Книга шипов и огня - Карсон Рэй (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Алехандро.
— Я хотел поблагодарить тебя, Элиза. Гектор говорит, что ты действовала с поразительной смелостью.
Я не помню смелость. Только жар и страх.
— И… — он избегает моего взгляда, — ты, возможно, спасла мне жизнь.
Алодия притворилась бы, что она не заслужила похвалы. Она превратила бы ее в лестную речь о том, как он победил всех без посторонней помощи.
Но Алехандро застыл в панике, и если бы не мое вмешательство, он бы наверняка умер. Чувствуя смелость, я говорю:
— Да, я спасла тебя. Всегда пожалуйста.
Возможно, в этом и заключается мое великое Служение — спасти жизнь короля. Но Божественный камень все еще гудит в предзнаменовании.
Алехандро улыбается мне мальчишеской улыбкой, которая согревает меня так, как никогда не грел Божественный камень, и мое беспокойство исчезает. Я смущенно улыбаюсь в ответ.
— Ты скучаешь по дому, Элиза?
Я открываю было рот, чтобы сказать: да, я страшно по нему скучаю, но вдруг понимаю, что это неправда.
— Немного. Я просто никогда не была так долго не дома.
Хотелось бы снова почувствовать себя в безопасности, обнять папу и даже поучиться у мастера Джеральдо. Но я не тоскую по всему этому. Пока еще нет.
Сразу после этого Химена тихонько подходит ко мне, поэтому я извиняюсь и спешу уйти. Не очень-то я готова ее сейчас видеть. Не знаю, какие вопросы задавать.
Мы мучительно пробираемся сквозь джунгли еще целых пять дней. Устав от двойных дозоров и тряски в переполненных, оставшихся на ходу каретах, мы постепенно покидаем духоту тенистых зарослей после дождя и меняем ее на сухость пустыни у подножия горы. Джойя Д'Арена, Жемчужина Песков, простирается перед нами. Оранжево-красные дюны стелятся вдоль горизонта, залитые мягким теплым светом. Я знаю, что Джойя — суровое, выжженное солнцем место, но ветер и песок, припорошенные сумерками, кажутся бархатистыми и приветливыми.
Лорд Гектор ведет нас по краю пустыни на запад, в сторону моря. Я вижу темно-зеленую кромку, может быть, в дне пути от нас, но в звенящей жаре трудно понять. За пальмами нас ждет Бризадульче, столица Джойи. Алодия бывала тут как-то раз и вернулась с историями о чудесных оазисах, красивых зданиях из песчаника и веселых людях, которые сразу же ее полюбили.
Я уже всей душой желаю приехать, сразу же переодеться, заказать ванну и наесться до отвала. У меня начинает болеть голова только от мысли о свежих фруктах и холодном вине.
Мы разбиваем лагерь около ручья, что стекает с гор и течет на запад, к городу и морю. В позаимствованном нами дилижансе Химена просит меня снять платье, чтобы она могла его выстирать. Она помогает мне с кнопками, и мне уже немного легче, хотя я немного нервничаю от того, что она так близко. Она была матерью для меня столько, сколько я себя помню. Но я думаю о ее шпильке — кажется, она будет у меня стоять перед глазами всю мою жизнь, — торчащей из шеи человека, и удивляюсь, как же мало я знаю о ней. Я никогда не спрашивала. Откуда Химена? Когда она начала служить моей семье? Почему она выбрала меня как объект любви?
«Испорченная девчонка, — называла несколько раз меня Алодия, когда мы росли вместе. — Изнеженная только потому, что она Избранная».
Алодия права.
— Химена.
— Что, любовь моя? — Ее пальцы заняты развязыванием завязок у меня на спине.
— Мне очень жаль. Так жаль.
Пальцы останавливаются.
— Почему ты говоришь это, солнышко мое?
Слезы щиплют глаза.
— Я не знаю, кто ты, не знаю ничего о тебе. Я не знаю, кто Аньяхи. И это моя вина.
На этот раз моя нянюшка не отмахивается от моих возражений банальностью или слабой похвалой. Она просто берет и обнимает меня своими сильными руками.
Химена рассказывает мне, что она сирота. Маленькой девочкой она прислуживала священникам в трапезной и стирала их одежды. Один служитель, отец Донасино, приметил ее тихую трудолюбивую натуру. Он обучил ее читать и писать, чтобы она могла работать с важными историческими документами в монастыре на Амалюре, где она проявила особый интерес к «Всеобщему руководству к Служению». После нескольких лет гравировки драгоценных слов на сердце отец Донасино рекомендовал ее для службы моему отцу, который в то время был молодым князем.
— Я до сих пор навещаю отца Донасино, когда есть возможность, — говорит она, вешая мою юбку сохнуть за окном дилижанса. — Он не может читать. Так что я читаю вслух для него. Он любит места в Священном тексте об избранных Богом.
У нее прекрасная улыбка, от которой образуются радостные морщинки вокруг маленьких глаз.
— Он был так рад, когда Бог избрал тебя в день посвящения. Целью его жизни стало прожить так долго, чтобы застать следующего Избранного.
Я не помню отца Донасино. Я должна быть польщена тем, что человек, которого я никогда не знала, придает такое значение моему существованию. Но вообще это немного напрягает.
Мне приходит в голову вопрос:
— Будешь скучать по нему?
Химена кивает.
— Очень.
Она залезает в дилижанс и садится на скамейку рядом со мной. У нее крепкие и мозолистые руки. Я пытаюсь представить, как они старательно водят кисточкой по пергаменту. Всю свою жизнь я чувствовала ее грубые пальцы на моей спине, смотрела, какие они ловкие и способные. Способные убить шпилькой.
— Ты как-то странно на меня смотришь.
— В тот день. С заключенным.
Ее взгляд смягчается.
— Я так и думала, что ты спросишь.
— Ты двигалась так быстро, Химена! И ты точно знала, куда втыкать шпильку, и знала, что он не нападет на меня, и я…
Все звучит неправильно, как будто я обвиняю ее, что было бы смешно, так как она не единственная, кто убивал в тот день.
Но она смотрит на меня так же, как всегда, с бесконечным терпением и совершенной любовью.
— Солнышко мое, я хотела бы многое тебе сказать.
Она проводит по моей щеке костяшками пальцев.
Дилижанс трясется, пока она спускается по ступенькам.
— Нужно проверить, как там Аньяхи.
Мои руки покрываются мурашками, когда я смотрю, как Химена идет мимо спальных мешков и костров нашего небольшого лагеря. Я понимаю, что выглядываю из окна в одной рубашке и порванном белье.
На следующий день я еду в одном дилижансе с Аньяхи, которой нужно больше пространства, чтобы положить сломанную ногу на скамью. Всякий раз, как мы попадаем на кочку, она вздрагивает и покрывается холодным потом. Я ее расспрашиваю обо всем, о чем должна была спросить давно, а она в это время обмахивает себя веером.
Я узнаю, что моя фрейлина — внебрачный ребенок графа Сирвано, придворного моего отца. Ее статус был слишком спорным, чтобы составить политический брак, и в то же время слишком важным, чтобы отправить ее в монастырь. Все зависело от настроения ее отца.
— Расти в его доме было ужасно, — говорит она. — Кругом шептуны, болтавшие за моей спиной, и темные взгляды, брошенные вслед. Одежду я донашивала за старшей сестрой. Она рвала ее или заливала чернилами, прежде чем отдать мне.
Я поглощена своими мыслями, когда она вспоминает все это, потому что я знаю, каково это — иметь обожаемую сестру и все время находиться под пристальным вниманием, постоянно ловить на себе осуждающие взоры двора. Всю мою жизнь Аньяхи мне сочувствовала, обнимала меня и говорила, как ей жаль меня. Теперь я понимаю почему.
— Я добровольно пошла работать в прачечную. Просто чтобы уйти и почувствовать себя полезной. Однажды при дворе мой отец заметил мои руки, все в мозолях и трещинах. И он избил меня. — Она пожимает плечами, как будто это не сильно расстраивает ее. А может, так оно и есть. Аньяхи никогда не бывает долго в плохом настроении. — Он также решил, что если я так сильно хочу работать, то он подыщет мне что-то, подходящее моему статусу, такому уж, какой он есть. Он правда так и сказал, «такому уж, какой он есть». Так что он устроил меня прислуживать своей последней жене, которая была ненамного старше меня. Он думал, что это будет для меня наказанием, но мы с ней стали подругами. А когда твоя маменька забеременела Алодией, миледи порекомендовала меня Химене, которая тогда была фрейлиной королевы.
