Биллена. Должно быть, это было только начало, ничего знакомого в снах, похожего на мое я еще не увидела.
В четвертой тетради было совсем мало исписанных листов, я просмотрела их внимательно и обнаружила в верхнем левом углу одного листа полустершуюся грифельную запись: «Гэльд, Улрик, Матэ (или Мати). Больше не помню».
Гэльд!.. О боги, откуда это имя у него? Я торопливо перевернула страницу в поисках ответа... и обмерла, Там был почти чистый лист.
Почти — потому что вверху было написано: «Некогда. Война. Сегодня объявили. Мне разрешили... Только б мать не узнала!»
И все. Что же дальше? Я едва не выкрикнула это вслух, так досадно мне стало. Неужели он не вернулся?.. Кто же тогда спрятал эти дневники?
И, будто отвечая на мой вопрос, из тетради выскользнул и закружился тоненький желтый листок. Я поймала его на лету и прочла. Почерк был иной, меленький, со старомодными завитушками: «Сегодня мне сообщили о гибели сына моего Биллена. Прощай, Биль».
Я готова была к этому, и все равно стало пусто и тяжело. Казалось бы, что мне за дело до мальчика, погибшего столько лет назад? Но он был из моего рода, он еще жил в строчках дневника, он видел сны, наконец! Только он не смог досмотреть их до конца.
Прощай, Биль... Я сложила тетради в стопку, наугад сунула меж страниц пожелтевший листок. Как твоя мать собирала эти тетради, перечитывала, прятала подальше, чтоб сохранились... Что ж, они сохранились. Но Биллен Шедд Роуэн уже не вернется в Ильден.
Назавтра я отправила письмо в службу путешествий. А через неделю оттуда прислали туристическую путевку «Легенды Двуречья». Две недели. Я прочла проспект, пожала плечами: почему бы и нет? С чего-то же надо начать. И на следующий день выехала автобусом в Сатру, а оттуда поездом в Варенгу, где собиралась группа.
Посвящение
Все слышат музыку смычка,
и все светлей свеча горит...
Меня разбудил звук трубы. Раннее солнце светило в узкое окно, причудливые тени оконных переплетов лежали на полу. Голос трубы повторился, и, заглушая его, донесся нарастающий топот копыт.
Я вскочила с постели, не глядя, нашарила платье, натянула его... А грохот копыт все близился. Одна из соседок по номеру заворочалась под простынями. Не тратя время на поиски туфель, я выбежала в коридор.
Гостиница была тиха в этот ранний час. За стойкой, положив голову на книгу, дремала дежурная, на цыпочках я прошла мимо нее, толкнула дверь и ступила с крыльца на прохладный булыжник мостовой.
Солнце стояло еще над самыми крышами, было тихо, так тихо, что я не поверила своим ушам. Неужели все это приснилось мне — и стук копыт, и пение трубы? И, как будто отвечая моим мыслям, снова зазвучала труба — справа, где улица так резко уходила вниз, что над самой мостовой стояло небо. Я пошла туда — я хотела бежать, но не могла, и навстречу мне поднялись в небо вначале сверкающие наконечники копий, потом ряды шлемов, и вот выехали по три в ряд всадники в кольчугах, с огромными красными щитами. А сбоку ехал трубач, закинув голову и не отрывая от губ мундштука трубы... Как будто сон мой ожил и продолжался здесь, на древней улочке Ландейла.
Оглушающий вопль перекрыл голос трубы. Всадники остановились, их ряды смешались. Трубач растерянно опустил руки. Вопль не утихал, и я наконец разобрала, что это человеческий многократно усиленный голос кричит: «Назад, все назад!» Я вертела головой, пытаясь разобрать, откуда доносится этот призыв. Всадники поворачивали коней.
— Извините, — пропыхтели за спиной, и тут же я получила увесистый толчок в плечо.
— Извините, — поспешно повторил кудрявый парень в потемневшей от пота безрукавке. В объятьях он тащил громоздкую штуковину на треноге. Приглядевшись, я узнала в штуковине кинокамеру. Так вот что все это значило! Я была разочарована. А впрочем, где же еще снимать кино, как не в Ландейле...
Парень поставил камеру и со вздохом вытер пот со лба.
— Что за фильм снимают? — поинтересовалась я.
— Хороший фильм, — он погладил корпус камеры, как всадник любимого коня. — Называется «Стрела на излете».
— Ка-ак?!
— Ну, это еще рабочее название...
— Приготовиться! — пронесся над улицей гулкий вопль. Парень опять сгреб камеру и побежал вперед. Я — за ним, вниз по улице, где толпились всадники, выравнивая ряды и ожидая сигнала.
— Начали! — взревел голос, и я наконец поняла, откуда он доносится. На крыше дома напротив, за балюстрадой, где цвели в зелени пышные оранжевые ниневии, восседал человек в такой же ярко-оранжевой рубашке. Только эта рубашка да лысина, да еще рука с рупором видны были из-за цветов.
Трубач заиграл, и всадники двинулись вверх торжественным шагом. Из узкой щели между домами выскочила остромордая желто-белая собачонка и побежала рядом с ними, недоуменно потявкивая. Городские собаки давно уже привыкли облаивать машины больше, чем лошадей.
— Уберите собаку! — завопил в рупор человек с крыши. — Уберите собаку, я говорю! Ринкус!
Кудрявый парень оставил кинокамеру и бросился к собачонке. Она, увернулась, проскочила между копытами, не переставая лаять.
— Стойте! — надрывался рупор. — Стойте! Все назад!
Всадники недовольно зашумели. Парень, пробираясь среди них, нес под мышкой собачонку. Собачонка лаяла. Я смотрела на всю эту суматоху и думала с удивлением, что из этой неразберихи, как ни странно, получаются хорошие фильмы. И жаль, что зрители не увидят потом ни помрежа на крыше, ни кудрявого оператора, ни переполоха из-за собачонки...
Всадники двинулись в третий раз. Когда они доехали до меня, из-под арки соседнего дома выскочила девушка в синей юбке, с бархатным корсажем и с красиво распущенными волосами. Я ожидала гневного вопля с небес, но его не было, стало быть, это явление соответствовало сценарию. Девушка подбежала к крайнему всаднику во втором ряду и с умоляющим видом вцепилась в стремя.
— Проси его, проси! — загромыхало с крыши. — Не так просишь!
— Не возьмет, — с тоской пробормотал кудрявый Ринкус. — Я бы тоже не взял.
— Еще раз! — рявкнул рупор.
Девушка с явным облегчением отскочила от коня и вдруг споткнулась, наклонившись, стащила с ноги туфлю и, зажав ее в кулаке, на одной ноге запрыгала к нам.
— Каблук сломался! — радостно крикнула она. Тотчас же к ней неведомо откуда сбежалось с полдесятка человек. Пока кто-то приколачивал каблук, девушка стояла с надменным видом, опираясь на услужливо подставленное плечо. Я услышала ее снисходительный голос:
— Надоело... Меня звали в Кариан на съемки «Шарделя». Там хоть море...
— А на этом булыжнике каблуки горят, — проворчал добровольный сапожник.
Всадники спешивались, явно радуясь неожиданному отдыху.
— Шедевра не будет, — произнес совсем рядом знакомый голос. Я даже дернулась от неожиданности — Ивар Кундри! Он с интересом разглядывал съемочную площадку.
— Почему вы так думаете? — огрызнулась я, хотя сама ощущала нечто похожее.
— Такие щиты годятся разве что для парада. Чересчур велики для конных. А эта красавица... — он пожал плечами.
— Чем вам красавица-то не угодила?
— Да ничем. В самый раз для р-романтического зрелища. Если б я снимал серьезный исторический фильм... — Он оборвал себя, взглянул на часы: — Между прочим, уже все давно встали. Стоит ли ради этого пропускать завтрак?
