Большая телега - Фрай Макс (мир книг TXT) 📗
По прибытии первым делом побежал в агентство туристической информации: я очень надеялся, что существует какой-то простой способ добраться из Ниццы в Динь, не арендуя автомобиль. Во всяком случае, помнил, что это относительно близко. Все выяснил, получил расписание поездов и карту, на которой мне любезно отметили вокзал, с которого они уходят. Утром, повинуясь необходимости, подскочил в половине седьмого, на автопилоте добрался до вокзала, купил билет и только после этого проснулся окончательно, чтобы разобраться в какой из двух совершенно одинаковых коротеньких поездов, состоящих всего из одного вагона, следует садиться.
Всю дорогу я дергался по поводу предстоящей пересадки в Анно – согласно расписанию, интервал между прибытием и отбытием составлял всего четыре минуты, а мы, похоже, порядком опаздывали. Но судьба была милосердна: когда мы прибыли на станцию, кондуктор сделал какое-то неразборчивое объявление и вышел из вагона. Все мои немногочисленные попутчики последовали за ним, и я тоже, нервно бурча себе под нос: «Лемминги никогда не ошибаются». И действительно не ошибся – кондуктор привел нас к автобусу, на лобовом стекле которого красовалась табличка «DIGNE-LES-BAINS». Не веря своим глазам, я сунул под нос водителю свой билет, спросил: «Динь»? – получил утвердительный ответ, с облегчением занял место у окна и намертво прилип к стеклу – оно того стоило.
Полуторачасовая поездка через Альпы привела меня в состояние чрезвычайно приятное, но не слишком подходящее для пребывания среди людей. То есть, свое имя я еще худо-бедно помнил, а, скажем, первоначальную цель путешествия – уже нет. Вернее, подобная постановка вопроса просто не могла зародиться в моей бедной голове. Как это – зачем я сюда приехал? И какая, собственно, разница, зачем? Важно, что это случилось, что глазам моим открылось зрелище, забыть которое я, пожалуй, не смогу даже после смерти – при условии, что человек, чья память хранит такую информацию, вообще способен умереть. В чем я, честно говоря, очень сомневался в тот миг, когда стоял, прислонившись спиной к желтой стене здания автовокзала, крутил в руках машинально извлеченную из кармана сигарету, думал: какая забавная штуковина, интересно, для чего она?
Потом, конечно, вспомнил. И с другими насущными вопросами тоже как-то разобрался. Даже вызубренное на зубок расписание еще раз изучил – не то чтобы я сейчас всерьез опасался возможности не вернуться в Ниццу, просто стремился повторить только что пережитое удовольствие, чем раньше, тем лучше. Ближайший автобус отправлялся через два часа, следующий – аж через пять. Я решил, что двух часов мне за глаза хватит, чтобы разобраться с местными детьми и масками. Еще и кофе выпить успею. И не раз.
Улицы возле автовокзала были пусты. Я посмотрел на телефон, который уже давно заменил мне не только часы, но и календарь, выбранил себя за глупость – нашел когда приехать, в воскресный полдень, сейчас все местное население небось по домам сидит и выходить на улицу раньше завтрашнего утра не собирается.
Ну все-таки не средние века, примирительно сказал я себе. В центре наверняка кто-то шляется. По крайней мере, молодежь. В том числе, несовершеннолетняя. Вот и проверим.
Четверть часа спустя я увидел открытое кафе и понял, что нахожусь на верном пути. Кафе, работающее в воскресенье, в городе с населением восемнадцать тысяч человек, расположенном, к тому же, вдалеке от традиционных туристических троп, означает, что центр или очень близко, или вот прямо здесь, хотя до собора Святого Жерома, который видно из любой точки города, еще, по идее пилить и пилить – если я хоть что-то смыслю в перспективе.
На радостях я выполнил данное себе обещание, заказал чашку кофе у смуглой хозяйки, красивой, но сонной, как зимняя муха. Разместился на табурете у входа, чтобы можно было закурить, и принялся глазеть по сторонам – вдруг случится чудо, и на пустой улице появится прохожий. А лучше – дюжина. И все с детьми.
Чудо однако предпочло случиться у меня за спиной. Я услышал, как в баре звенит детский голос, обернулся и увидел, что за стойкой рядом с сонной красоткой теперь восседает бойкая девица с тонкими косичками, в маске, изображающей очаровательного лягушонка. Рисует что-то фломастерами в альбоме, обеими руками одновременно, теребит мать, не то вопросы задает, не то просто требует внимания к своим трудам.
«Ну ведь вполне может быть какой-то праздник…» – робко заметил мой здравый смысл, но тут же заткнулся, увидев, сколь жалкой получилась его попытка уладить дело.
«А ты подойди и спроси», – нерешительно посоветовал он какое-то время спустя. Я выслушал совет, встал и, вместо того, чтобы вернуться в бар и выяснить, как обстоят дела, позорно ретировался со скоростью, превышающей возможности рядового пешехода. Бежал, однако, не обратно, на автовокзал, а по направлению к центру. Колокольня собора Святого Жерома указывала мне путь. Кстати, он был гораздо ближе, чем мне казалось. Ну или это я так быстро бежал.
На центральной площади и правда оказалось довольно людно. По ее периметру располагались кафе и рестораны, веранды которых были не то чтобы забиты до отказа, но примерно наполовину заполнены. В центре площади катались на роликах и скейтбордах дети – все, как один, в масках, изображавших, по большей части, персонажей мультфильмов и комиксов. Молодой отец у входа в кафе вынимал из коляски младенца в красной тряпичной полумаске. У прилавка с мороженым мать большого семейства выдавала сладкий паек кролику, медвежонку, доктору Чуме и чертенку с аккуратными витыми рожками.
«Ну, все-таки воскресенье. Вполне может быть праздник», – ни к селу ни к городу вякнул мой разум и, устыдившись, умолк. Очень невовремя! Потому что, разглядывая всю эту благодушную воскресную публику, детей в причудливых масках и их невозмутимых родителей, я понял что-то очень важное – не то про себя, не то про весь мир – но сформулировать так и не смог. И до сих пор ношу в себе это смутное знание в надежде, что однажды оно само найдет в моем лексиконе подходящие слова, облачится в них и тогда явится мне снова – точное, ослепительное, неопровержимое.
– Ты что здесь делаешь?
Не то чтобы я знаю французский. Но как-то сразу понял смысл вопроса. И обернулся, чтобы посмотреть на того, кто его задал. И увидел колоритнейшую тетку, тощую до прозрачности, смуглую до черноты, с крючковатым носом, острым подбородком и огромной копной растрепанных смоляных кудрей, словом, уместную скорее в умеренно страшном сне, чем наяву – даже на таком сомнительном яву, которое выпало на мою долю здесь, в Дине.
Она что-то мне говорила, темпераментно размахивая руками, и столь недвусмысленно тыкала пальцем в ту сторону, откуда я пришел, что мне сразу стало понятно: эта мегера хочет, чтобы я отсюда убрался. Собственно, я и сам этого хочу. И ближайший автобус всего через час. Так что я, пожалуй, действительно пойду. Прямо сейчас. Чего тянуть.
Мегера, похоже, поняла, что я согласен уйти, заулыбалась и вдруг ласково поглядила меня по руке, так что я даже засомневался – да полно, неужели она меня только что прогоняла? Впрочем, автовокзал по-прежнему казался единственным местом в Динь-ле-Бене, где мне будет хорошо и уютно. По крайней мере, спокойно.
Ужасная женщина увязалась за мной, уже на краю площади потянула за рукав, извлекла из кармана стопку открыток. Я подумал, она ими торгует, покорно полез за мелочью, но она укоризненно покачала головой, выбрала из стопки одну открытку, изображающую фигуру старца в коротком плаще, точнее, перелине из небольших плоских камней, сунула ее мне, повелительно махнула рукой в сторону автовокзала – дескать, давай, давай, вали отсюда – и исчезла. Ну, то есть, наверное, просто ушла, пока я рассматривал открытку, вот и не заметил, куда она подевалась.
Только потом, уже в Ницце, укладывая открытку в папку с билетами, чеками и страховым полисом, чтобы не измялась окончательно, я заметил на ее обороте надпись – несколько слов от руки, беглым, неразборчивым почерком: «Le démiurge ne doit pas se promener selon les jardins». Опознал всего два слова: «демиург» и «сад»; насчет «promener», впрочем, у меня тоже были здравые идеи, очень уж похоже на «променад». Но все это не приближало меня к разгадке. Поэтому я отнес открытку портье, который, на мое счастье, прекрасно говорил по-немецки, а этот язык я знаю много лучше прочих иностранных.
